Алжирский пленник (Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора «Дон-Кихота») - Эмма Выгодская

Дон Лопес уже хотел уходить, но вдруг остановился.

— Сплю я или сошёл с ума? — почти вслух сказал дон Лопес, посмотрев на мальчика.

Как мог попасть сюда, к странствующим комедиантам, Мигель, его бывший ученик, сын его друга, лекаря Сервантеса?

«Должно быть, у меня от дорожной тряски помутились мозги», — с тревогой подумал старик.

Он пошёл к себе, но, едва запер дверь, к нему постучался слуга Хосе.

— Письмо вашей милости из Алькала, — сказал Хосе. — Ещё в Саламанку послано, нарочный догнал нас, передал мне у ворот.

Дон Лопес распечатал письмо, прочёл и начал усиленно поглаживать свои тонкие седые волосы, лёгким пухом окружающие лысинку на макушке.

— Дурные вести, сеньор? — спросил Хосе.

— Нет, хорошие, — неожиданно ответил дон Лопес. — Вести такие, что, значит, я, старик, видно, ещё не совсем выжил из ума. Раскладывай вещи, Хосе: мы сегодня не едем.

Он долго шептался о чём-то с хозяином, потом отдал какие-то распоряжения Хосе. Через полчаса он опять сошёл вниз. Двор был уже пуст. Юноша, собиравший деньги за представление, один стоял у ворот и смотрел на улицу.

— Мигель! — тихонько окликнул его сзади дон Лопес.

Юноша быстро обернулся и с недоумением поглядел на старика.

— Однако я узнал тебя быстрее, чем ты меня! — рассмеялся дон Лопес и подошёл ближе.

— Это вы, дон Лопес?! — воскликнул Мигель и обнял учителя. — Как вы попали сюда?

— Вот этот самый вопрос я как раз хотел задать и тебе, мой друг.

Мигель покраснел.

— Пойдём со мной, Мигель, мне надо с тобой поговорить, — серьёзно сказал старик.

— Я знаю, о чём, и… не надо, дон Лопес, — смешался Мигель. — Мне надо идти к своим, мы сегодня на рассвете едем дальше.

— Идём, идём, — настойчиво сказал старик и взял Мигеля за локоть.

Он молча провёл юношу через двор, взял свечу у хозяина и по внутренней деревянной лестнице повёл его куда-то наверх, во второй этаж, потом выше.

— Куда вы меня ведёте? — испугался Мигель. — Неужели вам отвели комнату на самом чердаке?

Не отвечая, дон Лопес ввёл юношу в тесную комнатушку под самой крышей, с узким слуховым оконцем, заколоченным досками.

Мигель с удивлением посмотрел на две широкие резные деревянные кровати, застланные шерстяными одеялами, и неловко сел на одну из них.

— Вот так, — одобрительно кивнул дон Лопес. — А теперь мы сделаем вот что.

Он подошёл к двери, накинул засов, запер на внутренний замок и спрятал ключ на груди. Мигель вскочил с постели.

— Ты ведь не станешь нападать на меня, твоего старого учителя?

Дон Лопес стал на самом пороге и плотно прижался спиной к двери.

Мигель бросился к окну и затряс доски, набитые на раму.

— Пустите меня! — отчаянно закричал Мигель.

— Кричи, дёргай, сколько хочешь, — ничего не поможет. Через дверь ты не выйдешь, для этого тебе придётся поднять руку на меня. А через окно тебя никто не услышит… Никто!.. — повторил старик, подступая ближе к Мигелю. — Все в доме предупреждены, твоих актёров устроили на дальнем сеновале, все слуги будут глухи в эту ночь… Кричи, сколько хочешь, тебя никто не услышит.

Мигель повалился на постель вниз лицом.

— Ты молод и глуп, Мигель, и потому приходится так поступать с тобой. Садись на кровать, поговорим. Вот так.

Дон Лопес вздохнул и сел на постели рядом.

— Тебе девятнадцать лет, Мигель, и ты думаешь, что знаешь всё. Но ты не знаешь ничего. Ты думаешь, что у бродячих комедиантов ты научишься большему, чем из книг?

— Выпустите меня! — Глухо сказал Мигель.

— Послушай, Мигелито, ведь я хочу тебе только добра. Скажи по совести, тебе хорошо было с актёрами?

— Хорошо, — сказал Мигель. — Мы ночевали в открытом поле или на сене у крестьян и играли на постоялых дворах… Нас везде хорошо принимали, а если хозяин был скуп и плохо платил за представление, Бенито днём примечал, где у него висит копчёная свинина, а ночью приносил целые окорока…

— Святая монсерратская дева, помилуй нас! — схватился за голову дон Лопес. — Если бы твой отец знал!

— Выпустите меня отсюда, дон Лопес!

— Завтра выпущу, Мигелито.

— Завтра будет поздно. Рано утром актёры уйдут.

