Хождение во власть. Рассказ о рождении парламента - Анатолий Александрович Собчак

за восемь служебных часов.

• А вам не страшно сажать поздние компании?

• Ничего, я парень сноровистый… Анатолий Александрович! Ну скажите, зачем вам это нужно? Ведь все это игры. Все это вранье. И Горбачев, и выборы. Хоть вы разбейтесь, все равно вам не свергнуть эту Систему. Если вам стало скучно от профессорской жизни и вы хотите поиграть — я вас пойму. Если вы всерьез — мне вас жаль. Потому что Система непоколебима, и не профессора ее разрушат.

Мы простились, но после разговора в ночной машине эйфории у меня поубавилось. Да, я могу победить. Но дальше-то что?

Впрочем, эти мысли надо было гнать. Начиналась настоящая предвыборная кампания. За короткий срок мне предстояло выступить более чем на ста собраниях и митингах. И выиграл я эту, первую в моей жизни предвыборную схватку благодаря двум новшествам, которые мне удалось внедрить в общественную жизнь города. Во-первых, я стал выступать с мегафоном у станций метро. Их в моем, 47-м территориальном избирательном округе две — «Василеостровская» и «Приморская». Одна в центре Васильевского острова, другая на Голодае, у самого залива. Здесь утром и вечером проходят десятки тысяч горожан, здесь люди ждут на трамвайных и автобусных остановках свой переполненный транспорт. Читают газету, покуривают или просто смотрят в низкое северное небо.

Особенно удачна для предвыборной агитации «Василеостровская»: это стеклянный колпак, поднятый над небольшой площадью двумя десятками ступенек. Значит, можно встать чуть в стороне от входа и работать со скучающими избирателями.

Так «Василеостровская» и превратилась в постоянный избирательный, а потом и вообще политический клуб. В этом качестве питерского Гайд-парка она остается и сегодня. Здесь потом агитировали и кандидаты в народные депутаты РСФСР, здесь у переносных стендов долгие месяцы станут толпиться ленинградские неформалы — от Народного фронта до «Памяти».

В Москве такой политический пятачок — Пушкинская площадь. В Ленинграде — станция метро «Василеостровская». И уже каждый день, независимо от того, приходил я или не приходил, здесь собирались люди. Импульс дан, место определено, а людям в наше время всегданайдется с чем прийти на площадь и что сказать незнакомому человеку.

А вторым изобретением были теледебаты. Дело в том, что я некоторое время вел на Ленинградском телевидении программу «Право и хозяйственная жизнь» и мне удалось убедить руководство телекомитета, что такая форма предвыборного поединка городу необходима. Кстати, ленинградские теледебаты были первыми в стране.

Но до того как начались эти рыцарские телетурниры, я нередко приходил к «Василеостровской» послушать, как недоспавшие или уставшие после рабочего дня люди кидаются в жаркий спор о вещах, которые вчера оставляли их равнодушными.

Немало узнал я интересного и о самом себе. Нетрудно было заметить, что кампания против меня ведется весьма целенаправленно. А с разоблачениями выступают одни и те же люди. Это или не в меру ревнивые команды соперников, или хмурые райкомовские работники.

Типичная сценка: женщина средних лет кричит со ступенек, что ни в коем случае «этого профессора» выбирать нельзя, мол, все они развратники, а Собчак особенно. Он ни одну свою студентку не пропускает и оценку, прежде чем не переспит, не ставит. Мол, у нее племянница хотела поступать на юридический, а Собчак ей сказал: отдайся, тогда поступишь. Но она девушка честная и потому не поступила!

Народ верит: да, они такие!.. И вдруг кто-то, весьма просто одетый, не выдерживает: «Идиоты! Что вы эту дуру слушаете! Да если он на самом деле хоть вполовину такой, как она говорит, и его хватает на каждую студентку, то только его и надо выбирать! Он же все наши проблемы решит, раз у него столько энергии!»

Моя жена Людмила, историк и преподаватель Института культуры, тоже пристрастилась к этим митингам. И рассказала мне, как некая дама (та же или другая, похожая) плакалась в толпе: «Ну зачем вы верите Собчаку?! Он такой бессердечный! У него жена в больнице умирает, а он ей даже яблочка не принесет! Она лежит с моей дочерью в одной палате, бедная женщина…»

Людмила не выдержала, достала паспорт и сказала: «Вот, смотрите, я жена Собчака. Почему вы такое рассказываете? Пойдемте-ка в милицию, выясним, кто вы и почему…»

Дама бежала со ступенек под общий хохот.

Затем в ход пошли листовки, из которых я узнал, что я сам кооператор, а главное — способствую «теневой» экономике обирать трудящихся.

А еще одна, излюбленная моими оппонентами тема, что Собчак собирается стерилизовать рабочий класс. Мой близкий друг и коллега по факультету профессор Дмитрий Чечот написал в книге о семье и браке, что алкоголиков и наркоманов, тех, у кого не может быть нормального потомства, надо убеждать, что лучше пойти на стерилизацию, чем плодить заведомо больных детей.

На одном из митингов у меня спросили, как я к этому отношусь, и я ответил, что если человек идет на это добровольно, то криминала в этом не вижу.

Это и подхватили мои оппоненты.

После митинга в Музее Арктики и Антарктики некий господин перед стендом с моим плакатом кричал, что я хочу кастрировать рабочих. Водку, мол, отняли, теперь и бабу хотят отнять!

Задетая за живое, толпа мрачнела. Наконец чья-то мускулистая рука наискось рванула мою фотографию.

Ты что делаешь, он же не за это! — вмешался молодой парень. — Он, чтобы ты с бабой все мог, а она бы абортов не делала, если ты пьяница и у тебя по лавкам пятеро умственно отсталых!

Самое неожиданное, что тот, другой, стал разглаживать фотографию и, обращаясь к ней, вздымать плечи: «Извини, друг, не знал…»

За два месяца предвыборной кампании я увидел жизнь так, как не видел ее за пятьдесят лет.

Человек живет в своей среде, а среда преподавательская весьма консервативна. Общение в рамках своего социального слоя неизбежно сужает представления о жизни. Тем более, если слой этот относительно благополучен и сыт, а к соседям по лестничной площадке ты заходишь лишь для того, чтобы узнать, во всем ли подъезде отключили свет или это у тебя одного полетели электропробки. То, о чем я лишь мог догадываться, в действительности оказалось куда страшней и неприглядней, чем даже в судебных разбирательствах или в статьях из «Литгазеты» и «Огонька». Неожиданным был и накал недовольства буквально всем — жизнью, работой, вождями, больницами, магазинами с пустыми прилавками, ложью и т. д. Такого моря полных болью человеческих глаз я не видел ни до, ни после этих двух предвыборных месяцев. И это при том, что либеральная советская интеллигенция всегда привычно считает, что народ-то она знает. И повторяет ошибку власть имущих, ошибку партийных