Тропой памяти - Людмила Евгеньевна Пельгасова

от страха подчиненным.

— Хасса… — прошелестело по рядам.

На Ранхура было жалко смотреть, он выглядел еще хуже, чем в день, когда ему пришлось-таки переходить реку вброд. Даже никогда и ничего не боявшийся Громила Уфтхак смотрел в землю, и серые губы гиганта, беззвучно шевелясь, возносили молитву духам предков.

Конь переступил копытами, и бойцы, вздрогнув, подались назад, точно трава на пронизывающем зимнем ветру. Многим стоило большого труда сдержать вопль ужаса, когда черная фигура в доспехе и тусклом венце подалась вперед и замерла, словно учуявший добычу стервятник. Смертельный обессиливающий страх обдал волной, кто-то, кажется, Ранхур, вцепился в ремень Шары, будто надеясь, что за чужой спиной можно укрыться от пронизывающего неживого взгляда, горящего тоской и злобой. Девушка так и не поняла, что за сила заставила ее открыть глаза и посмотреть в черную глубину капюшона Первого Назгула…

Время вытянулось струной, замкнулось в кольцо, стянулось в черный провал на месте лица — будто колодец в никуда. Только глаза. Она чувствовала, как в глубине невидимых глазниц мертвым серым пламенем тлеют искры зрачков. Прах и пепел… ненависть и усталость, отчаяние и равнодушие — все это, свитое в жгут, тугой как тетива, рванулось навстречу, проступая кровью из двух ледяных ран на несуществующем лице. И веки Шары свело судорогой, на ресницах повисли кали едко-соленой влаги.

— Бедный, — шепнула она. Кому? Насмерть испуганному парнишке-степняку или могущественнейшему из утративших дар смерти?

Страха не было, только острая непонятно тягучая жалость к созданию, имевшему прежде плоть и кровь. Созданию, разменявшему жажду жизни на бессмертие… бедный…

Повинуясь охватившему чувству, девушка сделала шаг навстречу, но в этот момент кто-то резко дернул ее за ремень.

— Стой! Куда… — это Хаграр.

— Не смотри… — две тяжеленные лапищи сгребли за плечи и потянули назад.

Уфтхак никогда не тратит время на бессмысленные слова. Проступившие слезинки мешали смотреть, орчиха моргнула, разрывая связь взглядов. В следующий момент Первый Назгул выпрямился в седле и дал коню шпоры. Черные скакуны, повинуясь приказу своих безмолвных седоков, прянули с места, мгновенно растворившись в тумане. Лишь удаляющийся цокот копыт да застывший навытяжку бледный Тхаруг оставались единственными доказательствами того, что Девятеро еще удар сердца назад были здесь.

Стук подков затих вдали.

— Ты чего? Совсем спятила, что ли? — стоявший рядом немолодой орк развернул девушку лицом к себе и несильно встряхнул.

Голос звучал сердито, но раскосые глаза смотрели с тревогой. Шара непонимающе нахмурилась, точно слова собеседника были произнесены на каком-то неизвестном языке. Молча отклеила от плеч руки заботливого товарища по оружию. При этом ей казалось, что все происходит чудовищно медленно. Краем глаза орчиха заметила, что сотник как-то странно посмотрел на нее, но промолчал.

Встреча с Черными Всадниками подействовала на измотанную как ледяной душ. Пережитый страх встряхнул, привел в чувство, содрав застилавшую сознание тупую муть усталого разума. Шагая в колонне, Шара чуть повернула голову и негромко окликнула:

— Ранхур…

Степняк прибавил ходу, насколько позволяло маршевое построение, приблизился.

— Тут я… Ты как — живая?

— Нет, дохлая, — поморщилась та. — Слушай, Ранхур, а чего тут было-то?

В ответ друг степей выдал несколько колоритных выражений, да такого содержания, что идущий впереди Хаграр смущенно хрюкнул в воротник. Видя, что одним лирическим отступлением не обойтись, степняк пояснил:

— Че было? Столкнулись нос к носу с Девяткой уллах-тхар, я от страха чуть штаны не обмочил… да и прочие, думаю, тоже. Дзаннарт-кхан даже честь толком не успел отдать, как эти Черные мимо пролетели во весь опор… уллах-тагор’ин глор[5], недолго тут были. Лично я второй такой встречи не переживу.

— А… а они разве не останавливались? — наморщила лоб Шара.

— Кто?

— Да… Девятеро эти… Ну, Назгулы.

— И слава духам! Пронеслись вихрем, аж подковы сверкали… похоже, торопились здорово. Только странно: чего это они по этой дороге поперлись? Если к Вратам, так по Лууг Бурз-Науру быстрее, чего лишнего крюка давать через Горгорот? Странно…

— А я чего?

— А ты, — с удовольствием встрял «гревший уши» Хаграр, — только Назгулов увидала — и ка-ак рванулась к ним, насилу тебя наш Мумак за шкирку поймать успел. А Главный-то ихний с коня спустился и тоже навстречу — шасть! А еще один — ко мне подошел…

— Ни хрена подобного! — возразил еще один молодой, — Не так было. Девчонка к Назгулу, а тот превратился в черного дохлого стервятника в короне и давай надо мной кружить!

— В какого стервятника? Иди проспись! — возмутился шагавший с краю немолодой охотник Багнур, — и с коня он не спускался, врешь ты все… Глянул на меня черный этот, а я так и обмер: капюшон, а под ним… лицо братана моего, Баграта, которого одиннадцать лет назад пещерный медведь задрал на охоте… Как есть — братан, ну живой, и все тут! Щас как помню: пошли мы с ним в горы, а тут — дождь…

Разговор, начавшийся с одной-единственной фразы, мгновенно перерос в перепалку. Каждый, стараясь перекричать соседа, высказывая свою версию недавней встречи, пока рык сотника «Молчать!!!» не водворил в строе хоть какое-то подобие порядка. Обалдевшая от обилия красочных описаний Шара беспомощно покосилась на Ранхура-маленького. Тот ухмыльнулся и невесело покачал головой:

— Пепел, — негромко шепнул степняк. — Пепел, пепел…

Шара вопросительно вскинула брови.

— Не обращай внимания, — посоветовал Ранхур. — Я им, — он обвел толпу жестом, — говорил «отрава», говорил, чтоб воду не глотали… а они не послушали. Вот теперь и рассказывают небылицы, одна другой краше. От этой дряни чего только не примерещится… Не слушай, бред это все.

Шара кивнула. Ну да, бред… конечно. И про стервятника в короне, и про покойника-брата, и про коня, из ноздрей которого било зеленое пламя… Бред. Только слишком уж четким было воспоминание: как встретились взгляды, как пустота под плащом откликнулась на слезы жалости тяжким вздохом, стоном вечности. Неужели она сама тоже наглоталась ядовитого пепла, и одурманенное сознание сыграло со своей хозяйкой шутку?

— Ранхур… А я на месте стояла? Не помнишь? — голос звучал умоляюще.

— Не помню — честно признался степняк. — Я так испугался, что глаза закрыл и на тебе повис. Может, навалился слишком, ты вроде как качнулась, а потом встала поустойчивее. Ну, я ремень-то сразу и отпустил, ясное дело…

— А-а-а…

Орчиха чувствовала себя полной дурой. Кто бредит: она или Ранхур? Кто из двоих, не пивших на привале, видел действительную картину происходящего? И почему два трезвых взрослых орка видели разное? В течение всего оставшегося пути Шара пыталась найти ответ на этот вопрос.

Темнеет в горах быстро. Перевалив хребет, сотня Тхаруга успела зацепить догорающий закат, словно бы они из