Закат викинга - Генри Триз

Аса не пошла провожать мужа. Она не любила смотреть на то, как от берега отчаливают ладьи, потому что некоторые из них не возвращались. И тогда долго не удавалось прогнать от себя печальное воспоминание о том, как браво они выглядели, отплывая, как весело поднимались и опускались весла, как звонко смеялся капитан на носу корабля.

3. ПРОСТЫВШИЙ СЛЕД

Дни шли за днями. Корабль Харальда «Длинный Змей» бороздил фьорды в поисках Хокона Красноглазого, и каждый день оканчивался одинаково – преследователи приставали к берегу и узнавали, что Хокон там не останавливался, а плыл все дальше и дальше на север.

Один седовласый ярл, ступив в зеленые воды Лангфьорда, крикнул им:

– Они тут проплыли позавчера, промчались на всех парусах, и были их суда до того гружены добычей, что чуть не черпали бортами воду. Вам бы надо грести пошибче, Харальд Сигурдссон, чтобы схватить этого волка за хвост! Думаю, что в Норвегии ты его не найдешь. Он отправился еще дальше на север к Исафьорду или к Ватенсфьорду. Он, думаю, может оказаться там, где бегают песцы и моржи будят тишину своим храпом, помяни мое слово!

«Длинный Змей» развернулся еще раз и направился к северу.

Харальд стоял рядом с Груммохом, неподалеку от рулевого.

– Я прозакладываю свои два пальца, если поверну назад раньше, чем либо труп Хокона, либо мой окоченеет, – сказал он.

Затем он обратился к викингам:

– Кто решил вернуться? Кто хочет есть свежее мясо и уютно спать под одеялом? Пусть скажет, и я высажу его на берег, дам ему в руки топор и положу деньги в карман, чтобы он мог добраться до дома. Говорите теперь же, или больше никогда не подавайте голоса.

Моряки подняли свои боевые топоры над головами.

– Кто повернет назад, тот просто ничтожество! – выкрикнул один из них. – За что ты оскорбляешь нас, Сигурдссон?

– Торнфинн Торнфиннссон, мне легче было бы оскорбить твоего тезку, самого бога Тора. С этой минуты я никогда больше не задам такого вопроса. Мы продолжим путь, и если кто выживет после этого нашего путешествия, пусть скальды прославят в народе его имя.

Тогда Торнфинн Торнфиннссон стал отбивать такт молотом по палубе, чтобы гребцам легче было грести, И пока они мерно взмахивали веслами, Торнфинн пел старинную песню, которая им всем была знакома:

Делатели вдов, мы не знаем покоя,Разбойники в перерывеМежду пахотой и засолкой мяса,Мы бороздим китовые дороги,Мы следуем лебединым путем.Мы состязаемся с солнцем,Мы дразним самое смерть.Мы бываем в пасти у шторма,Нас яростно хлещет град,Руки примерзают к канату,От дождей голова немеет,Пена забивает ноздри,Слипаются космы от соли,И кровавая гавань – впереди.

Все стали петь хором, вновь почувствовав морские брызги на лицах, глубоко вдыхая просоленный воздух после проведенной ими на берегу долгой-долгой зимы.

И многие втайне благословили Хокона Красноглазого за то, что благодаря ему снова вышли в море, оставив позади и ячменное поле, и свиной хлев.

Уже поздним вечером на каменном островке, который едва возвышался над уровнем моря, они заметили человека, который им что-то кричал. Подплыв поближе, они увидели, как большие белые птицы, точно желая напугать, окружили бедолагу, прижавшегося к камням.

Викинги приблизились к островку вплотную. Человек стал отчетливо виден. На нем была старая куртка из конской кожи. Он отчаянно цеплялся за скалу, не в силах вырваться из цепких когтей птиц.

– Что ты за человек? – крикнул ему Харальд.

Тот отозвался слабым голосом:

– Я Хавлок Ингольфссон, хозяин. Хокон Красноглазый вышвырнул меня в море, потому что я требовал от него мою часть добычи, не дожидаясь, пока мы пристанем к берегу. Спаси меня, умоляю!

– Был ли ты с теми, кто сжег жилище Харальда Сигурдссона три дня назад?

– Да, хозяин, Весело так все горело! Возьми меня на борт, и я все тебе расскажу. Ты поулыбаешься немного, обещаю тебе.

Тогда Харальд взял в руки топор, и казалось, он вот-вот прыгнет в воду, чтобы прикончить негодяя. Но Харальд тут же повернулся к гребцам и проговорил со злорадством:

– Зачем мне торопить его конец? Пусть темные силы, которые плетут паутины для людей, сами с ним разберутся. Держите на север и продолжим путь, мои альбатросы!

И «Длинный Змей» продолжил свой путь. Несчастный громко завопил им вслед, а птицы вернулись и в сумерках снова закружили над его головой.

Вскоре все стихло.

В эту ночь они выплыли в открытое море, мили на три от берега. Натянули матерчатый покров на реи и завернулись на ночь в овечьи шкуры.

Харальду не спалось. Его сжигала жажда мести. Он слонялся, меряя шагами палубу, когда вдруг ему показалось, что ночной туман сгустился, и из него появилась женщина с крылатым шлемом на голове и со щитом в правой руке[1]. Она взглянула на него и улыбнулась странной, загадочной улыбкой.

– Что ты хочешь сказать мне, Дева со щитом? – обратился к ней Харальд. – Скажи. Меня не легко теперь испугать. Я уже больше ничего не боюсь в этой жизни,

Тогда Дева со щитом заговорила, и голос ее звенел, как льдинки в проруби, а временами напоминал шум крыльев морской птицы, когда она устремляется вниз к земле из холодных заоблачных высот.

– Харальд Сигурдссон, – сказала она, – я ни о чем не собираюсь тебе поведать, я только хочу заглянуть тебе в лицо, так, чтобы мне узнать тебя, когда настанет время.

– Зачем тебе узнавать меня, Дева со щитом? – спросил ее Харальд. – Ты что, должна произнести надо мной приговор?

Ему показалось, что туманная дева рассмеялась печальным смехом, похожим на плач серого тюленя на одиноком острове к северу от исландских берегов.

Наконец она произнесла:

– Мы не отвечаем на вопросы смертных. Мы лишь исполняем повеления богов.

– Немало наслышан я о вас, – сказал Харальд, – исполняющих приговоры судьбы, но ни разу не видел глазами, хоть и приходилось лежать мне при смерти в море на северных островах, когда тело мое немело, и сознание покидало меня.

– Человек может увидеть нас только однажды, – отозвалась дева. – Когда мы появляемся вторично, мы уже больше не видны ему.

– Я все понял, Дева со щитом! – воскликнул Харальд. – Видно я что-то не так сделал, Я и не спрашиваю тебя что, потому что догадываюсь сам. Я не должен был оставлять того негодяя на милость безжалостных волн и морских птиц.

Дева легонько кивнула и прошептала:

– Когда ветры станут завывать над одинокими шхерами, а снега обрушатся на узкие, покрытые льдом заливы, ты вспомнишь о нем, вспомнишь Хавлока Ингольфссона, который жил как грешник, но принял смерть как праведник.