Повесть о горячем сердце - Ася Котляр

чужую женщину мамой я не могла, вернее, не хотела. Но от меня этого и не требовалось. Мама – это что-то тёплое и родное. А красивая молодая женщина, пришедшая в наш дом, совсем не была ни тёплой, ни родной. Нет, она не обижала меня, хотя иногда мне хотелось, чтобы она меня обидела: так я хоть поняла бы, что она замечает моё присутствие. Папа привёл Лизу в дом и представил её нам с бабушкой, сказав, что Елизавета Львовна – изумительный и добрый человек, что она – папина невеста и отныне будет жить с нами. Бабушка всплеснула руками и заплакала, потому что бабушка Варя была маминой мамой и «жить под одной крышей с какой-то чужой Лизкой» она была не намерена. Всё это бабушка сказала мне вечером, когда мы легли спать. Бабушка всегда была интеллигентной и умной женщиной, как говорил папа. Она много читала и меня заставляла читать.

У нас в доме каждый день был час чтения перед сном: папа, бабушка и я брали в руки книги и садились читать. Иногда я халтурила: под видом прочтения очередной главы писала свои рассказы. Рассказы были исключительно про дружбу и любовь.

В нашей маленькой семье всё всегда шло по установленному бабушкой порядку: завтрак был в семь часов тридцать минут – ни минутой раньше, ни минутой позже. Мыс папой так привыкли завтракать в семь тридцать, что, когда бабушку положили в больницу на предмет аппендицита, мы ни разу не нарушили нашу семейную традицию. Даже по воскресеньям мы в семь тридцать выходили к столу, одетые и умытые, как того требовала бабушка.

Папа говорил, что бабушка была из дворянской семьи, которую за что-то сослали в Сибирь. Я кое-что об этом знала, поскольку смотрела фильмы, где зажиточных людей раскулачивали, отдавая всё бедным рабочим людям. С одной стороны, мне было ужасно жалко бабушку и её семью, но, с другой стороны, мне было не меньше жалко бедных рабочих, которые всю жизнь трудились на благо нашей большой необъятной Родины и воевали за её свободу. Бабушка ненавидела советскую власть всю свою жизнь, но, как человек воспитанный и мудрый, она ненавидела эту власть тихо. И если её иногда прорывало, папа делал большие глаза, прикладывал указательный палец к губам и шёпотом говорил:

– Я вас прошу, Варвара Степановна! Меня уволят с работы за ваши страшные речи.

Потом поворачивался ко мне и говорил уже мне:

– Тыковка, закрой уши. Бабушка шутит.

Бабушка не шутила. И то, что «эта Лизка», как за глаза называла папину невесту бабушка, работала секретарём у председателя горсовета, лишь усугубляло её положение в нашей семье. А когда папа вступил в партию, бабушка вообще неделю с ним не разговаривала.

Итак, в семь тридцать мы завтракали, потом я шла в школу, а папа – на работу. Обед у нас был в пять часов вечера. Когда я приходила из школы, в доме всегда пахло свежеиспечённой сдобой: у меня был полдник. Обычно полдник бывает после обеда, но у нас в семье было иначе: сначала полдник, потом обед. Бабушка говорила, что обед – это ритуал и на нём должна присутствовать вся семья, пусть даже такая маленькая, как наша.

– В доме должно всегда пахнуть хлебом, душа моя. Запомни это на всю жизнь! Если в доме не будет пахнуть хлебом, в нём будет пахнуть одиночеством.

Бабушка наливала мне стакан молока или чая, ставила на стол плетёную вазочку с тёплыми булочками, и это был самый лучший в мире полдник. Булочки с корицей и яблоками, ватрушки с творогом и изюмом, пирог с капустой – бабушка чудесно освоила дрожжевое тесто, и иногда, когда я приходила из школы пораньше, мне выпадало счастье лепить пирожки. Пирожки выходили корявые, но бабушка никогда не переделывала их и не старалась облагородить. Зато, когда за стол садился папа, он видел, что я приложила к этим чудо-пирожкам свою руку. И тогда он целовал меня и говорил:

– Это же надо! А Тыковка-то у нас – потрясающий повар-кулинар!

Когда бабушку положили в больницу, а это было ещё до прихода в семью Лизы, в нашем доме на самом деле запахло одиночеством. Папа договорился с соседкой, тётей Светой, которая забирала меня из школы, приводила к себе домой, но там пахло борщом и котлетами, а не сдобой.

Тётя Света жила с дядей Мишей, но детей у них не было. Однажды я слышала, как тётя Света рассказывала бабушке за чашкой чая, что она сделала что-то такое, отчего у неё не может быть детей. На вопрос бабушки: «Зачем же вы это сделали, Светлана?» – тётя Света ответила, что была дурой и что очень жалеет. И потом она рассказала, что потеряла много крови и чуть не умерла. И что дядя Миша, её муж, долго пил. А потом они даже лечились, но дети никак не получались. И тогда бабушка сказала: «Вам должно быть очень одиноко, душа моя…», и тётя Света заплакала. Я иногда подслушивала взрослые разговоры, и, когда бабушка заставала меня за этим занятием, она строго говорила:

– Мария Борисовна! Подслушивать чужие разговоры – это всё равно что читать чужие письма. Или это всё равно что влезть в чужой карман. Воспитанные люди никогда себе этого не позволяют.

Когда бабушка на меня сердилась, она называла меня по имени-отчеству, а когда очень сердилась, добавляла фамилию. Тогда это звучало совсем страшно:

– Мария Борисовна Берман! Как вам не стыдно! Почему вы скрыли, что здесь опять были ваши друзья и съели всю колбасу и весь хлеб? И почему одна банка, в которой находилось вишнёвое варенье, оказалась пустой? Я просила вас предупреждать меня об этих визитах! Но что страшнее всего: почему моя новая шляпа лежит не там, где я её положила?

И тогда мне пришлось рассказать бабушке, что мы с девчонками пришли немного поиграть в дочки-матери и по сюжету у нас был обед. А вот чтобы кто-то был мамой, нужно было надеть бабушкину шляпу. А иначе как мама будет отличаться от всех нас, если мы одноклассницы? Бабушка торжественно водворяла свою шляпу на место, а мне назидательно говорила:

– И всё же я попросила бы вас, душа моя, сообщать мне об этих визитах заранее. А сейчас я пошла в магазин за новой колбасой и новым хлебом. Иначе на завтрак мне нечем будет вас с папой кормить.

Глава четвёртая

День рождения

Итак, одиночества я боялась даже больше, чем Анну Генриховну. Или так же. Только Анна Генриховна была вполне осязаема, а настоящее одиночество я всегда видела в глазах у папы, когда он смотрел на мамину фотографию. Бабушка как-то