Великолепная афера - Эрик Гарсиа

— Восемьдесят семь долларов, — объявляет Кевин после того, как они пересчитали извлеченную из карманов и сложенную в одну кучу наличность. — Это все, что мы имеем при себе.

— Более чем достаточно, — говорит Рой.

Постучав костяшками пальцев по столу, он придвигает к себе колоду карт, затем распрямляется, упираясь спиной в спинку стула.

— Итак, — говорит он, — мы заключили пари на то, что следующая карта, которую я переверну, будет той самой картой, вынутой вами из колоды, так?

— Так, — подтверждает Кевин, теребя полы рубашки в предчувствии победы и мысленно подсчитывая неожиданно привалившие деньги.

— Так, — объявляет Рой.

Не размахивая руками, не делая ложных движений, Рой неожиданно бросает колоду, склоняется над столом, молниеносно хватает тройку треф и переворачивает ее. Рубашкой вверх. Он сгребает со стола деньги, отправляя их в свой карман, встает со стула и следует за идущей по залу официанткой к стойке.

— Счет, пожалуйста, — обращается он к ней. — Мы закругляемся.

* * *

Рой ведет машину. Фрэнки, расслабившись, отдыхает. Машина Роя — «шевроле-каприс», которому всего-то десять лет. Черного цвета, окна тонированы на разрешенную правилами глубину; отделка салона темно-серая. Наружная полировка в проплешинах, но виниловое покрытие салона в порядке, без изъянов; коврики на полу чистые, без пятен. Рой мог бы купить и новую машину, он это знает. Мог бы, если б захотел, купить себе и сотню новых машин, но его «шеви» хорош тем, что не привлекает внимания, двигатель работает отлично, коврики чистые, а главное, машина везет его туда, куда ему надо.

После кафе, в машине, настроение у Фрэнки поднимается. Им случалось наваривать и больше, чем в этот раз; что говорить, они и наваривали всегда больше, чем в этот раз. Но для Фрэнки любой доход — это счастье. Он перебирает и рассматривает счета, как школьник алфавитные карточки. Рой ведет машину; его пальцы так крепко сжимают руль, что на кистях рук выступают красные пятна. У него поднялось давление. Он ощущает, как кровь толчками приливает к голове.

— Ты видел, как они сматывались? — спрашивает Фрэнки, хихикая. — Детишки вернулись в колледж…

— Перерыв закончился.

— Мы хорошо сработали. Почти сотня баксов… пусть даже восемьдесят семь, но…

— Могло быть и лучше.

— Так ведь больше у них и не было. Мы взяли все, что у них было.

— Но могли более продуктивно провести время, — говорит Рой.

Фрэнки не спорит. Он согласно кивает.

— Пять лет мы разыгрываем этот трюк. Тебе надо бы подумать о том, чтобы обновить репертуар.

— Вот ты и подумай.

Фрэнки глубже вжимается в кресло и, вытянув ноги, укладывает их поверх приборной панели. Его черные башмаки давно не чищены; стоптанные каблуки упираются в дверцу бардачка.

— Немедленно убери свои поганые ноги из-под моего носа, — рычит Рой, с силой нанося удар локтем по ногам Фрэнки.

— Ну что ты, постой… постой… я хотел сказать, что ты просто зациклился на карточных фокусах…

— На карточной игре, — поправляет его Рой. — На игре. Именно на игре — как на главной проблеме. Фокусы это так, от нечего делать. Фокус, обман, жульничество… все это не то. А игра… черт побери, да это все равно что прогулка на свежем воздухе, приятный вечер в парке. И никто не чинит препятствий желающим сыграть.

— То, что ты говоришь, это лишь слова.

— Нет, это не просто слова, — качает головой Рой, — конечно, в них можно вложить и неправильный смысл, если ты воспринимаешь их не так, как надо. Послушай, я говорю всего лишь о том, что тебе следует быть осторожнее. Ты охотишься сразу на нескольких оленей, может, тебе еще и базукой обзавестись?

— А насколько крупны эти олени?

— При чем тут это, базука тебе вообще не нужна. И духовое ружье тоже не нужно. Если ты собираешься уложить оленя, то нужна винтовка. Причем с прицелом, так? Ты должен выбрать оружие, и выбрать его правильно — в зависимости от того, что собираешься делать: спугнуть цель, чтобы она взлетела над водой, или приблизиться к ней как можно ближе.

— А игра действительно хорошее оружие? — спрашивает Фрэнки.

— В данном случае — да. Игра происходит там, где ты пожелаешь.

