Закат викинга - Генри Триз

Тут же вся стая, теснясь и толкаясь, отпихнула Груммоха в сторону, точно они сочли такое занятие ниже достоинства их повелителя, и стала грызть и царапать деревянную дверь.

Когти и зубы трудились без остановки до тех пор, пока собаки не порвали кожаные ремни, скреплявшие туннель от их сарая к внешнему миру.

Груммох наклонился и почти что на четвереньках пополз по туннелю. Остальные викинги рванулись вслед за ним, но не тут-то было! Собаки обернулись к ним, рыча и скаля зубы. Они по-видимому, посчитали себя королевской охраной и пожелали непосредственно сопровождать повелителя.

Торнфинн Торнфиннссон, посторонившись, заметил:

– Викингу не положено встревать в дела, которые его не касаются. Я могу и подождать, пока братья-собаки позволят мне выйти на свободу. Я спокойно последую за ними.

– Эх! – воскликнул Гудбруд Гудбрудссон. – Если б мое любимое копье по прозванию «Щекотун» было при мне, я бы показал этим псам, что может сделать викинг, если он хорошенько сосредоточится. А теперь – что? Мои зубы и ногти сильно проигрывают перед когтями и клыками моих новых товарищей!

– А мне все едино, что бы не случилось, – пробурчал Ямсгар Хавварссон. – Лишь бы эти собаки не заставляли меня бегать на четвереньках и отращивать себе загнутый крючком хвост.

– Хвоста крючком тебе как раз и не хватает, – кисло заметил Торнфинн Торнфиннсон, – чтобы укомплектовать твое обмундирование. Мне всегда казалось, что на собаку ты похож больше, чем на кого-либо другого.

В разговор вступил Гудбруд Гудбруссон.

– Чем скорее иннуиты уложат вас в снег, – сказал он, – тем лучше. Потому что есть два сорта людей, которых я не перевариваю – дураков и плохих поэтов.

– Если вы все тут же не заткнетесь, – сказал Харальд Сигурдссон, – я буду вынужден обойтись с вами, как Свен Тривлис с лапландским великаном. Вашим задам придется познакомиться с большим пальцем моей правой ноги.

Они тут же притихли, потому что кто из них не знал, что такое большой палец правой ноги Харальда Сигурдссона. Он однажды пустил его в ход, когда на него безоружного напал разъяренный бык. После этот бык целую неделю не мог ни лечь, ни встать, и с тех пор ни на кого больше не нападал. Некоторые утверждали, что это доказывает его мудрость. Имея в виду быка. Но другие утверждали, что это свидетельствует о силе большого пальца Харальда.

Перестав препираться, викинги двинулись по снежному туннелю вслед за собаками и их великолепным вожаком к большому ледяному дому, в котором обитали иннуиты.

А там они встретили «троллей», выстроившихся вряд за спиной старейшины. Их луки были натянуты. Их стрелы были нацелены на непрошеных гостей. Их злобные лица окаменели.

Норвежцы остановились, не решаясь двигаться дальше.

Но тут вперед в окружении своих новых подданных выступил великий Груммох. От жаркого собачьего дыхания густой пар устремлялся вверх точно рой приведений. Зрелище было поистине впечатляющее. Старейшина сделал знак рукой, и маленькие злобные луки опустились. Но злобное выражение так и не покинуло каменных лиц.

Старый «тролль», шаркая ногами, подошел к Груммоху и похлопал его по груди, точно добрую собаку. Для этого ему пришлось встать на цыпочки. Тогда и все остальные подошли к Груммоху и погладили и его, и собак, которые, свесив языки, сидели вокруг великана.

– Слава Одину! – воскликнул Гудбруд Гудбрудссон. – Наконец-то и нас признали за заслуживающих доверия собак!

– Все это хорошо, – заметил Торнфинн Торнфиннссон, – только бы они не заставили нас бегать в упряжке и грызть кости!

Харальд буркнул:

– Не забывайте про быка, который встретился мне на поле возле Ягесгарда!

Тут все примолкли.

Викингов пригласили зайти в ледяной дом, в котором жили «тролли» с семьями.

Дом был занесен толстым слоем снега, и все его окна-щелочки затянуты моржовой кожей. Внутри горело двадцать ламп из мыльного камня, и было нестерпимо жарко. Нельзя сказать, чтобы воздух освежали грудой наваленные тюленьи туши и куча сушеной рыбы. Харальд, хорошенько просморкавшись, сказал, обращаясь к Груммоху:

– Не напоминает ли тебе это финскую баню, братец? Только там не хранят запас рыбы и китового жира!

– Плевать на то, чем здесь пахнет, – проворчал Груммох. – Только бы не сидеть взаперти в собачьем сарае. Свобода замечательная вещь, Харальд. Викингу и помереть не страшно, если он сознает, что свободен.

– Мне бы хотелось, – отозвался Харальд, – чтобы вы, ребята, перестали болтать о смерти, точно это и есть самая высокая награда, которую добивается человек. Я например, хочу жить, чтобы увидеть сыновей и мою дорогую женушку Асу.

На что Груммох заметил:

– Когда я жил в Каледонии на хлебах у моей матери, еще до того как я поступил на службу к королю Мак-Миорогу в Дюн-ан-уар, я был весьма симпатичным парнишкой, который только и делал, что играл на флейте и целовал девчонок на гулянках по пятницам. В те дни я сроду не говорил о смерти. Мне хотелось разбогатеть и пережить великие приключения. А теперь, когда этих приключений у меня было больше чем достаточно и когда я знаю, что мало кому удается разбогатеть и еще меньше кому – сохранить богатство, я не прочь поразмышлять о смерти, как о более спокойном способе существовании.

На что Харальд возразил ему:

– Мне надоело с тобой спорить, потому что на эту тему спорят только дураки. Позволь только заметить, что способ существования относится к живым людям, а смерть – это способ несуществования.

Никогда после не рождались на свет такие спорщики, как в Норвегии в те далекие времена. Они могли усесться на скалу и спорить о жизни и смерти, не замечая прилива, и в конце концов потонуть незаметно для самих себя. Вот, например, в деревне Ваднесдон, что южнее Келлсфьорда, восемь викингов сгорели, потому что когда начался пожар, они заспорили, какая ножка у стола загорится первой.

В ледяном доме викингов усиленно потчевали китовым жиром. Женщины суетились вокруг и старательно пихали им в рот огромные куски.

Вскоре мужчины иннуиты из-за нестерпимой жары начали понемногу освобождаться от меховых одеяний. На них остались только небольшие повязки из тюленьей кожи. Викинги также последовали их примеру. В такое пекло они не попадали еще ни разу в жизни.

Волки, медведи и драконы, вытатуированные на груди и на спинах у викингов, привели в восторг и мужчин, и женщин. Они подходили поближе и дотрагивались руками до татуировок на коже белых людей.

На широкой груди Груммоха был наколот великий змей Мидгарда[6]. Он служил предметом особого внимания. Но на беду Груммох страшно боялся щекотки. Он повалился на пол, закатываясь от смеха, и катался среди рыбьих пузырей и тюленьих шкур, стараясь избавиться от щекочущих пальцев.