Вороний парламент - Джек Кертис

Похищение людей – не болезнь современности. Само слово «похищение» появилось в XVII веке, хотя занимались этим и раньше, не смущаясь отсутствием точного термина. Большими специалистами по этой части были древние греки. В средневековой Англии похищение являлось обычной местью несговорчивому любовнику, итальянцы же преуспевали в этом поприще из столетия в столетие. Угоны самолетов, взятие заложников, похищение женщин и детей всегда были в моде. И Герни преуспевал в этом процветающем год от года деле.

Глава 3

В аэропорте Хитроу Герни столкнулся с еще большими неудобствами. Будучи английскими, они не отличались ни юмором, ни стилем. К тому времени, как он получил свою машину с долгосрочной стоянки, терпение его иссякло и он буквально кипел от злости. Выехав на шоссе и обгоняя машины на скоростной полосе, он направился на запад со скоростью сто миль в час и менее чем через полтора часа пересек границу графства Сомерсет.

Здесь Герни родился и всегда сюда возвращался. Отец его был фермером и владел несколькими акрами земли в холмистой местности на западе графства. До восемнадцати лет Герни жил с отцом. Матери он не знал, хотя она и была жива. Они никогда о ней не говорили. В его привязанности к этим местам, к этой, поросшей лесом, земле и ее людям не было ничего сентиментального. Он жил на своем клочке земли, и для него это было естественно. Он любил деревенскую жизнь, деревенские обычаи и понимал, что здесь ему лучше, чем где бы то ни было. Он искал уединения, поскольку никогда не знал, как долго оно продлится, и поэтому так дорожил им.

Его дом, под названием «Друидс-Кум»[2], стоял в миле от дороги на краю Брендонского леса. Это был дом лесничего. Каменный, квадратной формы, построенный на возвышении, он был обращен на огромный, поросший елями волнистый склон и лощину, от которой и получил свое название. Из окон видны были покачивающиеся на ветру макушки деревьев, за ними извивающаяся белая лента бегущей по равнине реки. Шум ее был слышен постоянно.

Найти дом было нелегко, даже зная, где он расположен. Неприметный снаружи. Приземистый, крепкий, похожий на рабочего человека, он вполне соответствовал своему назначению. Внутри же вас ожидало много маленьких сюрпризов. Мебель скромная, но старинная и изысканная. Картины на стенах – современные, но хорошие и дорогие; лучшей из них считалась небольшая картина кисти Боннара[3], висевшая в алькове прямо над ореховым бюро. В углу на изящном постаменте стояла скульптура работы Джакометти – трехдюймовые фигуры, застывшие в едином движении. Она всегда привлекала внимание Герни.

Но на этот раз, даже не взглянув на нее, он кинулся прямо в спальню. Сняв одежду, которая была на нем последние шесть часов, скомкал ее, бросил в угол и отправился в душ. Минут через пятнадцать он вышел, но вода не сняла напряжение и усталость. Но, сделав над собой усилие, он отогнал нахлынувшие воспоминания, лег в постель и проспал пятнадцать часов кряду.

Проснулся Герни, когда день уже был в полном разгаре и вертикальные лучи солнца проникали сквозь ставни. Минут пятнадцать он лежал неподвижно, затем встал, надел спортивные брюки и майку. Ботинки он понес к выходу, где, сев на ступени, зашнуровал. Это были легкие высокие кроссовки с шипами для бега по неровной местности. Дул легкий ветерок, сбрасывая пыль с верхушек елок.

Герни направился к холмистой равнине за домом и вскоре перешел на легкий бег. Он бегал не ради самодисциплины и, конечно же, не для того, чтобы быть в форме или воспитывать в себе выносливость. Скорее это был процесс самоотчуждения, способ ухода от всего, кроме непосредственных ощущений, возникающих в данный момент, когда взгляд случайно падает на тот или иной предмет. Первая миля далась тяжело. Местность испытывала его. Затем бег стал более четким, он овладел своим телом и вошел в ритм, который не утратил, пока бежал по зелено-красному лугу и вспаханному полю.

Бегуны в городских парках, несущие груз своих тел установленную милю, считают, что мир надвигается на них со всех сторон: другие бегуны, собаки, выхлопные газы, туристы. За все это нужно нести ответственность. С трудом выполняя свой долг, они, как им думается, с каждым шагом все дальше уходят от инфаркта, который мог бы настигнуть их в три часа ночи или за ленчем. Но они знают, что смерть придет в день, ничем не отличающийся от других – на завтрак поджаренные хлебцы, чай, бессвязная болтовня дождя, сосед во дворе, который просит вернуть электродрель. И они бегают как могут, стуча в панике своими дорогими спортивными ботинками, считая круги, как провинившийся ребенок считает удары розгами.