Фрэнки делает паузу, чтобы обдумать сказанное Роем. Снова пристраивает свои башмаки на приборную доску и через мгновение получает еще один удар по ногам. Рой не переносит грязи в машине. А как Фрэнки обращается со своими автомобилями, ему известно. Перед передним сиденьем гора пустых банок из-под содовой; перед задним сиденьем кучи оберток от презервативов; объедки, скомканные карты — одним словом, пейзаж после битвы, только на колесах. Отвратительно. Такое может произойти с любой машиной, если за ней не следят и ее хозяину все безразлично. Но Рой таковым не является, наоборот, он сверхбдителен, когда сотрудничает с Фрэнки. После того как умер Хэнк, Фрэнки стал ему близким другом и основным партнером, но его неопрятность все равно действует на Роя словно вирус, который может довести до болезни.

— Давай остановимся на Четвертой улице, — говорит Фрэнки, — там кафе.

— Я не голоден.

— Я тоже. Но, может, закажем что-нибудь да поиграем снова. Так, для разнообразия.

— Только не сегодня.

— Я подумал, почему бы нам не закрепить успех…

— Не сегодня.

Рой круто, не снижая скорости, поворачивает; ступни вдавливаются в пол, шины скрипят, прочерчивая черные полосы на дорожном покрытии. Фрэнки, качнувшись вбок, прижимается плечом к дверце, ручка которой впивается ему под ребра.

— Послушай, — немного погодя говорит Фрэнки, — мне не очень хочется обсуждать с тобой…

— Вот и не надо.

— …да, но ведь ты разбудил меня в одиннадцать, пригласил пообедать, мы провернули это пустяковое дельце со студентами, и ты хочешь закончить дела на сегодня?

— А разве я это сказал? — задает вопрос Рой. — Разве я сказал, что на сегодня мы закончили все дела?

— А разве нет?

— Нет. Я просто устал, вот и все.

— Да ты вечно устаешь. Последние три недели, чем бы ты ни занимался, всегда в полусонном состоянии, — Фрэнки на секунду замолкает, словно раздумывая, продолжать дальше или нет. — Ты все еще принимаешь свои таблетки?

— Послушай, друг-подельник, — угрожающе рычит Рой, — да убери ты, наконец, свои чертовы копыта с приборной доски.

Больше говорить не о чем. Рой крутит баранку. Фрэнки крутит приемник, ловит какую-то станцию. Ретромузыка. Песни в исполнении эстрадных певцов. Парень его возраста, слушая музыку, едет к родителям. Он поет, и в его песне угадывается человек, все еще живущий воспоминаниями о веселых днях в Вегасе.

На заднем сиденье лежит газета. Аккуратно сложенная втрое. Когда они миновали разбитый переезд через железнодорожную линию, Рой откидывается назад, берет газету за левый угол и кладет ее на колени Фрэнки.

— Ты ведь выполнял кровельные работы?

— Ты что, смеешься? — живо спрашивает Фрэнки.

— Раздел «соболезнования». Выбери что-нибудь подходящее.

— Газета очень старая?

— Две недели. Достаточное время для того, чтобы семья пришла в себя.

Фрэнки с готовностью впивается в газету, поглядывая на страницы с объявлениями о продаже автомобилей. Рой едва удерживается от презрительной гримасы. Чувство досады сжимает ему горло. Бессмысленно просить приятеля собрать мусор, и вступать с ним сейчас в спор также бессмысленно. Это хороший, хороший друг-подельник. Хотя бывало, что Рой оставался абсолютно безразличным к тому, что делает Фрэнки, к его небольшим причудам. К неряшливости, вульгарной одежде, к громкой музыке. Иногда они действительно чувствовали расположение друг к другу, иногда — просто терпели один другого. В последние несколько недель, после того как доктор уехал, все изменилось. Казалось, Рой погружается в океан обиды и негодования, а разливанное море гнева и раздражения захлестывает его. Кроваво-красные валы. Бросайся вглубь, взывают они, бросайся. Рой чувствует себя так, как будто ходит по линии прилива, осторожно пробуя воду пальцами ноги, но в последний момент отскакивая назад. Доктору хотелось поподробнее узнать об этих ощущениях. Все, что касалось этого, он, должно быть, записывал, и они обсуждали это в течение нескольких недель. Но док уехал. Так, наверное, все они и делают. Они уезжают.

— Я, помнится, пересекался с неким Изаксоном в Двадцать третьем квартале, — говорит Фрэнки, водя пальцем по колонке с некрологами. — Восемьдесят три года, остались жена и дочь.

— В том, что осталась дочь, хорошего мало. Она скорее всего там.

— А что с того, что она там, мы все равно провернем это дельце. Ты же сам всегда говорил, что не следует опасаться курятника…

— …да, да, но только если в нем не обедает лиса. Я знаю, что говорю, — вздыхает Рой.