— Прекрасно! — обрадовался старик. — Ты поедешь со мною.

Дон Лопес выдвинул из-под кровати деревянный дорожный сундучок, раскрыл его, вынул толстую коричневую книгу. Он приготовил свой последний довод.

— Ты ещё не забыл моих уроков итальянского, Мигель? Слушай! — сказал дон Лопес.

Особенным ритмическим напевом, взмахивая в такт рукой, дон Лопес произнёс первую строфу:

Героев ли тебе напоминать,Пред очи вывесть славной вереницейДерзающих свой славный род венчатьБессмертия лучистой багряницей?..

Мигель затих. Это был Роланд, великий Роланд, Роланд неистовый, странствующий по свету рыцарь.

Скользит ладья по зыби голубой,Вращает кормчий опытно ветрила.Зеландия мелькнула над волной,На третий день к Голландии приплылаЛадья. Сошёл Роланд на брег чужой…

Дон Лопес читал дальше. Роланд освобождал шотландского графа и спасал девицу Олимпию. Он бился с сарацином и уходил от козней Брюнеля. Прекрасная Анжелика блуждала по диким местам.

Где ж милая? Где ночь тебя застала? Где, одинокая, блуждаешь ты? Или без верного Роланда пала Добычей робкой злого волка ты?..

Мигель слушал с увлечением. Они оба не слыхали, как актёры запрягали лошадей, как звали Мигеля и, не дождавшись, съехали со двора. Утренний свет уже проник в щели между досками, когда дон Лопес отложил книгу.

— Песня девятая. Не довольно ли на сегодня, Мигель?

Мигель вскочил.

— А Роланд? Дон Лопес, что же Роланд?

— Роланд? — Дон Лопес потянул к себе книгу.

Никем не узнанный, в ночном походе, —Вы помните, Альмонтов шлем он скрыл, —До врат дошёл Роланд и воеводе,Что те врата тем часом сторожил,Шепнул: «Я — граф», а пропуск на свободеЕму везде, как паладину, был.Вот едет прямо в вражий стан проклятый.Что дальше, в песне вам скажу девятой.

Дон Лопес захлопнул книгу и спрятал её в сундучок.

— Вот так. А теперь, Мигель, можешь ехать со своими актёрами.

— Я поеду с вами, дон Лопес, — сказал Мигель.

Глава четвёртая

В Мадриде

— Здесь неспокойно! — таинственно сообщил Мигелю дон Лопес в первый же день приезда. — Мы приехали в самую горячую пору: король окончательно поссорился с наследником, все ждут событий.

Старик поморщился и неодобрительно покачал головой.

— Беспорядок! — сказал дон Лопес. — В самом дворце беспорядок.

Занятий первое время не было, и Мигель целые дни бродил по улицам.

Двор, недавно переехал в Мадрид, и в городе было шумно. По пыльным, немощёным улицам тянулись возы, скакали конные, трусцой бежали ослы. Погонщики мулов, сидя на земле, считали доходы; андалузцы в цветных повязках, всесветные перекупщики и воры, пили и кричали под навесами. Низкие дома, сложенные из грубого камня, казалось, с удивлением смотрели на эту суету. Дома Мадрида ещё не привыкли к шуму.

Король Филипп хотел отметить своё царствование выбором новой столицы. Он мог бы выбрать Барселону, торговый город и важный порт, или Толедо, промышленный центр Кастилии, город сукновальных фабрик и оружейных мастерских, или, наконец, Алькала, город учёных и древнего университета.

Король выбрал Мадрид, географический центр полуострова, унылую деревню среди голых полей, в самом суровом и безотрадном месте суровой и безотрадной Кастилии.

На три четверти населённый придворными, королевской челядью, случайными, пришлыми людьми, город жил дворцом и дворцовыми слухами. А слухи о дворце ходили недобрые.

Король Филипп преследовал собственного сына, инфанта Карлоса. Говорили, что принц — тайный приверженец Лютера.[5] А «лютерову ересь» Филипп не прощал никому. Он преследовал её дыбой и смертью на костре.

Костром, пыткой и инквизиционным застенком Филипп пытался сохранить свою монархию, трещавшую по всем швам.

Всякое упоминание о том, что происходило во дворце, строго запрещалось. И всё же слухи и толки о дворе ползли из дома в дом.

Король держит принца Карлоса взаперти и никуда не выпускает.

Он подсылает к нему шпионов, не допускает друзей и перехватывает письма, которые Карлос в отчаянии шлёт иностранным дворам.

Не смея убить сына-отступника, король всеми способами доводит его до помешательства и самоубийства.

Так шептались в городе.

Молодые идальго бродили по улицам в зелёных и чёрных бархатных камзолах, в шляпах с перьями. Идальго подолгу стояли на углах и, встречаясь, церемонно приветствовали друг друга; они клялись сердцем Иисуса и пресвятой девой и поминутно, по любому поводу, хватались за шпагу.