Роман с разведкой. Интернет-расследование - Сергей Смирнов

Из-под телеги, схватив за выгоревшие и давно нестриженые кудри, его выволок старый казак с сединой в бороде и «Георгием» на черкеске. Он поставил перед собой Пашку, вцепившегося в его руку в напрасной надежде вырваться, и оглядел далеко не воинский наряд мальчишки. Его «униформа» состояла из заправленных в сбитые сапоги, заплатанных на коленях штанов из чёртовой кожи и косоворотки в мелкий цветочек. Казак смачно выругался и, ткнув Пашку наконечником ножен в живот, велел идти впереди него. Когда они вскарабкались по склону, то оказались прямо перед группой казачьих офицеров. Они, видимо, давали роздых коням, остывали и сами, спешившись. Молодой генерал в черной черкеске, вокруг которого и собрались офицеры, говорил слегка возбуждённо с мягким южнорусским выговором:

— В этой войне победит тот, кто наладит дисциплину. Вот возьмите этих сегодняшних бедолаг из Мелитополя. Если бы они не митинговали три дня, оставаться им в городе или присоединиться к остальным отступающим красным, да занялись хоть чуть-чуть военной подготовкой, может, и не стали бы сегодня такой лёгкой добычей для нас. Ведь по одиночке-то сражались отчаянно.

Уловив паузу в словах командира, приведший Пашку казак неожиданно рыкнул:

— Разрешите обратиться, Ваше Превосходительство!

Тот снисходительно улыбнулся:

— Ну и силен ты, Харченко, орать. Что, ценного пленного поймал? Вижу-вижу.

Харченко потупился:

— Сумнение у меня. Что с пацанёнком прикажите делать, Ваше Превосходительство?

Генерал пристально посмотрел на Павла холодными серыми глазами, взгляда которых

Пашка не выдержал, склонил голову, и обратился к одному из своих товарищей:

— Что Вы скажите, господин есаул? Ведь ему лет двенадцать, не больше. И что, он уже законченный звереныш, враг? Или все-таки ребёнок? Что подсказывает вам опыт контрразведчика, господин Демьянов? Как поступить-то с ним? Как с этими?

Ногайкой, которую он держал в руке, генерал описал круг, будто захватывая и окрестную степь, и балку, покрытые телами тех, кто ещё недавно были простыми мелитопольскими рабочими, а последнюю неделю — бойцами мелитопольского полка.

Есаул, все эти минуты не проявлявший особого интереса к Пашкиной персоне, так как изучал какие-то документы, что подсовывал ему стоявший за спиной писарь, оторвался от них и бросил короткий взгляд на Пашку:

— Примитивность большевистских идей как раз для самых неразвитых умов и привлекательна. Все по-детски: отнять и поделить. А что касается этого конкретного персонажа, то его надо как следует выдрать и отправить к мамке. Мать то у тебя есть?

Пашка буркнул:

— Есть.

— А отец?

— Умер три года как.

— Тебе сколько?

— Двенадцать.

— А зовут как?

— Павел Судоплатов.

— А здесь почему оказался, Судоплатов Павел?

Пашка взглянул на него, помолчал, а потом ответил, качнув головой, будто удивляясь такой непонятливости офицера:

— Так все наши здесь. Рабочие с батиного завода. Пацаны с улицы, со двора. Я самый младший, вот меня и к обозным.

Есаул посмотрел на Пашку долгим печальным взглядом. Через его продолговатое, со щеголеватыми тонкими усиками лицо с пугающим повторением пробегала то ли гримаса, то ли легкая судорога. Потом Павел узнал, что такими бывают последствия контузии. Будущему Павлу Анатольевичу Судоплатову, которому не раз в жизни приходилось не только выносить, но и исполнять приговоры, лицо этого первого его судии запомнилось на всю жизнь. Иногда даже снилось. Обращаясь к генералу, есаул повторил:

— Еще раз говорю, Сергей Георгиевич: высечь для поправления разума и отправить к мамке в Мелитополь. Может быть, еще поможет.

— И вздохнул как-то безнадёжно. Оказалось, провидчески. Не помогло.

