Пожалуйста, только живи! - Ольга Карпович

Отец же дома был гостем редким. Если и появлялся после очередной отсидки, то только для того, чтобы пьянствовать, склочничать с соседями и мутить что-то таинственное с корешами. В результате этих их тайных сходок чаще всего являлся очередной наряд милиции. Отца грузили в «уазик», и братья Ибрагимовы спокойно жили под присмотром бабки до следующих кратковременных гастролей отца на воле.

И как-то само собой естественно получилось, что Марат во всем старался ориентироваться на старшего брата. Руслан умел все на свете и всему мог научить – плавать, удить рыбу, выбираться из леса, отбиваться от врагов и уходить от погони, если нападавших было слишком много. Руслан объяснял, что хорошо, а что плохо, и Марат верил ему беспрекословно. Преподавал ему своеобразный кодекс чести пацанов из бандитского района – бить первым, за своих стоять до последнего, но того, кто слабее, трогать – западло.

Марат привык во всем всегда следовать за братом. Руслан поступал в спортивную секцию – и Марат шел в секцию за ним, Руслан покупал где-то на сэкономленные деньги раздолбанный мотоцикл – и Марат часами вместе с ним ковырялся в пахнущем смазкой двигателе, Руслан после школы поступил в медучилище, и Марат не стал даже задумываться, какую выбрать специальность.

И вот теперь Руслан завершил учебу, вместе с ней окончилась и отсрочка, – и брат получил повестку в армию. А Марат оставался дома. Чертовы семнадцать лет, ни то ни се. Он еще слабо себе представлял, что с завтрашнего дня Руслана не будет рядом. Как все это будет, ему даже думать не хотелось, только грудь сдавливала какая-то тяжесть, скребущая, щекочущая где-то под лопаткой тоска.

Во дворе загремела Nirvana – слов Марат не разбирал, в английском он дальше, чем «This is a table[1]», за годы учебы в школе так и не продвинулся, но по интонации понимал, что Курт Кобейн поет о чем-то таком же тоскливом и безнадежном, как эта тяжесть, давившая на его ребра все последнее время, со дня получения Русом повестки.

Тряхнув головой, Марат снова посмотрел на котенка:

– Как тебя назвать-то, а, зверятинка? Может, Курт? – Он коротко рассмеялся и потер царапины, оставленные на руке кошачьими когтями.

Котенок, словно одобряя новое имя, дернул ушастой башкой и повел усами.

– Нравится? Ну, значит, будешь Курт.

Кто-то забарабанил в окно комнаты снаружи, крикнул:

– Маратище, выходи, там твои дружбаны пришли.

И Марат, в последний раз почесав котенка за ухом, вышел из комнаты.

В кухне дядя Коля увещевал бабку:

– Ну чего ты ревешь, старая? Два года быстро пролетят, соскучиться не успеешь. Зато вернется настоящим мужиком.

– То-то братья мои, Ренат и Амин, вернулись мужиками, – скривила рот бабка. – Так и осталось одному девятнадцать, другому двадцать два.

– Ну так то когда было-то? – наседал на нее дядя Коля. – То ж война была, дура ты баба. А сейчас нет ее, войны-то.

– Сегодня нет, завтра есть, – продолжала всхлипывать бабка. – Ты, Коля, на меня не кричи, я побольше тебя на свете живу. Все видела, все знаю!

Дальше Марат слушать не стал, вышел во двор. Поздоровался с Лехой – бывший одноклассник, теперь сокурсник по медухе. Кивнул Аниське, жаждавшему живописать, как они сегодня вечером стащили из школы классный журнал и уничтожили его на радость одноклассникам. Разглядел среди гостей, сгрудившихся у стола, темный затылок Ритки Хромовой. Все, значит, явились – вся старая компания, сбившаяся еще в младших классах и не развалившаяся даже после того, как старшие позаканчивали школу. Все собрались пожрать и выпить на халяву, и никакого дела им нет до того, что его старший брат завтра уходит в армию на целых два года.

Марат вяло отбрехался от друзей и отошел в сторону, уселся на сложенных у забора бревнах. Октябрьская ночь дышала сыростью и холодом. Темное небо провисло над головой, ни одной звезды не видно было сквозь черную хмарь.

Подошел Руслан, коротко потрепал его по затылку, присел рядом.

– Ну, ты чего разнюнился, братишка? Тебе раскисать сейчас нельзя, я ж на тебя все оставляю. – Он коротко рассмеялся.

Марат знал, что они с братом похожи. Оба рослые, плечистые, обоим от татарской бабки достались острые скулы, твердая линия рта и слегка восточный разрез глаз. Мягко кудрявящимися пепельно-золотистыми волосами и светлыми, меняющими в зависимости от освещения цвет от серого до бледно-зеленого глазами они пошли в русскую мать. Похожие. Только он, Марат, был чуть ниже ростом, крупнее, основательнее – хоть и младше на три года. В фигуре Руслана же чувствовалась легкость и гибкость.

