Наброски синим, зелёным и серым - Джером Джером

Муж как раз в это время был на бирже и не знал об отсутствии жены, так что она еще до его возвращения успела написать длинное письмо Сеннету, которое послала свою горничную сунуть в ближайший почтовый ящик, а потом исчезла и сама. Через неделю Блэк, в свою очередь, получил от нее письмо с кратким уведомлением о том, что она покинула его навсегда. Прочитав это уведомление, Блэк только крепко стиснул зубы и крякнул.

Прошло еще несколько дней. Сеннет только что вышел по какому-то делу, а Эдит сидела одна в гостиничном номере. Дело происходило в одном из французских приморских городков.

Молодая женщина сидела спиною к двери, разбираясь в своих вещах. Вдруг за нею отворилась и снова затворилась дверь и по ковру раздались торопливые шаги. Думая, что это вернулся Сеннет, молодая женщина радостно оглянулась, но вместо него увидела… мужа.

Она испуганно вскочила, не зная, что делать, но Блэк поспешил успокоить ее движением руки. На всей его мешковатой и тяжелой фигуре лежал отпечаток такого достоинства, какого она раньше не замечала.

— Зачем вы пожаловали сюда? — спросила она, овладев собою.

— Чтобы вернуть вас домой, — последовал лаконичный ответ.

— Домой?! — вскричала она. — Да разве вы не знаете…

— Не знаю и не желаю ничего знать! — резко прервал он ее. — Я требую только, чтобы вы немедленно вернулись в Лондон. Я вас сопровождать не стану. Вы как приехали сюда, так и уедете. В Лондоне все мною устроено, чтобы никто не подозревал правды. Я там больше никогда не покажусь и ничем не буду вас беспокоить. Пользуйтесь возможностью исправить поскорее ошибку… да, да, нашу общую ошибку.

Эдит молча слушала его. Она не обладала великой натурой, и перспектива наслаждаться счастьем, не платя за него тяжелой ценой, соблазняла ее. Блэк продолжал объяснять, что нисколько не заботится о собственной репутации, что ему совершенно безразлично, будут ли люди хвалить или поносить его. Лишь бы только имя и честь его жены оставались незапятнанными, больше ему ни до чего нет дела. Он устроил ей развод и перевел все свое имущество на нее, а сам намерен удалиться в свой родной город. Объявив себя разорившимся неудачной биржевой игрой, он снова примется за свою прежнюю профессию — мелкое комиссионерство и будет счастлив счастьем единственной женщины, бывшей и остающейся для него дорогой, как святыня, прикоснуться к которой он не считает себя достойным.

Эдит решила, что, приняв великодушную жертву мужа, она, в сущности, сделает ему своего рода одолжение, так как поможет ему возвыситься в собственных глазах над самим собою. Эта мысль заставила молодую женщину даже улыбнуться! То, что казалось начинающимся как драма, превращалось в комедию с благоприятным исходом для всех действующих лиц.

Высказав, что ему было нужно, Блэк встал со стула, на который опустился было рядом с женой, и протянул ей руку. Взглянув на него, Эдит заметила что-то особенное в изгибе его губ и сказала:

— Вам будет лучше без меня. Я принесла вам только беспокойство и…

— О, если бы дело было в одном беспокойстве! — с горечью воскликнул Блэк. — Для мужчины беспокойство неважно. Но…

— Что же другое сделала я вам? — спросила молодая женщина, видя, что он замолчал, как бы не решаясь высказаться.

Глаза Блэка устремились вдаль.

— Много хорошего говорили мне про жизнь отец, мать и другие, когда я был ребенком, — произнес он глухим голосом. — Я верил им, как религиозные люди верят Евангелию. Когда же я подрос и увидел жизнь собственными глазами, то понял, что меня обманывали в детстве, хотя и с хорошей целью. И я ничему больше не стал верить, ничто не считал святым, ничему не поклонялся. И вдруг…

Он круто оборвал свою речь, охватил фигуру жены взглядом, вспыхнувшим каким-то особенно ярким огнем и, процедив сквозь зубы «прощайте!», мгновенно исчез.

Когда вернулся Сеннет, то нашел Эдит стоявшей на коленях и благодарившей Провидение за избавление от «страшного дракона».

II

Графиня Н.

Говоря откровенно, я не люблю графини Н. Она не того типа женщина, который может мне нравиться. Не решаюсь высказать, какое именно чувство вызывает во мне графиня: это подействовало бы на нее слишком удручающим образом. Как бы я ни относился к ней в глубине своей души, но не желал бы, чтобы ее спокойствие было нарушено чьим бы то ни было мнением относительно нее, кроме ее собственного.

Говоря далее по совести, я должен засвидетельствовать ту неоспоримую истину, что для своего супруга графиня Н. представляет идеал жены. Она управляет своим супругом с твердой властностью, хотя и умеряемой справедливостью и добрым намерением. И ее супруг, граф Н., вполне счастлив, потому что он — один из тех сильных телом, но слабых духом, простодушных, добрых и доверчивых людей, которые сами не могут решить даже пустячного вопроса без посторонней помощи. Незавидно положение таких людей, когда они попадают в руки себялюбивых или глупых женщин.

