Под сенью креста унии - Владимир Черносвитов

К семи часам утра вода в подземном канале значительно поднялась. А в девять часов следователь и эксперт-медик снова подошли к оцинкованному столу, на котором теперь уже лежали рука, голова и туловище погибшего. Сомнений уже не было: жертвой оказался разыскиваемый рядовой Никитин.

Следы на теле свидетельствовали о страшных пытках, которым был подвергнут солдат – освободитель Галичина. Во рту убитого торчал кляп, наспех сделанный из какой-то подвернувшейся под руку бандитам газетной бумаги. Жизнь комсомольца была оборвана ударом ножа, рассекшим горло до самых позвонков.

Закончив своё дело, врач ушёл. Захаров остался наедине с загадкой убийства, которую ему предстояло разгадать до конца. Разыскав тело Никитина, следователь вышел из одного тупика, но сразу же очутился в другом: найдя пропавшего, нужно разыскать убийцу, а это было, пожалуй, потруднее.

Много вопросов стояло ещё перед Захаровым. Жив или тоже убит старшина Курский? Где ею искать? Зачем понадобилось преступникам так мучить Никитина, который не мог знать планов командования и больших тайн? Состоит ли убийство Никитина в прямой связи с исчезновением Курского?

Руководствуясь законами тактики расследования, Захаров поставил перед собой задачу: продолжая все виды розыска, прежде всего расследовать до конца убийство Никитина. Но как? Найдя доказательство преступления, Захаров, к сожалению, не нашёл ничего, что давало бы ему возможность твёрдо сделать хотя бы первый шаг к розыску, преступника.

Следователь сосредоточил своё внимание на кляпе – единственном, что было у него в руках. Осторожно расправив бумажный ком, Захаров установил, что это был «AS», номер сорок четвёртый, от тридцатого октября 1938 года, – тоненький иллюстрированный журнал – «ширпотреб». С первой страницы, сквозь кровь Никитина, на следователя смотрел знаменитый танцовщик парижской «Гранд-опера» Лифарь. Бережно переворачивая страницу за страницей, следователь тщательно просмотрел рассказики, рекламы, вид Нью-Йорка с воздуха, снимки формалистического «танца двух эпох» и ещё всякую дребедень. Не найдя никакой пометки, сделанной карандашом или пером, что могло дать в руки следователя какую-то нить, отбросил журнал и вздохнул.

Пока можно было предположить лишь то, что Никитина истязали в помещении, неспособном заглушить сильный крик: поэтому, когда Никитин закричал, преступники схватили первое, что попалось им под руку. Коль скоро таким предметом оказался журнал, сам собой напрашивается вывод: убийство совершено, по всей вероятности, в квартире. Всё это, конечно, ценно, но… этого далеко не достаточно. Квартира? Хорошо. А какая? Чья? Да и квартира ли?..

Ещё и ещё раз рассматривая листы журнала, следователь обратил внимание на то, что разрывы бумаги и края тех мест, где оторваны кусочки страниц – преимущественно углы, – разнятся между собой: в одних местах разрывы явно давнишние, в иных относительно свежие.

Осенённый какой-то новой мыслью, Захаров отправился ещё раз осмотреть тело погибшего. Вскоре следователь вернулся к себе с двумя маленькими смятыми обрывками бумаги. С величайшей предосторожностью расправив их, Захаров на одном из обрывков, оказавшимся углом обложки, обнаружил едва различимый штамп почтового отделения с… адресом и фамилией подписчика! Правда, на штампе нельзя было разобрать главного: номер дома и квартиры совсем пропал, а от фамилии осталось лишь начало, но над восстановлением их стоило потрудиться!

* * *

Возвращаясь с базара, пани Родзинская несколько раз останавливалась и опускала кошёлку на тротуар, чтобы перевести дух. А ведь совсем недавно у пани Родзинской была весёлая прислуга Яна, которая проворно летала на базар с этой самой кошёлкой; в просторной квартире гремел баритон любящего попеть Зигмунда, а сама пани Родзинокая не чувствовала ни своих пятидесяти лет, ни одиночества. Но сгинул в гестапо за отказ стать военным врачом фашистских «Народове силы збройне» Андерса доктор Зигмунд. Угнали в Германию Яну. А самоё пани Родзинскую некий грязнорабочий ОУН[1] выбросил из её квартиры, разрешив поселиться в его прежней, из которой забрал всё своё барахло, вплоть до пустых бутылок и карандашного портрета дрогобычского поповича Степана Бандеры…

Поднявшись на второй этаж небольшого серого дома на углу Маршалковской улицы, пани Родзинская остановилась у дверей квартиры, разыскивая в сумочке ключи. В это время на третьем этаже хлопнула дверь, и по лестнице стал спускаться молодой офицер, сопровождаемый двумя солдатами. Войдя к себе, пани Родзинская слышала, как кто-то постучал к её соседям, а через некоторое время и в её квартире раздался звонок.

