Тропой памяти - Людмила Евгеньевна Пельгасова

Одно дело — слухи, и совсем другое — рассказы знающего.

— Хо! Поглядел бы я на того, кто в пламени таингура чего-нибудь поджарить попытается… — фыркнул мастер скважин. — Сколько, интересно, дней после этого проваляется…

— Да хрен с ним, с таингуром! — отмахнулся Багнур, чувствуя, что друга-соперника понесло по наезженной колее. — У тебя одно в голове только… А вот что чужаков мы не любим, то правда. Ага… Только вот сколько зим а свете живу — не пойму, с чего бы их любить-то? Кто бы хоть раз в гости пришел, так нет, всем подавай завоевание Черных Земель…

— Та’ай-хирг-кхан! — вклинился в разговор Лугхур. — А правда то, что они вместо воды дрянь пьют какую-то?

— Дрянь? — усмехнулся увечный орк. — Ну, не знаю, кому что. Воду-то они, на самом деле, тоже пьют, а привычкой хлестать вино, похоже, у остроухих разжились. А насчет того, что дрянь… Вы знаете, все без исключения жители западных земель оригхаш тоже считают чудовищно мерзкой штукой.

— А оригхаш-то здесь при чем? — не понял Лугхур.

— Этого я, признаться, и сам не понял. Но, кажется, тарки считают жидкий огонь чем-то вроде напитка. В их представлении, это — очень крепкое вино…

Вокруг рассказчика воцарилось пораженное молчание. И было отчего: ночной народ не знает одурманивающих сознание пищи и питья, а уж для того, чтобы пить оригхаш, нужно быть настоящим безумцем. Жидкий огонь, секрет приготовления которого известен иртха с незапамятных времен, использовался в совершенно иных целях. Промыть рану, чтобы не загноилась — не всегда же рядом окажется лекарь. Растереть грудь и спину, чтобы покинул тело дурной жар болотной лихорадки. Если сильно замерз, то надвое разведенный с водой оригхаш согреет изнутри, только выпить нужно совсем чуть-чуть. Кроме того, жидкий огонь горит, но пламя у него синее и холодное; если уж другого выхода нет, то костер развести, в принципе, можно. Но тратить такую ценную жидкость на разжигание огня, а уж тем паче — на сомнительные увеселения вроде распития — просто кощунство. Да и как, интересно, его пьют? Свое название жидкий огонь получил не только из-за способности к горению… Эта прозрачная, точно ледниковая вода, жидкость с резким неприятным запахом горчит и дерет горло почище вулканического пепла. В общем, совершенно неясно, какого рода удовольствие можно получить от такого «напитка». Ну а, впрочем, варвары — на то они и варвары…

Лишь только первые рассветные сумерки осветили лес, отряд отправился в путь. После долгого отдыха, сна и задушевных бесед все без исключения испытывали завидный подъем душевных и физических сил, так что, казалось, за спиной вместо увесистых вещмешков вдруг выросли крылья. Видя это, Дагхур приказал прибавить темп. Солнце взошло окончательно, но здесь, под кронами деревьев, еще сохранялись остатки ночного мрака. Растянувшись в цепочку по тропе, маленький отряд буквально летел меж темных вековых стволов, колоннами поднимающихся в зеленый сумрак ветвей и резных листьев. За свою жизнь Шара видела не так уж много деревьев, но почему-то знала, что увешанный крохотными золотыми коробочками гигант — это дуб, а тоненькое, белое, словно бы исчерканное сажей отметин — береза. Названия всплывали в мозгу сами по себе, без труда подыскивая для новых образов хорошо знакомые понятия. И орчиха искренне порадовалась тому, что сегодня ей не придется спать. Долгие годы, проведенные наедине с непонятно-пугающей способностью вспоминать, казалось бы, совершенно незнакомые ранее вещи, подсказывали: дальше будут сны. Умение видеть «то-чего-нет» вызывает у иртха священный трепет, ибо служащее для отдыха краткое забытье у них подобно черному водовороту, лишенному цветов, звуков и ощущений. В языке ночного народа это «учку'тхар» — «маленькая смерть». Спящий — все равно что мертвый, его душа слепа и спокойна. Лишь только шаманы, пьющие настои трав, обостряющих зрение души, могут, покидая свое тело, блуждать в Стране Духов, беседовать с Ушедшими-за-Грань о будущем и прошлом. Видеть сны — проклятие, а не дар. И порой Шара ловила себя на мысли, что боится лишний раз закрыть глаза, чтобы не соприкоснуться вновь с чередой щемяще-горьких образов, имен и лиц тех, кого ей никогда не доводилось видеть наяву, с ветхими полотнами чужих судеб, кажущихся странно знакомыми и близкими.

Лес расступился, являя взору прогалину, за которой стена деревьев вновь смыкалась, уходя ввысь. Здесь безраздельно царствовало солнце, яркими косыми лучами очерчивая небольшой пятачок зелени. Сила света чувствовалась даже здесь, и бойцы поспешили надвинуть нарт'харумы на глаза. Дагхур, очевидно, решив проверить скорость реакции, в этот раз внимания на этом ритуале специально заострять не стал, предоставив каждому возможность получить личный опыт. Одно за другим, лица ребят скрывались под черными полосками материи, но увлеченная своими мыслями Шара не заметила этого, и продолжала спокойно шагать по тропе навстречу солнцу. Когда первый луч яркого света упал на лицо орчихи, она только прищурилась. Привыкшие к лесному полумраку глаза слегка защипало, но никаких иных неудобств не наблюдалось. Девушка запрокинула голову, благо теперь объем заплечного мешка позволял это сделать, и подставила лицо свету, точно золотому водопаду, льющемуся с небес. Она видела пушистые облака, плывущие в бесконечно-лазурной выси, темные силуэты птиц, летящих над лесом, и все это было настолько удивительным, что вдруг захотелось подпрыгнуть повыше, оттолкнуться от земли и взмыть туда, где ветер треплет косы, где нет ничего кроме солнца, синевы и бескрайнего простора…

Сумерки вновь накрыли зеленоватой кисеей, это отряд нырнул в лес. Дагхур приказал остановиться, в один шаг оказался рядом с Шарой.

— Глаза как? — голос десятника звучал встревоженно. Орчиха непонимающе посмотрела на него.

— Меня видишь? — продолжал допытываться Дагхур.

— Вижу… — Шару слегка испугало странное поведение командира. Чего это на него нашло?

— Сколько пальцев? — он показал девушке ладонь с загнутым указательным.

— Четыре… — этот идиотский допрос начинал ее раздражать, ибо остальные члены отряда обернулись и стали наблюдать за ними. Чего привязался, а? То все поторапливал: идти, дескать, быстрее надо, то сам встал как пень и руками перед лицом машет…

— Так… — Дагхур еще раз задумчиво осмотрел орчиху с головы до ног. — Дерево вон то видишь? Там, где пониже ветки обломанный сучок торчит… Стрелой сможешь попасть?

— Вам в сучок или в ветку? — буркнула она, снимая с плеча анхур.

Вот, кажется, все и прояснилось. Проверку решил устроить, на моргульский манер… Ух, дурак, чтоб тебя остроухие взяли! Ничего получше не мог придумать…

— В сучок.

Продолжая мысленно ругать десятника на чем свет стоит, орчиха молча вынула стрелу, неторопливо натянула тетиву и, прицелившись, выстрелила. Двухлоктевая с кожаным оперением орочья стрела сорвалась с тугой крученой тетивы и с легким