Дар нерукотворный - Людмила Улицкая

Дождавшись Лиду, они пошли кучей на трамвайную остановку. Маша Челышева зорко поглядывала по сторонам: казалось, что за ними кто-то следит.

За последнюю неделю сильно похолодало, выпал жидкий снежок. Но замерзнуть они не успели, нужный трамвай пришел очень скоро. Народу в нем было немного, так что можно было даже посидеть на желтых деревянных лавочках.

Сестры Колывановы не ощущали ни прелести, ни волнения от этой поездки. Светлана Багатурия, хоть и из другого города, тоже обладала свободой передвижения и даже сама ездила в Пассаж за мелкими покупками. А вот Алена, Маша и Соня впервые ехали в трамвае одни, без взрослых, сами купили себе билеты и расстегнули воротники шуб, чтобы все могли видеть их красные галстуки, знак несомненной самостоятельности.

Марьина роща оказалась далеким, совершенно безлесным местом, заросшим, если не считать почернелого бурьяна, исключительно сараями, голубятнями и бараками и густо опутанным толстыми веревками с фанерно качающимся бельем.

Уверенность вдруг покинула Алену. Никогда еще не видела она таких безвидных мест, и ей захотелось домой, в нарядный дом в Оружейном переулке, так близко от того дворца, где львы с подмороженными гривами и тощими задами сидят на воротах…

— Выходить, — сказала Лида, и притихшие девочки сгрудились у выхода. Трамвай с долгим звоном остановился, и, делать нечего, все попрыгали с высокой подножки.

Рядом с трамвайной остановкой стояли два двухэтажных кирпичных дома, остальное жилье было деревянным, рассыпающимся, в глубине были видны несколько настоящих деревенских изб с колодцем в придачу. Народу видно не было, только одна согнутая бабка в валенках и большом платке перебежала из дома в дом. Вдруг закричал петух, и тут же откликнулся другой.

— А нам сюда, — с некоторой гордостью Лидка указала на кирпичный дом.

Она открыла парадную дверь, и все вошли в темный коридор. Лампочка горела только на втором этаже, и почти ничего не было видно.

— Туда, туда, — указала Лидка, и все приостановились у второй двери, за которой следовал еще один коридор с поворотом.

— Вот, — сказала Лида, стукнула кулаком в дверь и отворила, не дожидаясь ответа.

Комната была небольшая, длинная, темноватая. Возле окна стоял топчан, на нем лежала как будто большая девочка, покрытая до пояса толстым одеялом. Она села, спустила на пол большие ноги. Платье у нее было как бы с крылышками на плечах, но рук под этими пустыми крылышками не наблюдалось. Когда же она пошла по комнате, оказалось, что она маленькая, тощенькая и напоминает утенка, потому что походка у нее немного валкая, ноги вставлены чуть по бокам, ступни необыкновенно широкие, а пальцы на ногах большие, толстые и широко расставлены.

— Ай! — сказала Светлана Багатурия.

— Ой! — сказала Соня Преображенская. Остальные молчали. А безрукая женщина сказала:

— Ну, заходите, коли пришли. Чего в дверях топчетесь?

Алена же, вместо того чтобы сказать длинную приготовленную фразу об открытии сбора, сказала скромненько:

— Здравствуйте, тетя Тома.

И в этот момент ей почему-то стало так стыдно, как потом никогда в жизни.

— Иди, Лидка, чайку поставь, — приказала Тома старшей племяннице и с гордостью заметила: — Кран у нас прям на кухне, на колонку не ходим.

— У нас тоже раньше колонка была, — со своим чудесным грузинским акцентом сказала Светлана.

— А ты откудова, черная? Армян, цыган? — добродушно спросила безрукая.

— Грузинка она, — со значением ответила Алена.

— Дело другое, — одобрила Тома. — Ну, чего, — рьяно и весело продолжила она, как будто не желая по этой красивой грузинской ниточке подойти к тому важному и интересному, ради чего они пришли, — к подарку. А гостинец мне принесли? Давайте сюда, — и она прижала свой длинноватый подбородок к груди, и тут все заметили, что у нее на груди висит мешочек, сшитый из того же зеленого ситца, что и платье.

Испытывая жгучее чувство неправильности жизни, Алена расстегнула замок портфеля, вытащила кучу мятых рублевок и сунула их в шейный мешочек, покраснев так, что даже пот на носу выступил.

— Вот, — бормотнула она. — Пожалуйста, спасибо.

— А вы глядите, глядите, раз пришли, — мотнула Томка подбородком в сторону стены. На стене висели вышивки и картинки. На картинках были нарисованы кошки, собаки и петухи.

— А картинки тоже вы? — изумленно спросила Маша.

Тома кивнула.

— Ногами? — глупо поинтересовалась Багатурия.

— А как захочу, — засмеялась Томка, показывая сквозь мелкие зубы длинный, острый на кончике язык. — Захочу — ногами, захочу — ртом.