Открыв дверь, пани узнала того же русского офицера и его солдат. Увидев перед собой маленькую пожилую женщину, офицер быстро посмотрел на номер квартиры, и в глазах его мелькнуло едва уловимое удивление.

– Проверка документов. Разрешите? – просто сказал офицер.

– Прошу пана, прошу! – распахнула дверь женщина.

Офицер отдал честь и вошёл с солдатами в крохотную прихожую.

– Вы хозяйка квартиры?

– Так, так. Прошу пана офицера, до покою, – предупредительно пригласила хозяйка, распахивая дверь, ведущую в комнату.

Офицер и один солдат прошли туда, другой остался у выхода. Хозяйка юркнула в кухню, потушила газовую плитку и, вытерев руки полотенцем, вышла обратно.

Тем временем офицер быстро оглядел квартиру: маленькая, так называемая «кавалерка» – кухня, ванна, уборная и единственная комнатка.

«Родзинская Ядвига Леопольдовна», – вслух прочитал имя хозяйки в документе офицер.

– Так, так.

– Кто ещё здесь проживает с вами?

– Ниц, нема никого, пан офицер.

– Вы давно живете в этой квартире?

Выслушав ответ, Захаров хотел было спросить, не знает ли она, где живёт теперь бывший владелец квартиры и как его фамилия, но передумал: проверка документов в военное время – дело обычное, а начнёшь такие расспросы – вызовешь подозрение насчёт истинной цели проверки. А кто её знает, эту женщину?.. Нет уж, лучше не рисковать.

Опытным взглядом следователь сразу же определил, что в этой квартире такого преступления, как убийство с расчленением жертвы, совершено не было, а поэтому и журналы искать здесь не следует: не побегут же убийцы сюда специально, тем более за тем, чтобы взять явно неподходящую для кляпа вещь. Разумеется, журнал является именно случайно подвернувшейся под руку вещью на месте преступления.

Захаров вернул документ хозяйке.

– Всё в порядке. До свидания, будьте здоровы, – офицер прикоснулся к козырьку фуражки и направился к выходу.

– Дзенькую бардзо. Довидзеня, пан офицер… – нерешительно ответила хозяйка и вдруг торопливо, будто боясь, что офицер уйдёт, недослушав её, заговорила. Сначала Захаров не понял – хозяйка говорила по-польски, – но смысл её слов быстро дошёл до его сознания: взволнованная пани Родзинская сообщила советскому офицеру о том, что неделю назад к ней пришёл какой-то неизвестный молодой человек в клетчатом коричневом пальто и спросил про бывшего жильца. Пани Родзинская объяснила незнакомцу, что Остап Пивень уже два года здесь не живёт, а благоденствует в квартире номер семь в тридцатом доме на Калече. Узнав об этом, незнакомец нахмурился и быстро-быстро ушёл.

Спустя три дня советские войска освободили Галичин, и Родзинская хотела сообщить о подозрительном визитёре, но, сообразив, что, кроме личного впечатления, у неё нет никаких данных к подозрению незнакомца в чём-то нехорошем, женщина раздумала идти с заявлением.

Но какое-то смутное беспокойство не покидало Родзинскую. И сейчас, пользуясь случаем, она решила всё же рассказать советскому офицеру о визитёре.

«Крючок или скромность?» – подумал Захаров и улыбнулся.

– Ну и правильно решили: почему же не сказать? Лично меня это не касается, моё дело – проверка документов. Но я скажу, кому следует, и, может быть, товарищи заинтересуются этим визитом. Но мне думается, ничего тут плохого нет…

В конце Академической улицы Захаров свернул направо и зашагал по переулку, отыскивая по номерам нужный дом.

«Действительно, Калеча», – усмехнулся следователь, представив себе этот ухабистый переулок в гололедицу. В большом светлосером доме «люкс» Захаров не нашёл Остапа Пивеня: он удрал с фашистами. Пожилой словоохотливый украинец дворник, смеясь, поведал следователю о том, каким козырем ходил Пивень при оккупантах й как «несолидно» удирал – ему даже грузовика не дали, и всю мебель Пивень увёз на вокзал на лошади.

– Три рейса зробил, сам вантажил – аж очи зачервонели! – хлопнув себя по коленям, захохотал дворник.

«Очень интересно», – насторожился Захаров и рассмеялся вместе с дворником:

– Не может быть!

– Так, так. Як же не может – так воно и було.

– Сам и грузил?

– Да ще як! Я тим часом рядом був, вин забачил и кажет: «Вантаж, я тоби гроши дам». А я кажу: «Пробачте, пан Пивень, не можу – спина болыть». Вин тильки очами зырк на мене: «Геть видсыля!» – я и пийшов, доке вин пистоля з кышени не злапал. Прийшов до себе и з викна дывлюсь, як вин шафу на горбе с горы пре. Ха!