Граф Соколов — гений сыска - Валентин Лавров

Страшное предположение

Закончился яркий, горячий, полный шума, движения, красок августовский день. Один из немногочисленных дней, составляющих человеческую жизнь. День, отпущенный Создателем для мира между людьми, для всеобщей радости, для наслаждения природой и прекраснейшей ее частью — женской прелестью, лучше которой нет ничего в Мироздании.

Но в этот праздник жизни врывались адовы создания, ненавидевшие Бога и все живое. Эти создания несли зло и распад.

Сидя за столом у окна, за которым все более стихала вечерняя Москва, Соколов изучал ворох документов, чтобы хоть немного уменьшить, ослабить черное зло. Из глубокого кресла, стоявшего в дальнем углу, явственно доносилось похрапывание. Это не выдержал дневной маеты Жеребцов — сон сморил его.

Соколов любил этого парня, ценя его исполнительность, бесстрашие и вполне по-детски наивную цельность неиспорченной натуры. Со всей своей непосредственностью Жеребцов презирал законы, если они мешали ему ловить убийц и бандитов, и с легкой совестью эти законы нарушал. За это, как утверждали злые языки, порою бывал бит своим патроном, которого, впрочем, все равно горячо обожал.

— Эй, дрыхло, раскрой вежды! — крикнул Соколов.

Ты знаешь, сколько особ прекрасного пола без следа сгинуло за два года? Пять! Манька, если не найдется, станет шестой. И все эти исчезновения начались полтора года назад — с приездом в Москву дантиста.

— Вот это открытие! — расцвел Жеребцов. — Едем брать...

— На основании этого совпадения нам разрешения не дадут. Гусаков? Свидетель неважный. Он задремал, а Манька выскользнула из дома.

Жеребцов фыркнул:

— А на кой нам ляд разрешение? Мы сами себе разрешим — проведем литерное мероприятие номер один.

— Обыскать жилище в отсутствие хозяина? Дешевый номер для бездарей. Нет, мы тщательно простучим каждый сантиметр стен, полы, если надо, подымем, но в присутствии дантиста. И ты будешь глядеть не отрываясь в его зрачки! Как только они превратятся в точку, заходит кадык, побледнеет — значит, там ищем! И сделаем это завтра.

Жеребцов полюбопытствовал:

— Аполлинарий Николаевич, что это? Какие фото на столе?

Это Гартье в свое время забрал у родственников портреты пропавших женщин. Посмотри внимательней, что у них общего?

— Все молоды, хорошенькие.

— И еще заметь: они все, как наша Манька, брюнетки и с крупными, объемистыми бюстами. Красота, я сказал бы, одного порядка! Все они, по справкам, не отличались безупречной нравственностью. То есть можно было подойти на улице, пообещать деньги, и они пошли бы за незнакомым. Впрочем, утро вечера мудренее. Я пришлю горничную Глашу, она тебе здесь, в кабинете, на диване постелит.

...Всю ночь Жеребцову снились бандиты, захватывающие дух погони и округлые прелести Глаши.

Тщетные предосторожности

Ровно в девять утра в Большом Гнездниковском произошла встреча: Соколов, еще накануне соединившись по телефону 171-86 с владельцем загадочного дома по Старой Басманной неким Половинкиным, пригласил его к себе: —Для конфиденциального разговора!”

Этот Половинкин, оказавшийся зажиточным владельцем многих домов и желчным, нервным господином, никак не мог уразуметь, зачем господа сыщики желают осмотреть его дом.

— Городская управа хочет его купить под наши нужды, — соврал Жеребцов. — За о-очень большие деньги.

— Поехали, — сразу же согласился Половинкин. Путники поймали какого-то ваньку — древнего деда, не спешившего погонять полудохлую кобыленку рыжей масти, и скромненько отправились на Басманную. Хотя Соколов был в штатском неброском костюме, но его величественный вид, строгий взгляд умных глаз создавали впечатление чего-то генерал-губернаторского. Он внушительно произнес:

Господин Половинкин, ни в коем случае не говорите вашим жильцам, что мы из сыска. Не следует волновать умы.

Половинкин в ответ что-то буркнул.

...Сначала для проформы зашли в хозяйские апартаменты. Бегло огляделись и направились к дантисту. В кресле у того, открыв рот, сидела пациентка в пышном шелковом платье и с крупными бриллиантами в ушах.

— Это супруга городского головы Гучкова, — с придыханием шепнул Половинкин. — Важная дама!

Дантист зашевелил усищами.

— Что угодно, любезные?

— Простите за беспокойство, — самым душевным тоном изрек Соколов, — осматриваем здания города, чтобы предотвратить обвалы.

— Господа из городской управы, — выпалил глупый Половинкин.

