Журнал «Вокруг Света» №05 за 1982 год - Вокруг Света

— Конечно, комфорт несравнимый,— согласился он.— Только судно это пока у нас в экспедиции единственное, на других условия попроще, потяжелей. Но и на этом судне, уверяю вас, через месяц плавания вы затоскуете. Не всякий выдерживает без земли такое долгое время. И никакой комфорт его не устраивает, хочет обратно — и все. Нет, для нашей работы крепкие духом люди нужны.

Забегая вперед, скажу: Готман оказался прав. Месячное плавание по морю чем-то напомнило мне жизнь на полярной станции в полярную ночь, когда из-за темноты и пурги подолгу не выйти из дома и такая охватывает тоска по земле, по живой зелени, по семье и друзьям...

Не успели мы с Евгением Яковлевичем как следует попариться, как начальника рейса потребовали на мостик. Вышла из строя навигационная ЭВМ!

Судно уже приближалось к расчетной точке, геофизики стали готовиться к выпуску косы, когда ЭВМ забарахлила, затрезвонила, приглашая к себе не оператора, а опытного специалиста. Срочно разбудили Сашу Головина, отдыхавшего после вахты. Собственно говоря, Саша был гидрографом, не электронщиком, и Федор Иванович Абакумов сказал мне: «Тут нужно бы Валерку. Он эту машину с таким пристрастием изучал, что порой засыпал рядом. Но Валерке-то, видишь, ордер на квартиру дали. Минин как раз по этому поводу и приезжал. Не отпустить было нельзя, такое дело, и он со студентами договорился, которые практику проходили, чтобы те еще месячишко на судне поработали, дали возможность людям справить важные дела. Вот как получилось, а Валерка-то в два счета заставил бы машину закрутиться».

Язык машины обычно известен только специалистам. Все, что мог сделать Саша,— это быстренько проштудировать инструкцию и попытаться правильно оттестировать машину. Заставить ее саму разобраться, что же с нею произошло, как это исправить. В противном случае предстояло безрадостное возвращение в порт...

Саша Головин был очень скромный и тихий человек. Порой за всю вахту невозможно было услышать от него ни слова, кроме как повторения служебных команд. Ходил он всегда в пиджаке, тщательно выбритый и причесанный. Когда Саша явился по вызову капитана, то показался мне очень взволнованным, ибо уже понял, что произошло. Ответственность на него в эту минуту возлагалась немалая. Саша потер виски, снял очки, снова надел их и взялся за тестирование.

Прошло около суток. Люди на судне приуныли, за обедом в кают-компании разговаривали приглушенными голосами, будто за стеной лежал тяжелобольной. Саша обедал, не поднимая глаз, и, допив компот, сразу же ушел.

Вначале ничего не получалось. Машина не принимала тесты, трезвонила, отказывалась отвечать и отстукивала на телетайпе бессмыслицу. Затем ключ был найден. На первые вопросы ЭВМ отвечала быстро: нет, это в порядке. Чем труднее становились вопросы, тем дольше машина обдумывала их. На один из вопросов она не отвечала три часа, пока не выдала, что и тут все в порядке. Затем замолкла на семь часов. Судно в это время, сбавив обороты, циркулировало — ходило кругами около точки, а погода медленно портилась. Радист принял прогноз: приближается циклон, ветер в скором времени будет 15—17 метров в секунду, волнение увеличится до трех баллов. «Бывает, что синоптики и ошибаются»,— сказал по этому поводу капитан. Главным для него в тот момент было, заработает ли ЭВМ. Наконец машине предложили последний тест, и, если бы она не ответила на него, пришлось бы возвращаться. ЭВМ молчала, и никто не мог сказать, когда же она наконец заговорит. Вот тут и прозвучал по радио радостный голос старпома Судорогина, который поспешил оповестить всех, что судно идет к профилю,— машина указала, какую деталь нужно заменить. Саша быстро выполнил это, и дело пошло. Потом поговаривали, что не обошлось тут без капитана, будто это он пригрозил машине, на, конечно, главная заслуга в деле была Саши Головина. И Федор Иванович произнес тогда: «А что я говорил? Ведь Саша-то настоящий гидрограф, моряк, голова!..»