Она нагнула голову низко к столу, резко мотнула подбородком и подняла лицо от стола. В середине ее улыбающегося рта торчала кисточка. Она быстро перекатила ее во рту из угла в угол, потом села на кровать, подняла, странно вывернув коленный сустав, стопу, и кисточка оказалась зажатой между пальцев ног.

— Могу правой, могу левой, мне все равно. — И она ловко переложила кисточку из одной ноги в другую, высунула язык и совершила им какое-то замысловатое гимнастическое движение.

Девочки переглянулись.

— А вот портрет товарища Сталина вы тоже нарисовать ногой можете? — все пыталась Алена свернуть в нужном направлении.

— Могу, конечно. Но мне больше нравится кошек да петухов рисовать, — увильнула Томка.

— О, кошечка вон та серая прелесть какая, точно как наша, — восхищенно указала Светлана Багатурия на портрет кошки в неправильно-горизонтальную полоску. — Наша Маркиза у бабушки в Сухуми осталась. Я так скучаю без нее!

— А мне петухи… вон тот, пестрый, — сказала младшая Колыванова, от которой никто не ожидал.

— Ишь ты, а раньше не говорила, Танька, — удивилась художница.

— А вы расскажите про подарок, — гребла целеустремленно в свою сторону Алена Пшеничникова.

— Дался тебе этот подарок, — почти рассердилась вдруг Томка.

Но тут вошла Лидка и объявила:

— Том, керосин-то выгорел, нету керосина.

— А и нету, и не надо, — махнула кисточкой, зажатой в пальцах ног, Томка. — Поди-ка сюда. Поближе.

И Томка зашептала что-то секретное Лидке в ухо. Лидка кивнула, сняла с Томкиной шеи мешочек и пошла к двери одеваться.

Усевшись поудобнее, вроде как бы по-турецки, пошевеливая кисточкой, Томка стала рассказывать:

— Значит, так. Про подарок… — Она засмеялась рассыпчатым ехидным смехом. — Труд мой был не напрасный. Вышивала я долго, месяца два, а может, четыре. Василиска-соседка по почте отправила, а я ей наказала, чтоб с возвратным ответом. — И она снова засмеялась, а потом посерьезнела. — Но, честно сказать, не очень-то я рассчитывала, что ответ получу… Но пришел. Бумага большая, печать сверху, печать снизу, благодарственная, из самой канцелярии. Так и написано: Москва, Кремль… Ну, думаю, дорогой товарищ Сталин, не подведи…

Девочки переглянулись. Алена тревожным взглядом смотрела на Машу.

— А жили мы в Нахаловских бараках. Одна стена — чистый лед, а протопят как следует — вода течет, и нас шестеро вот в такой каморе. Мать наша деревня деревней, сестра Маруся — пьянь, рвань, в жопе ветер, да выблядки ее сопливые… — Томка строго посмотрела на обмерших чистеньких девочек. — Ума ни у кого нет, об себе позаботиться не могут, не то что обо мне, безрученькой. А кому Бог ума не дал, то плохо, я скажу. Ну, я эту бумагу в зубы и иду в жилотдел…

Светлана Багатурия подперла кулачком подбородок и даже рот открыла от проникновения. Сонька хлопала глазами, а Маша Челышева тяжко, со стеснением втягивала в себя дурной воздух и с еще большим стеснением выдыхала.

— Прихожу, а там в кабинет очередь, а я без ничего, дверь ногой открываю и захожу. Они меня увидели, попадали прям — Она тщеславно хихикнула. — А я на самый большой стол им, — с неприличным звуком она выплюнула изо рта воздух, — бумагу выкладываю и говорю: вот, обратите внимание, великий товарищ Сталин, всем народам отец, знает меня поименно, пишет мне, убогой, свое благодарствие за мое ножное усердие, а моя жилплощадь такая, что горшок поставить поссать некуда. Где же ваше-то усердие, уж который раз мы все просим, просим… Теперь я к самому товарищу Сталину жаловаться пойду… Ну, поняли теперь, пионерия? Фатера-то моя, можно сказать, лично от самого товарища Сталина! — Она покрутила ртом и дернула носом: — Ничего вы не понимаете, мокрописки. Надевайте ваши польты и дуйте отсюдова, — неожиданно злобно сказала она. Потом слезла со своего тюфяка и запела тонким громким голосом, подстукивая голыми пятками и подергивая боками: — Огур-чи-ки, по-ми-дор-чики…

Девочки попятились к двери, схватили свои шубки-пальтишки в охапку и высыпались в коридор. Из-за двери был слышен крик Томки:

— Танька! Танька! Ты-то куда?

Но Таня Колыванова солидарно натягивала свое пальто. Толкаясь, они пробежали по изогнутому коридору и высыпали, разом протиснувшись в парадную дверь, на улицу.