Дама, продолжая держать рот открытым, удивленно вьггаращила глаза: сотрудники ее мужа? Но она таких никогда не видела.

Дантист гневно раздул щеки, отчего палкообразные усы зашевелились:

— И что вы намерены в моем доме делать?

— Осмотрим состояние кладки и быстро уйдем, — миролюбиво ответил Соколов. И поклонился даме: —

Извините, такая у нас работа. — Кивнул Жеребцову: — Николай Иванович, приступай.

Квартира дантиста ничего примечательного не представляла. Кроме обычных удобств и спальни, были крошечный зубоврачебный кабинет и обширная гостиная с мраморным камином, диваном, книжным шкафом, малиновой козеткой и прочим. Зато на стене, отделявшей от хозяйской половины, висел громадный персидский ковер, от пола до потолка увешанный старинным оружием: алебардами, пистолетами и ружьями, пищалью с золотой насечкой, булатной саблей, цепью гремячей, плеткой с серебряным набалдашником и еще чем-то.

После беглого осмотра Соколов приказал:

— Николай, займись жилыми помещениями, а я спущусь в подвал.

Жеребцов старательно осмотрел полы — не подымали ли паркет, простучал наружные стены — нет ли полого звука, побывал на чердаке и даже слазил в печь и камин — ничего интересного!

Дантист криво усмехнулся:

— Этот дом к вечеру не рухнет?

— Нет, еще долго простоит, — ответил Соколов, поднявшийся из подвала. Когда сыщики вышли на улицу, он добавил: — В подвале человеческая рука ни к чему лет двести не прикасалась!

...Как доложит наружная служба, дантист сразу же побежал к начальству — жаловаться на самоуправство.

Кошки-мышки

Гартье и Соколов были вызваны к градоначальнику Адрианову. Генерал-майор гневно размахивал руками:

— Как вы смеете врываться в частные дома? Почему беспокоите честных обывателей? У дантиста Лепиньша прекрасные характеристики, у него лечатся достойные люди!

Гартье дрожал как осиновый лист, а Соколов насмешливо проговорил:

— Александр Александрович, у дантиста Лепиньша уже два года никто не лечится: он тихо лежит на кладбище. Об этом — телеграмма начальника рижского сыска Кошко. И уважаемый вами лекарь должен ответить: куда делись пять женщин? Да и шестая, войдя к лже-Лепиньшу в дом, бесследно исчезла. Заодно неплохо бы узнать его подлинное имя.

Соколов не сказал, что успел отправить для опознания в Ригу фото дантиста, добытое “оперативным путем”. И еще он приказал усилить наблюдение за дантистом: “Дышать ему в затылок, куда бы он ни пошел, демонстративно сидеть на скамейке возле его дверей. Пусть видит, что он у нас на крючке, и пусть нервничает, авось и выдаст себя чем!”

Зато Жеребцов начал сомневаться:

— В доме трупов нет! Может, дантист не убийца? А то, что живет по чужому виду — мало ли таких! Я бы за фальшивый паспорт арестовал его, допросил, и дело сразу бы прояснилось.

— Если он убийца — то трупы не выдаст, за свою шкуру будет бороться. Давай дождемся ответа из Риги. Но пока кое-что предпримем, — и Соколов поделился своей задумкой. Жеребцов был в восторге: он хохотал, хлопал в ладоши и с нетерпением стал ждать ночи — время осуществления плана.

Загробные голоса

Ночью под окнами спальни дантиста раздался хор женских голосов, жалобно стенавших: —Душегуб, почто жизни нас лишил? Ах, горько нам!”

Дантист, чей сон прерван был столь жутким способом, подскакивал к окну, кричал в темноту: “Кто тут? Чего вам?” Ответа не было. Проходило полчаса, и вновь раздавались стенания: “Убийца, душегуб!”

С первыми лучами солнца, взлохмаченный, с торчащими усами, в ночной пижаме, дантист с шумом распахнул дверь. Увидав агента, сидевшего на пороге, обрадовался, заикаясь, спросил:

— Ночью вы, извините, тут были? Голоса слышали?

Женские...

Иван Гусаков строго отвечал:

— Да, господин дантист, всю ночь, скажу прямо, дежурил. Но насчет голосов — это у вас мерещенье слуха.

— Нет, голоса явственные. Более того... — Дантист достал из кармана фото — шесть изображений женщин. Шепотом произнес: — На полу возле окна лежали. Неужели никого не заметили?

— У меня муха не пролетит! — гордо сказал Гусаков. — Эй, Новиков! Ты с торца стоял, голоса женского рода не слышал?

Из густых кустов сирени тут же вылез квадратный парень крестьянского вида, удивился: