Вторжение - Гритт Марго

Мама рассердилась понарошку – прикрыла рот рукой, делая вид, что закашлялась. Бабушка все равно заметила ее улыбку.

– Бесстыжие, – проговорила она. – Постеснялись бы при ребенке.

– То есть про распятие ей слышать можно? – не унимался папа. – Человеку гвозди в руки вбили вообще-то, без анестезии.

– Ну, хватит, – сказала мама, а бабушка, ойкнув, перекрестилась.

Когда сели ужинать, она объявила:

– Вера пойдет со мной на всенощную.

– Ника никуда не пойдет, – сказал папа, противно царапнув по тарелке ножом.

Бабушка звала Веронику Верой, папа – Никой, мама примирительно выговаривала полное имя, и только дедушка называл ее Кнопкой.

Папа демонстративно отправил в рот кусок отбивной, мол, разговор окончен, и даже прибавил громкость на телевизоре, где как раз вылощенная белобрысая семейка изображала неистовый восторг от йогурта с кусочками клубники. Бабушка, сдирающая липкую кожуру с картошки в мундире («Без масла! Без масла! Пост же, не отступала:

– Надо-надо. Яички освятим…

Папа направил на бабушку вилку:

– Развлекайтесь, Елена Григорьевна, сколько душеньке вашей угодно. Хотите биться лбом об пол? Пожалуйста. Мяса не есть? Да на здоровье. Верить в воображаемого друга? Ну, верьте себе тихонечко. Только оставьте ребенка в покое.

– Мам, ну правда, какая всенощная? У Вероники режим…

– Не забивайте ребенку мозги, Елена Григорьевна, с этим и так прекрасно справляется нынешнее образование…

– Мам, может, в следующем году? Вероника еще слишком маленькая для такого…

Бабушка сперва помалкивала, ибо в Чистый четверг скандалить негоже, но в конце концов не выдержала и устроила показательные выступления с прикладыванием платочка ко лбу, перебором вариаций на тему «грех» – греховность, грешно, грешники, – перетряхиванием содержимого старенькой дерматиновой сумочки, пока в чехле для очков не был найден глицин. Бабушка верила, что таблетки-бусинки моментально избавляют от заявленного на упаковке «пси-хо-эмо-цио-наль-ного напряжения». Папа невозмутимо щелкал каналами, из-за чего слова из телевизора складывались в бессмысленную фразу: «Пенсионной реформы… усилить санкции против… все в восторге от тебя… аномальное тепло…» Мама щипала папу под столом за ляжку – наверняка за столько лет на бедре у него цвел вечнозеленый синяк. Пока взрослые препирались, Вероника потянулась к красному яичку, но бабушка заметила, отвлеклась от причитаний и хлопнула по руке: «Фальстарт!»

Никто не спросил, хочет ли Вероника в церковь. Взрослые никогда не спрашивали, что она думает. Пожалуй, только дедушка, когда был жив: «Как думаешь, Кнопка, динозавры вымерли, потому что не поместились в ковчеге?» У Вероники как раз была стадия увлечения динозаврами, и она могла перечислить их по алфавиту от аллозавра до ямацератопса – если уж она чем-то увлекалась, то всерьез. На дедушкины вопросы бабушка недовольно цыкала и бормотала про вред алкоголя. Когда Вероника представляла бога, перед внутренним взором сразу же появлялась кудрявая гипсовая голова с глазами навыкате, которую мама в приступе ностальгии по художке купила на «Алиэкспрессе» (греческая мифология давид имитация пластыря штукатурка статуя). Белоснежный бюст пылился на шкафу, нетронутый, рядом с потрескавшимися акварельными красками и кистями, которые папа иногда таскал, чтобы почистить внутренности компьютера. Веронике казалось, что, если у бога есть лицо, оно именно такое: угрюмое, с двумя морщинками над переносицей, – он будто непрерывно следит за тобой оттуда, сверху. Иногда перед зеркалом Вероника пыталась одновременно хмурить брови и широко открывать глаза, но у нее скоро начинал болеть лоб, а повторить выражение лица Давида так и не удавалось.

В воскресенье утром, столкнувшись с папой у двери в ванную, бабушка торжественно провозгласила:

– Христос воскресе!

– Как зомби? – спросил папа.

Вероника в это время сидела в туалете и слышала, как бабушка прошипела:

– Бог тебя накажет.

Вероника задумалась: как бог накажет папу? Поставит в угол? Побьет ремнем? Она представила, как бог-Давид кладет папу себе на колени, спускает с него штаны и шлепает по заду огромной белой ладонью. Не удержавшись, Вероника рассмеялась. Послышался строгий бабушкин голос из-за двери:

– Что смешного?

Вероника проговорила:

– Ничего… Просто подумала…

– Подумала она. Остерегайся мыслей своих, ибо мысли…

Остаток фразы Вероника не услышала, потому что нажала на кнопку смыва.

2

Бабушка знала, что врать грешно. Послание к Ефесянам (4:25): «Посему, отвергнув ложь, говорите истину каждый ближнему своему». А еще бабушка умела гуглить. «Википедия»: «Благочестивый обман, святая ложь, ложь во спасение (лат. pia fraus) – морально-теологическая концепция о допустимости сознательного обмана для вящей славы Божьей и спасения души». Из двух вариантов бабушка склонялась к тому, в котором хотя бы один человек в этом доме будет воспитан по-христиански. Поэтому для родителей Вероники за ночь были изобретены детская секция плавания и аквааэробика для женщин шестьдесят плюс.

– Мы сходим посмотреть разочек, – сказала бабушка. – Если понравится, запишемся в группу.

Нет, на самом деле бассейн во Дворце спорта существовал, прекрасный бассейн с восемью дорожками, и даже бесплатные занятия для пенсионеров, на которые бабушку все звала соседка, тоже были. Только вот рядом с Дворцом притулилась румяная церквушка, где до двенадцати дня святили куличи, поэтому в то воскресенье купальник Веронике не пригодился. Вместо шапочки для плавания бабушка повязала на нее платок.

Под колючей тканью намокли волосы и чесалось, а еще хотелось по-маленькому. Перед накрытым клеенкой длинным столом, заставленным корзинами, пластиковыми контейнерами и ячеистыми лотками с яйцами, вышагивал бородатый мужчина в черном балахоне с белым шарфом – по крайней мере, Веронике сначала показалось, что на нем именно шарф, как у болельщика футбольной команды. Батюшка – так называла его бабушка – разбрызгивал холодную воду смешным ершистым веником, капельки попадали Веронике в глаза, и она не знала, можно ли вытереть мокрое лицо рукавом, или это будет неуважительно по отношению к батюшке. «Неуважительно» – так выразилась бабушка, когда Вероника попросилась в туалет. О чем батюшка говорил тихим монотонным голосом, разобрать было невозможно. Женщины с блаженными улыбками, будто сбежавшие со съемок рекламы клубничного йогурта, подставляли лица младенцев под его веник, но те хныкали не по-рекламному, терли глаза кулачками. Вероника стояла рядом с бабушкой, повторяя за ней движения руки – ото лба к животу, от правого плеча к левому (пару раз перепутала, и бабушка больно ущипнула за бок).

Потом бабушка купила пачку желтых свечек, похожих на разбухшие спагетти.

– Надо задуть все, чтобы желание исполнилось? – спросила Вероника, когда бабушка подвела ее к картине, на которой седой старик показывал знак «окей». Бабушка ахнула, спешно перекрестилась – прости господи неразумное дитя – и выудила из кошелька занюханный тетрадный лист, сложенный в квадратик. Развернула, отвела на вытянутой руке подальше от глаз, чтобы различить меленькие строчки, зашептала:

– О всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень…

Из-за странных, искаженных слов, которые бабушка произносила торжественно, с выражением, как на уроке, Вероника нечаянно фыркнула.

– Вера! – бабушка хотела рявкнуть тихонечко, но получилось довольно громко, так, что молодая женщина впереди обернулась и цокнула языком.

Бабушка начала заново, скороговоркой:

– О всесвятый Николае, угодниче…

– «Угодниче» – это как, бабуль? – перебила ее Вероника.

Бабушка открыла рот, но не нашла подходящего определения и предпочла зашипеть:

– Тише! В церкви надо вести себя тихо.

– Как в библиотеке? – прошептала Вероника.

– Как в библиотеке, – вздохнула бабушка.

Она стала объяснять, как правильно читать молитву о здравии, потом, испугавшись новых вопросов, махнула рукой и сказала только, чтобы Вероника молилась как-нибудь молча, про себя – бог все равно услышит.