– Ты сразу напиши, как попадешь в часть, – сдержанно буркнул Марат. – А то… бабка волноваться будет.

– А как же, – рассеянно отозвался Руслан.

Марат проследил за направлением его взгляда и убедился, что брат глаз не сводит с Ритки Хромовой, хохотавшей с кем-то за столом. Она откинула голову, и блики от фонаря метались по ее длинной, скульптурно вылепленной, почему-то показавшейся сейчас беззащитной белой шее. В полутьме поблескивали быстрые, кипящие весельем, удивительно светлые, по сравнению с темными волосами, глаза, ровные белые зубы. Вся она была какая-то очень живая, искрящаяся, блестящая, двигалась стремительно и резко, как ртуть.

Руслан никогда особо не поддерживал отношений с его компанией. Ну, ясное дело, для него все они были малявки. Наверное, только Маргарита и вызывала его интерес. Никогда не забывал спросить: «А как там эта ваша, как ее там, Марго? Чего еще отмочила?» Ну это, в общем, и понятно, Ритка – девчонка заметная, лихая, вечная атаманша, предводительница всех дворовых компаний, как чего-нибудь выкинет – потом неделю еще весь город гудит.

– Ты чего? На Ритку, что ли, пялишься? – он подтолкнул брата локтем.

И тот неожиданно смутился:

– Ну че ты сразу – пялишься? Просто смотрю. С лета ее не видел. Совсем взрослая стала.

– Ну прям, взрослая, – хмыкнул Марат. – Шестнадцати нет еще – малява!

А Руслан, не отвечая, вдруг поднялся на ноги и пошел прямо к Хромовой. И, как нарочно, кто-то переставил кассету в магнитофоне, и с заезженной ленты захрипел медляк какой-то, кажется Guns’n’roses.

Марат, прищурившись, наблюдал, как Руслан подошел к Рите, наклонился, что-то сказал ей. Она обернулась к нему, легко поднялась из-за стола и, сделав пару шагов к брату, вскинула руки ему на плечи. Руслан обнял ее за талию и медленно закружил под музыку.

«Во дает, – усмехнулся Марат. – Втрескался, что ли? В Ритку Хромову втрескался? Да она же…» Он сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой, снова покосился на танцующих – и вдруг замер. Как будто увидел Маргариту впервые. Темно-каштановые блестящие волосы, гладкой волной обтекавшие голову, – кончики прядей, мягко завиваясь на концах, щекотали край подбородка. Прозрачные, бледно-зеленые, всегда как будто чуть удивленные глаза. Остро вырезанный край чуть выдававшейся вперед верхней губы, мягкая ложбинка над ней, высокие скулы, на которых дрожали сейчас рассеянные световые блики. Да она же… мать твою, да ведь Руслан прав, она и правда стала настоящей красавицей. Или она всегда такой была, а он почему-то не замечал?

Острое желтое пламя над зажигалкой обожгло пальцы. Марат сбросил оцепенение, чертыхнулся, прикурил сигарету. Фигня какая-то! Это же Ритка, с которой в детстве они нещадно дрались – она, конечно, меньше была, но по ловкости и отчаянности ничуть ему не уступала, в глаз засветить могла только так. Ритка, с которой вместе лазали по чужим садам воровать яблоки. С которой никто из их компании не садился играть в карты, опасаясь остаться без копья (болтали, что отец ее вроде каталой был, работал по поездам дальнего следования, вот и научил дочку, прежде чем свалить в туман). Ритка, привычная, обыденная, свой в доску парень. Почему вдруг она так изменилась? Неужели только потому, что танцует сейчас с Русланом?

Он что-то нашептывает ей на ухо – в любви, что ли, признается? Нашел время! А она улыбается, и в глазах у нее дрожат огоньки.

А потом на крыльцо, тяжело топая, выкатилась маленькая, кругленькая баба Дина и принялась отчаянно ругаться, перекрикивая хрипевший магнитофон:

– И чего вы не уйметесь никак, полуночники? А ну давайте, давайте, сворачивайтесь, по домам расходитесь! Парню завтра вставать чуть свет.

И вот уже кто-то выключил музыку, гости начали разбредаться. Марат, приблизившись, видел, как Руслан разомкнул руки, Ритка легко чмокнула его в щеку и сказала:

– Ну, будь здоров, солдат!

А тот, дурачась, вскинул руку к виску и отрапортовал:

– Служу Советскому Союзу!

На крыльцо выкатился дядя Коля:

– Хромова, ты, я гляжу, еще не в колонии для несовершеннолетних? Ну я тебя закрою, дай срок!

И Маргарита, рассмеявшись, отбрила:

– Дядь Коль, вы про презумпцию невиновности что-нибудь слыхали?

Языкастая она, слов умных много знает – начитанная. Понятно, мать у нее раньше училкой литературы в школе работала. Ей бы, по всему, ботаншей быть, даже странно, чего это она вечно со шпаной ошивается?