Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Жив, ничего…
— Поправляется?
— Поправляется, слышь.
Я обогнул церковь, миновал дома причетников, повернул в переулок, в котором жил Лукьян, а немного погодя подъезжал уже к его избе. Смотрю — и что же? Лукьян сидит на завалинке, правая рука его лежала на перевязи, а левая гладила какую-то собачонку, ласково положившую к нему на колени свою морду.
— А, приятель! — кричал Лукьян, увидав меня и махая здоровой рукой. — Друг любезный… Насилу-то вспомнил… Сколько лет, сколько зим…
И лицо Лукьяна озарилось самой приятнейшей улыбкой. Он оттолкнул собачонку, вскочил с завалинки и, поспешно подойдя ко мне, протянул левую руку.
— Здорово, здорово! — бормотал он. — Давно не видались! давно, давно…
— Ну, что рука? — спросил я, привязав к плетню лошадь.
— Рука, брат, тю-тю, — поминай как звали! — И, приподняв больную руку, прибавил: — Вот чего осталось! Ровно у быка булдыжка[9]. Теперь с левого плеча стрелять-то придется…
— Знаю я, что кисти-то нет у тебя, — проговорил я, — ты мне про руку-то расскажи. Она как?
— Она ничего теперь…
— Зажила?
— Зажила. Допрежь все гной сочился, а теперь затянуло, как быть должно!.. Ну, что, — прибавил он, — как поживаешь?
— Ничего.
— По дупелям-то ходил?
— Нет.
— Что так? а слышь, пропасть их…
Вышел Яков. Масляное лицо его (известно, что у мужиков по праздникам всегда лица масляные) выражало радость, губы раздвигались в какую-то глупую улыбку и выказывали ряд белых, как сахар, зубов. Он поздоровался со мной и, кивнув на старика головой, проговорил:
— Выходился ведь!
— И прекрасно.
— А уж мы было хоронить собрались… так и чаяли, что без старика останемся.
— С этих-то пор помирать — больно жирно будет! — вскричал Лукьян весело.
Яков подошел ко мне еще ближе, потоптался как-то, ткнул меня в плечо и вскрикнул:
— А в город-то мы его не возили! — И опять глупо улыбнулся.
— Да нешто возможно было в город ехать! — подхватил старик. — Невозможное дело, братец! Тут на печке — и то места не найдешь, бывало, а уж где там в больнице!
— Стало быть, сюда лекаря привозили? — спросил я.
— Ну, — крикнул Яков, — нешто он поедет к мужику! Что ты, братец, разве это возможно!.. Нет, мы сами…
— Как сами! — вскрикнул я.
— Так: сами отрезали.
— Ты с ума сошел?
— Зачем! Мы все, как ты приказывал, так и сделали…
— Постой, постой! — перебил я его. — Я приказывал тебе в город вести его.
— Ну, рассказывал, что ли, все едино! Как ты рассказывал в те поры, так я и сделал. Осколки все выбрал, и кость отпилил, и жилы все перевязал, обмыл все водицей, спустил кожицу и зашил наглухо! А потом твоей примочкой примачивал… и все льдом, и все льдом…
— Чем же ты осколки-то вынимал?
— Шилом выковыривал.
— А кость пилил чем?
— Знамо, пилой! У нас такая пилочка махонькая есть, вострая, шельма, да тонкая такая!.. а кожу-то бритвой подрезал… у солдата Патрикешкина брал, хорошая бритва, аглицкая, в Аршаве покупана…
И затем, как-то легко вздохнув, словно бремя сбросил с себя, он прибавил весело:
— Ну, и ничего… Господь послал!..
Я ушам своим не верил. Меня разбирала и злость и досада…
Я готов был обругать этого глупого Якова, но, вспомнив и себя самого, и «ерундинскую барыню», и «скачихинскую барышню» — невольно замолчал, словно языка лишился, и только попросил Лукьяна показать мне больную руку. Старик охотно исполнил мое желание, поспешно размотал тряпку, и вскоре я увидал совершенно зажившую «булдыжку», как прозвал ее Лукьян.
— Ну, брат Яков, — проговорил я, осмотрев руку, — отчаянный ты человек!
Но Яков и внимания не обратил на мои слова.
— Нет, ты послухай-ка, что старик-от наш сделал! — говорил он снова, толкнув меня в плечо. — Я его, стало быть, связать пожелал, чтобы не барахтался, а он заместо того сел за стол, поставил на него вот этаким манером на локоть руку и говорит: «Ну, Яша, постарайся, потрудись уж… аккуратней, мотри!»
Старик как-то грустно улыбнулся, а дурак Яков стоял возле, засунул оба большие пальца за пояс рубашки, остальные как-то растопырил, выпятил брюхо, и круглое масляное лицо его словно говорило: «Вот, мол, как по-нашему-то!»
— Ну, будет вам тут балясничать-то! — раздался вдруг позади меня чей-то старушечий, разбитый голос. — Самовар кипит, зови гостя-то в горницу!
Я оглянулся и увидал высунувшуюся в окно жену Лукьяна — Дарью.