Но Герни знал и других бегунов, которые не ведали, куда и зачем бегут. Просто такова была традиция, а традициям не нужны ни причины, ни цели. Люди эти не были особо закаленными или решительными, но они существовали в том мире, о котором не знало большинство человечества. Он лежал где-то за пределами повседневности.

Герни чувствовал себя на подъеме. Он пробежал восемь миль, и его разум, очистившись, теперь почти спал. Первой ушла боль, затем перестали осаждать мысли, остались лишь отпечатки того, на чем концентрировался его взгляд. Преодолев длинный пригорок за рощицей.

Герни решил передохнуть и лег на землю так, чтобы солнце не слепило глаза, но при этом можно было бы смотреть в небо.

Пара канюков летала в небе, то паря на высоте ста футов, то пересекая какие-то невидимые линии. Герни наблюдал, как они машут своими широкими крыльями в теплом воздухе, и чувствовал себя таким же легким и свободным, как эти птицы. Он почти физически ощущал беззаботность их охоты, легкое скольжение с луга на луг, уверенность в успехе. Он глядел на них, пока они не скрылись, а затем побежал к дому.

Он принял душ, приготовил себе легкий завтрак и большую часть дня провел за письменным столом в гостиной, позвонив в банк и своему брокеру. К бумагам он относился как исполнительный клерк. Подобно многим одиноким людям, Герни хорошо готовил и был аккуратен в повседневной жизни.

Он был одинок по своей натуре, но редко испытывал одиночество. Прошлое не тяготило его, как, впрочем, и будущее. Он сам выбрал такую жизнь, сознавая, что в силу своего характера не смог бы обременить себя никакими излишествами, как это делают другие. Выбирая одно, мы теряем другое. Герни избрал жизнь без жены и детей, без чувства ответственности за продолжение рода, без счастливого беспорядка подобного бытия.

К нему вернулись впечатления от поездки в горы Сардинии. Женщине было больно идти, он заставлял ее почти что бежать. Это давалось ей с огромным трудом, но она все же преодолела себя. Мальчик сидел у него на плечах. Молчал, только крепко сжимал его голову. Лишь когда они добрались до машины, женщина сломалась. Герни сосредоточил все внимание на дороге, зная, что не может ответить на ее страдания и облегчить шок. Она чувствовала себя жертвой. Для своих похитителей она была вещью для обмена, товаром. Таков был их кодекс чести: он обычно благоприятствовал тем, кто его устанавливал. Сам Герни никогда не прибегал к столь примитивным уловкам, хотя случившееся в Сардинии его не угнетало. Ситуации, с которыми он сталкивался, хранились в его памяти и словно заносились на бумагу, готовые в любой момент всплыть, если того требовали обстоятельства. Благодаря этой аккуратности, Герни хорошо справлялся с работой. Конечно, он не был лишен чувства сострадания, вовсе нет, но считал, что его роль прежде всего требовала эффективного клинического подхода и внимания к технике похищения. Последующие процедуры – терапию, консультации – он оставлял другим, хотя хорошо знал о том, как они необходимы.

В душе его всегда жило безотчетное чувство холодной ярости. Им двигала какая-то суровая нравственность, которую, впрочем, он высмеивал в других. Она уживалась в нем с изворотливым анархизмом: Герни не признавал ничьих правил, кроме своих собственных. Мысль о приверженности общественным структурам казалась смехотворной, да и самих политиков и хранителей общества благоденствия он считал людьми совершенно никчемными. Ведь они постоянно лгали ради собственной выгоды.

Герни отошел от их мира сразу же, как только появилась возможность. Он инстинктивно чувствовал природу, а вот особенности людей ему еще предстояло изучить. И хотя временами ему казалось, что человек и природа едины, он знал, что это далеко не так. Животные всегда честны в своих побуждениях, их не ослепляет ни ненависть, ни жадность, ни честолюбие.

* * *

Когда стало вечереть и горизонт подернулся дымкой, Герни замедлил шаг и повернул назад, правда несколько изменив маршрут. Дойдя до края поля, он перелез через приступку у изгороди и вышел на дорожку, ведущую в деревню: десяток домов и три фермы. Он шел к самой дальней. Миновав пустынный двор, он прошел через пахнувший плесенью амбар и направился в кухню. Дверь открыла женщина, она улыбнулась, но не предложила ему войти, зная, что он не захочет. Когда они опять шли через амбар, она спросила его о поездке и о погоде в тех местах, где он был. Герни сказал, что погода была просто великолепной. Они подошли к большому огороженному двору с навесом на одном конце.