Признания волка - Адольфо Биой Касарес

Обед удался на славу. Зная, что вскоре его охватит дремота, Риверо приподнялся, тяжело отдуваясь, бросил на стол скатанную в шарик салфетку и предложил:

– Не размяться ли нам теперь?

Взявшись под руку, они пошли между деревьев, срывая и тут же выбрасывая тонкие веточки. Спустились в небольшую ложбинку у берега. Улыбки и смех моментально прекратились; взгляд у обоих стал серьезным, почти напряженным; последовали бурные объятия, у Риверо вырвалось против воли:

– Проведем вечер вместе?

Отказ в такой момент означал бы полное равнодушие к чуду любви, объединившему два желания и (как уже грезилось Риверо) две души. Мими поняла это. С замечательным чистосердечием (свойство лишь избранных натур, по определению Риверо) она прошептала:

– Хорошо.

Поистине, такой девушкой надо было дорожить. Риверо повел ее к перекрестку, где с барским видом остановил такси, уже третье за день. Посадив Мими в машину, он с помощью жестов дал объяснения шоферу, залез в такси сам и обнял девушку, погрузившись надолго – слишком надолго – в глубокое молчание. Поездка пришла к концу возле церкви Св. Магдалины. Бедные женщины, верные подруги, чего только не терпите вы из-за нашей неуклюжести! Шофер, человек грубый, подкатил к отвратнейшей гостинице в квартале отвратных гостиниц. Вокруг толпились бабенки, выслеживая прохожих, помахивая сумочками. Предупреждая законные попытки сопротивления, Риверо manu militari[6] ввел свою возлюбленную внутрь. В самом деле, вообразить что-то хуже было сложно. Пока горничная выбирала один из двух-трех ключей, висевших на доске, из клетушки у подножия винтовой лестницы женщины малопочтенного вида бесстыдно разглядывали Мими. Риверо испытал желание попросить прощения и закричать: «Идем отсюда!»; но, призвав на помощь всю свою смелость, удержался. Мими не позволила себе ни единой жалобы. А несколько мгновений спустя они были вдвоем в комнате: остальное потеряло значение.

После всего она мирно заснула. Риверо, лежа рядом с ней, смотрел в потолок, курил «Голуаз» – столь презираемый им еще недавно, но о котором он скоро будет упоминать с ностальгией, – и представлял, что он расскажет приятелям. «Свободная от хитроумного кокетства, – родилась у него фраза, – необходимого, если ты подчинена главе семьи, европейская женщина завоевала независимость и благодаря своей душевной щедрости заслуживает преклонения». Риверо понял, что до этого вечера (и, наверное, с момента отлета из аэропорта Эсейса[7]) он ни разу не чувствовал себя счастливым. Почему? И сам себе ответил: потому что жил, оторвавшись от всех, не открывая сердца друзьям с пятого этажа. Теперь, поклялся Риверо, он не будет избегать признаний.

Мими проснулась. Оба захотели есть. Подергали за веревочку звонка. Появилась горничная. Заказали ужин. Осторожно усевшись на край постели, с подносами на коленях, они выпили по огромной чашке какао в сопровождении булочек и круассанов. Известно, что еда придает сил и возбуждает любовное чувство. Во время второй передышки началась беседа, замечательная в своей неторопливости, – о детстве, о родных местах. Девушка вздохнула:

– Как они далеко.

– Только не твои, – уточнил Риверо.

– Не так, как Буэнос-Айрес, но далеко для моего сердца.

– Не понимаю.

– Я из Германии, романтической страны, – объяснила Мими.

Риверо не стал говорить – в каждом мужчине таится предатель – о компании друзей, ждущей его сегодня. Вместо этого он выдумал банкет у консула. Бедная Мими никогда не осмелилась бы просить, чтобы ради нее беспокоили настолько важную персону. Легко солгав, Риверо не колеблясь умолчал о завтрашнем отъезде, но заставил Мими записать номер телефона в отеле – который она благоговейно занесла в растрепанный блокнотик – на случай, если вдруг вечером ей придет охота позвонить. Мими записала номер доверчиво – доказательство того, что мы не стеклянные и что ни один человек не проникает в наши мысли; а также того, что Риверо довольно-таки медленно постигал происходившее в его душе. Правда, тем вечером, излагая свое приключение Тарантино, Сарконе и Эскобару, он ощутил приток бодрящей самоуверенности, не сравнимого ни с чем ликования, которого невозможно достичь во время происходящего – но лишь впоследствии, когда человек распускает свой павлиний хвост в дружеском кругу. И все же утром, вжатый в сиденье автобуса, навсегда уносившего его от Парижа (теперь его Парижа), он задавал себе вопросы. Не закончилась ли идиллия до срока? Сможет ли он когда-нибудь встретить такую же девушку, как Мими? И не знак ли это злосчастной судьбы, преследующей всех аргентинцев, – за сутки до отъезда повстречать женщину, о которой мечтал годы и годы, но, рабски следуя своим обязательствам перед ТУСА, вновь пуститься в путь, как неутомимый цыган? Здесь Риверо сравнил себя – что немного утешило его – с моряком, встречающим свою любовь в каждом порту.