В молодые годы такие добряки часто становятся жертвами грубых хористок или почтенных матрон того класса, по мерке которого Поп судил весь человеческий род. Если они найдут женщину, которая настолько умна или благородна, чтобы обращаться с ними хорошо, то они всегда и во всем проявляют себя образцовыми мужьями; в противном же случае они хотя и не будут делать скандалов, зато, по примеру недовольных своей хозяйкой кошек, потихоньку найдут себе другую «хозяйку», чтобы в ее обществе отдохнуть душой.

Граф Н. обожал свою жену и считал себя самым счастливым из всех мужей на свете. До того дня, когда жена овладела им, как своей неотъемлемой собственностью, он находился всецело под властью матери, и умри завтра его жена, он не будет знать, как распорядиться собой до тех пор, пока его старшая дочь и единственная еще незамужняя сестра, — обе взбалмошного характера и страшно себялюбивые, поэтому смертельно ненавидящие друг друга, — не порешат между собой, которой из них быть властительницей графа и его дома.

К счастью для графа, у его супруги хорошее здоровье и она еще долго будет направлять его наследственный выборный голос на путь общественного добра, своим ясным суждением руководить его политическими выступлениями и с благоразумной осторожностью и расчетливостью управлять его огромными владениями. Высокого роста, мощного сложения, происходящая от целого ряда таких же мощных предков, она заботится о своем собственном поддержании не менее, нежели о всех тех, которые предоставлены судьбою ее попечению. Как-то раз мне пришлось побеседовать с ее домашним врачом, и я узнал от него много интересного об этой замечательной женщине.

— Лет двадцать тому назад в соседней деревне свирепствовала холера, — говорил врач. — Графиня лишь только узнала об этом, как тотчас же бросила лондонские удовольствия, которые были в самом разгаре, примчалась сюда и с изумительной энергией принялась помогать страждущим. Она не боится никакого труда, никакого дела и за все берется умелыми руками. Она сама переносила больных детей с места на место, просиживала целые ночи одна с умирающими в невозможно спертом и зловонном воздухе и при самой удручающей обстановке. И для всех она находила не только материальную помощь, но и мягкое слово утешения и ободрения. Шесть лет назад у нас была эпидемия оспы, и опять графиня повсюду поспевала с самой деятельной и самоотверженной помощью, причем не только не заразилась, но даже и не прихворнула. Вообще она до сих пор еще ни разу ничем не болела. Я уверен, что она будет выступать на борьбу со здешними эпидемиями еще долго после того, как мои кости истлеют в земле. Да, удивительная женщина. Жаль только, что чересчур властолюбива.

Доктор засмеялся, и в звуках его смеха мне почудился оттенок некоторого раздражения. Он сам был из тех, которые любят, чтобы их воля почиталась законом, поэтому ему не могла нравиться спокойная манера, с какою графиня гнула под свою волю все окружающее, не исключая и самого доктора с его наукой.

— А вы знаете историю свадьбы? — немного спустя спросил меня доктор.

— Какой свадьбы? — в свою очередь, спросил я. — Здешней графини?

— Да, пожалуй, эту свадьбу можно назвать именно свадьбой графини. Когда я попал сюда, все говорили только об этой свадьбе; но с тех пор утекло много воды и новые события отодвинули на задний план все старое. Теперь здесь стали уж забывать, что графиня Н. когда-то служила в кондитерской.

— Да не может быть! — воскликнул я, пораженный этим сообщением моего собеседника.

— А между тем, это — факт, — продолжал доктор. — Да и что тут удивительного? Мало ли даже прямых потомков Вильгельма Завоевателя томится за конторками и прилавками. Тридцать лет тому назад графиня Н. была просто-напросто девицею Мэри Сьювел, дочерью мелкого торговца в Таунтоне. При обычном составе семьи торговля в провинции, хотя и небольшая, может служить вполне достаточным источником дохода для прокормления такой семьи; но отец нынешней графини имел пятнадцать человек детей — семь сыновей и восемь дочерей, — так что едва мог, как говорится, сводить концы с концами. Лишь только Мэри, которая была младшей из дочерей, окончила ученье в каком-то начальном учебном заведении, ей пришлось самой заботиться о себе. Испытав себя в нескольких видах трудовой деятельности, она, наконец, устроилась у своего двоюродного брата, имевшего кондитерскую на Оксфорд-стрит. Должно быть, она была очень хороша в молодости, судя по тому, что и теперь еще считается красивой. А представьте себе ее тогда, когда ее атласная белая кожа была еще свежей и гладкой, кругленькие щечки с ямочками покрывались нежным румянцем, а глаза сияли как звездочки. Разве не прелесть, а?