P.S. Я в курсе, что на самом деле Мелитопольский полк был разбит донскими казаками генерала Шкуро, а они черкесок не носили. Но уж больно сильным оказалось сугубо литературное искушение столкнуть едва народившиеся сюжетные линии. Вот я и решил, что пусть это будут кубанцы Сергея Георгиевича Улагая, под Мелитополем никогда не воевавшие, а есаул, решивший судьбу Пашки Судоплатова, явится дядей Александра Демьянова.

Государственный преступник

12 сентября 1958 года в Москве, на улице Воровского, ныне снова Поварской, в здании Военной коллегии Верховного суда СССР, что совсем рядом с КГБ, рассматривалось дело генерал-лейтенанта Павла Анатольевича Судоплатова по обвинению его в государственной измене. Председательствовал заместитель председателя Военной коллегии генерал-майор Александр Александрович Костромин, в качестве членов суда выступали полковник юстиции Романов и вице-адмирал Симонов. На дворе был «оттепельный» 58-й год, уже два года минуло с «разоблачения культа личности Сталина», отправились в отставку сподвижники бывшего вождя Булганин и Каганович, Маленков, Молотов и даже «примкнувший к ним» Шепилов, сотни тысяч невинно осужденных вышли из лагерей, миллионы были реабилитированы — в огромном множестве посмертно. Молодое поколение граждан Советского Союза, чьим голосом и душой были их сверстники, поэты и писатели, режиссеры и художники, наивно верило в «необратимость перемен» и «светлое будущее», «ленинские нормы законности». А в это время, в самом центре Москвы, после пяти лет пыток и издевательств, генерала Судоплатова судили все теми же, официально осуждёнными методами, в ускоренном порядке, в закрытом заседании, без прокурора и адвоката. На протесты обвиняемого и его требование предоставить защитника, что соответствовало новому, «оттепельному» законодательству, председатель суда в лучших традициях недавней эпохи заявил, что Верховный суд СССР как высшая судебная инстанция может, по согласованию с Президиумом Верховного совета СССР, устанавливать любую процедуру для слушания дел, представляющих особую важность для государства. А если он, Судоплатов, будет упорствовать, то дело рассмотрят и без него, заочно.

Дело Судоплатова было последним в длинной череде расправ над Берией и его соратниками, последовавших после поражения Лаврентия Павловича в борьбе с бывшими коллегами по руководству страной. «Дела» шились по знакомым лекалам, главным обвинением была государственная измена, а самым распространенным приговором — расстрел. Реальные преступления, в огромных масштабах содеянные этими людьми, казалось, были столь чудовищны, что их вину не требовалось усугублять фальсификациями, но они продолжались. Для тех, кто победил, это был способ уберечь себя от аналогий. Весьма малодейственный, как показало будущее, способ. Голодая, симулируя сумасшествие, отрицая обвинения, Судоплатов растянул следствие над ним на годы. Хрущёв чувствовал себя все увереннее, политическая грызня 1953 года постепенно становилась историей, теряла актуальность, и в этом был шанс Судоплатова сохранить жизнь. Тем более что главное обвинение, предъявляемое Павлу Анатольевичу, ставило суд в весьма щекотливое положение. Оно состояло в том, что Судоплатов организовывал политические убийства по приказанию Берия и в его предательских интересах. Суд не интересовали ставшие знаменитыми десятилетия спустя довоенные «подвиги» подсудимого, а только убийства второй половины 40-х годов. Но еще на следствии Судоплатов признал, что «по личному приказу Сталина и его соратников» он в послевоенное время принял участие в организации четырех политических убийств на территории СССР. Самым громким из них было убийство в 1947 году в Закарпатье униатского епископа Теодора Ромжи, сопротивлявшегося присоединению униатской церкви к РПЦ. Неприятность для следствия и суда состояла в том, что это убийство, по утверждению Судоплатова, было совершено по инициативе и настоянию Никиты Хрущёва, тогдашнего руководителя компартии Украины, а теперь непримиримого борца с нарушениями социалистической законности. В деле не оказалось никаких доказательств, что Судоплатов выступал организатором каких-либо террористических акций в пользу Берия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});