Море потемнело. Завывает по-арктически ветерок. Волнение усилилось. Парят за судном чайки. На корме вращается огромный барабан — соскальзывает в воду синий полиэтиленовый шланг толщиной в руку. Коса исчезает в воде. В наполненном соляром шланге размещены чувствительные приемники. Руководит операцией Владимир Бурбо, помогают ему Коля Дорофеев и Саша Петров — студенты МГУ. В зале вычислительного центра занял место перед дисплеями — экранами, на которых воспроизводятся ответы ЭВМ,— Александр Иванович Васильев, геофизик — Саша, как все его называют. Чем-то он напоминает мне Олега Куваева — известного геолога и писателя-романтика. Саша невысок, подвижен, горяч в деле. Когда он рассказывает о своей работе, глаза его возбужденно сияют. «Да вы только представьте,— говорил он мне,— мы ведем исследования там, где еще не ступала «нога геофизика». В прошлом году дошли до 81 градуса северной широты. Подняли флаг и вышли с демонстрацией на мостик. Мы первые побывали здесь...»

На палубу уходит Дима Колос, неся, как ребенка на руках, магнитогондолу. Она тоже отправляется за борт. «Кто мог подумать,— ворчит Колос,— что буду моряком. Собирался руду где-нибудь на Урале добывать, а пришлось морским геологом стать».

— Не только морским,— поправляет его Бурбо,— но даже и арктическим.

На мостике веселый Судорогин переговаривается с Сашей Головиным. «Вот сейчас подойдет спутничек,— поясняет он мне,— ЭВМ выдаст команду, передадим ей управление и двинем». Раздается треск телетайпа — спутник взят, Александр Степанович переключает управление на ЭВМ, и «Профессор Куренцов» начинает работу. А я сажусь писать дневник, чувствуя себя переполненным событиями, хотя впереди еще более пяти тысяч миль плавания...

В. Орлов Баренцево море

Поле человека

Матерая зима стояла в пустых полях. Она прибавила света, раздвинула горизонт, раззолотила снега. Иногда вялый порыв ветра вздымал с сугробов блескучую пыль, относя ее в сторону перелесков, и тогда можно было разглядеть каждую блестку-снежинку в отдельности, эдакую серебряную шестеренку, словно выточенную на миниатюрном станке...

Корченков шел впереди, по запущенной колее, можно сказать, не шел, а летел, вкладывая в каждый шаг всю страсть соскучившегося по работе тела. «Выбери меня, выбери меня, птица счастья завтрашнего дня»,— выпевал он вполголоса. С этой песней сегодня утром делегаты областной комсомольской конференции разъезжались по домам, и вереницы автобусов, словно музыкальные шкатулки, несли мелодию по улицам Орла.

На конференции Корченков выступал так, словно у себя в совхозном Доме культуры,— горячо, складно, убедительно. Парню долго и охотно аплодировали, но он-то хорошо понимал, что это не столько за его речи и показатели в работе, сколько аванс за отца, механизатора высшей квалификации, кавалера орденов Ленина и Октябрьской Революции, который вырастил из него классного комбайнера и тракториста...

И вот сейчас, в этот солнечный февральский день, Виктор вел меня в деревню Затишье, к себе на родину, где живут Корченковы — отец Николай Степанович и мать Александра Ивановна. Вообще-то он собирался пригласить к себе домой, что на центральной усадьбе совхоза «Ржавецкий», в современную, по-городскому обставленную квартиру, которую ему выделили как молодожену. Но я настоял именно на Затишье: подумаешь, три километра проселочной дороги! Зато увижу всех Корченковых сразу...

Смешливые синицы, прыгая с ветки на ветку, сопровождали нас как почетный эскорт, иногда подлетали даже к самому лицу. А когда Виктор остановился, устроили такой шабаш, что мы невольно закрыли уши.

Через полчаса мы уже открывали дверь в избу. Весь запорошенный снегом, в пальто нараспашку, Виктор крикнул прямо с порога:

— Батя, поздравь, меня делегатом съезда избрали и членом обкома комсомола тоже. Товарищ корреспондент может подтвердить...

Из глубины комнат тут же появились мать и отец Корченковы. С завидным для ее лет проворством Александра Ивановна засуетилась, побежала ставить чайник и разогревать ужин, а Николай Степанович, не мигая, смотрел на сына, пытаясь справиться с неожиданно подступившей радостью.

— Ты чего тут раскричался! — с напускным равнодушием сказал Корченков-старший, доставая с печи сухие валенки для меня и для Виктора.— Знаем, по радио слышали. Не в лесу живем. Тоже мне — удивил! — Он недовольно хмурил брови, пряча под ними глаза, чтобы не выдать своих чувств.

Честно говоря, приятно было смотреть на этих крепких, жилистых, по-крестьянски красивых людей, которые чуточку хорохорились друг перед другом, и в этом шутливом гоноре, который они напускали на себя, приоткрывались постороннему взгляду пласты сообща прожитой жизни. И можно было догадываться, что жизнь эта удалась им сполна.