— Что долго не бывал? По болотам, поди, шатался? — говорила она.
— Нет, бабушка, недосуг было.
— Уж как душа-то у меня наболелась за это время!.. ах, как наболелась!.. А вот ты не пришел небось потужить-то!.. Не пришел проведать… А уж как горько было!..
— Я полагал, что он в городе!..
— Куда уж нам в город!.. Над мужиками в городах-то смеются, «кацапами» называют… Ну, да теперь, слава тебе царица небесная, — услыхала, матушка, мои молитвы глупые… Миновало нас горе! Слава тебе, господи, слава тебе…
— Пойдем, пойдем! — тростил между тем Лукьян, толкая меня больным плечом. — «Барыню»-то мою ведь не переслушаешь… тоже ныть-то здоровенная!.. Пойдем-ка чайку напьемся…
Мы вошли в горницу, засели за стол и принялись за чай.
Возвращаясь домой вечерком, по холодку, я встретил на одном перекрестке «ерундинскую барыню» и «скачихинскую барышню». Обе они мчались в одном и том же тарантасе, о чем-то горячо рассуждая, и рассуждения эти сопровождали какими-то особенно энергичными жестами.
— Откуда? — крикнул я, поравнявшись с ними.
— A! Celeberrime collega! — крикнули они, в свою очередь, и замолотили но спине кучера зонтиками, приказывая ему остановить лошадей.
— Откуда? — повторил я, не слезая с дрожек.
— На «консилиуме» были!
— Вдвоем?
— Конечно! — кричали они разом. — К вертуновскому дьякону ездили; говорили — с ума сошел, но оказалось, вздор! Храмовой праздник был у них, и с ним просто delirium tremens!.. [10] А вы тоже с практики?..
Я расхохотался даже.
— Однако до свиданья, — кричали между тем барыни, — некогда! У нас еще в Осиновке консилиум, туда необходимо!.. Нда-с! вот мы как!..
И они помчались, обдав меня облаком пыли.
Все это, однако, «дела давно минувших дней»… Теперь не то… Порядки изменились… Уезд, о котором я только что говорил, помимо «казенных врачей», имеет трех земских, семь-восемь человек фельдшеров и, кажется, три земских больницы. Земство расходует на все это довольно почтенную сумму денег и расход этот называет «народным здравием». Впрочем, года два-три тому назад я был свидетелем, как крестьянин деревни Покровки, Минай Галкин, не дождавшись помощи ни со стороны врача, ни со стороны фельдшера, проживавшего всего в версте от Покровки, сам, собственными своими руками оторвал себе (не отрезал, а оторвал) от ноги отмороженные пальцы. Пальцы эти Минай засушил, тщательно завернул в тряпку и спрятал в сундук.
— Зачем? — спросил я его.
— Чтоб деньги водились: говорят, примета есть такая!
Однако, в успокоение читателя, я должен сообщить, что и Минай Галкин, подобно Лукьяну Антипину, поправился живой рукой и никаких огней с ним не было. Ходит он, правда, прицапывая на правую ногу… Но мало ли хромых-то на свете!..
«И черт их знает, чего только над собою ни делают эти кацапы!» — восклицают обыкновенно господа доктора, рассуждая про решимость русского мужика.
И точно!..
1883 [11]
Примечания
1
Пирогов — имеется в виду великий русский ученый — хирург и анатом Николай Иванович Пирогов (1810–1881).
2
С любовью, с сочувствием (итал.).
3
Мушка — особый пластырь раздражающего и нарывного действия, изготовлявшийся из засушенных мух. В 80-90-е годы XIX в. этот способ лечения имел среди медиков уже мало последователей.
4
Реноме; репутация, слава, известность (франц.).
5
Алтейная мазь — мазь, изготовленная на основе алтея (род травянистых растений семейства мальвовых).
6
Арника — род многолетних трав семейства сложноцветных. Спиртовая настойка из высушенных цветочных корзинов применяется как кровоостанавливающее средство.
7
Знаменитому коллеге (лат.).
8
Дорогой коллега (лат.).
9
Булдыжка (обл.) — часть ноги животного между коленом и копытом.
10
Белая горячка (лат.).
11
Впервые — Волжский вестник, 1883. Перепечатан в «Саратовском дневнике», 1883, № 117–118.
- Катерину пропили - Павел Заякин-Уральский - Русская классическая проза
- Трясина - Павел Заякин-Уральский - Русская классическая проза
- Том 17. Пошехонская старина - Михаил Салтыков-Щедрин - Русская классическая проза
- Мама, это не та больница! - Юлия Анатольевна Нифонтова - Короткие любовные романы / Русская классическая проза
- Около барина - Василий Брусянин - Русская классическая проза
- Басманная больница - Георгий Федоров - Русская классическая проза
- Хроники чумного времени - Олег Владимирович Зоберн - Контркультура / Русская классическая проза / Прочий юмор
- Переводчица на приисках - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- Севастопольские письма и воспоминания - Николай Пирогов - Русская классическая проза
- Том 12. В среде умеренности и аккуратности - Михаил Салтыков-Щедрин - Русская классическая проза