От посещения Бретани наши соотечественники запомнили больше всего вечер, когда возле стен средневекового города автобусное радио тронуло их до слез таким родным мотивом танго «Моя печальная ночь». Между Динаном[8] и Динаром[9] сопровождающий сделал объявление. Приятели восприняли его как первый сбой в безукоризненном до того обслуживании: Тарантино, Сарконе и Эскобара поселят в «Принтании», а одинокого Риверо – в «Паласе». Оплошность не была велика, но, допущенная компанией ТУСА, – и в какой момент! – у Риверо она вызвала больше чем разочарование: глубокий упадок духа.

Когда мы находим в супе волос, то вслед за тем вылавливаем и скальп. Только наша четверка ознакомилась с бездушным указанием насчет отелей, как тот же господин, попытавшись завлечь этим друзей, выдал новость: большое достоинство Динара заключается в тишине.

– Для современного человека, живущего будто в пчелином улье, одиночество – роскошь.

– Мы, – обрушился на него Тарантино, в сущности не питавший уважения к туристической фирме, – не для того приехали из Америки, чтобы нас поселили в пустыне.

Уже в тихом Динаре Риверо не сдержался:

– Город окружен стенами. Никакого сравнения с Мирамаром. И к тому же глазу не за что зацепиться до самого горизонта.

Приятели умолкли, так как видели Мирамар исключительно на фотографиях. Вот вам аргентинец: знает Европу как собственный дом, но осмотреть достопримечательности собственной страны – ни за что! Ведь каждый километр – это удушье, любой вагон – Божье наказание.

Состояние, в котором находился Риверо, сделало для него заключение в «Паласе» тягостным. Пожалуй, выпивка развязала бы ему язык: он без конца смог бы разговаривать о Мими, снова и снова переживать сладостные мгновения… Бесповоротно отделенный от товарищей, он не видел выхода для своей тоски. Даже возвращение в Париж, – вообще-то недостойное истинного аргентинца, – не вернуло бы ему девушку. Ни фамилии, ни адреса, тем более ничего остального о Мими ему не было известно.

Комната в «Паласе», с видом на бухту и на Сен-Мало,[10] обернулась настоящей тюремной камерой. Даже не открыв чемодана, он вышел прогуляться. Оказавшись в лифте, нажал на кнопку первого этажа. Спускаясь, Риверо изучал табличку с инструкциями для пассажира. Потом медленно сошел вниз по лестнице.

Однако выходить на улицу не было никакого желания. Он посидел в холле, заглянул в салоны. Попробовал крепиться, повторяя, что не следует делать из всего трагедию: «Главное – это победа, а не расставание», и еще: «Успехи в любви украшают мужчину». Так он вступил в светлый, отделанный в бело-золотых тонах ресторан отеля. Время – так называется горькое лекарство от безнадежности.

Его провели к столу, положили между ним и салфеткой чудовищных размеров листок из плотной бумаги – меню. Только чтобы не попасть в глупое положение, он посмотрел пустыми глазами в меню, затем вокруг себя. Невдалеке сидела, нежничая с мужем, полноватая и, видимо, низенькая, но привлекательная блондинка. Получив свой ужин, Риверо рассмотрел ее как следует: бледная кожа, явно краснеющая при малейшей возможности; белокурые, слегка подкрашенные волосы. Такой веселой, яркой, говорливой женщиной можно было только восхищаться.

Семейная пара сначала перекидывалась словами с метрдотелем, после него – с сонливым человеком в зеленом фартуке, раздававшим карту вин, наконец, с официантом. Зная до тонкостей все о продукции местных виноградников, они завязывали беседу с каждым, кто подходил к столику. Стоило собеседнику удалиться, как нежности продолжались.

Когда муж склонил над супом лысину, окруженную седыми волосами, блондинка устремила взгляд на Риверо. Наш герой подумал: «Я приметил ее от скуки, желая развлечься. И вот взгляд, посланный в наказание». Но, по-прежнему скучая и желая развлечься, Риверо опять посмотрел в ее сторону. Блондинка поглаживала лысину мужа. Голова мужа под ее рукой почти опускалась в суп. Голубые глаза искали Риверо. Как бы управляемые ловким фокусником, зрачки совершали виртуозные движения, взгляд то и дело задерживался на аргентинце. Это продолжалось доли секунды, и Риверо даже засомневался: а было ли в самом деле что-нибудь?