Миф о Христе. Том II - Артур Древс

и отчасти благодаря ему сделал его современник Бруно Бауэр.

Б. Бауэр

Бруно Бауэр (1809-1888 гг.) рано начал интересоваться богословскими вопросами. После выхода «Жизни Иисуса» Штрауса он писал о ней рецензии в журналах, а в 1838 г. написал свою «Критику истории откровения» («Kritik der Geschichte der Offenbarung»).

Далее он задумал написать исследование об евангельской истории, причем своим путем он избрал, подобно Штраусу, исторический и литературно-критический подход к ней.

Вышедшая в 1840 г. его «Критика евангельской истории Иоанна» («Kritik der evang. Geschichte des Johannes») показала, что он начал свое исследование с конца, с самого позднего евангелия от Иоанна, каковое он признал совершенно не покоившимся на исторических фактах.

Ну, а прочие, более ранние евангелия синоптиков? Разбор Иоаннова сказания о страданиях Иисуса заставил обратиться к последним. Тогда Бауэр пишет свой трехтомный труд под заглавием «Критика евангельской истории синоптиков» продолжением которого являются позднейшие «Критика евангелий»».(«Kritik der Evangelien», 2 т., 1850-51 гг.)  и  «Критика Деяний апостолов» («Kritik der Apostelgeschichte», 1850 г.).

Во всех этих книгах автор доказывает, что, подобно евангелию Иоанна, и остальные евангелия не являются историческими документами, живописующими жизнь отдельного лица — Иисуса. В них под видом последней изображается жизнь самой общины христиан, ее мысли, настроения, чаяния, деяния, — изображается не самою массою верующих, а одним только лицом, самим писателем или автором. Под этим двойным углом зрения Бауэр разбирает евангельские истории.

Последняя вся группируется вокруг веры в жертвенную смерть и воскресение спасителя. Когда задумали установить исходный пункт ее, то Иисуса поставили в связь с Иоанном Крестителем. Марк делает это последовательно, Матфей же и Лука создают непримиримое противоречие, заставляя предтечу впоследствии спрашивать Иисуса, мессия ли он.

История искушения под видом борьбы Иисуса рисует переживания общины, подвергающейся дьявольским искушениям в пустыне мира сего. Отражение идей и взглядов общины — словеса учения Иисуса, его напутственная речь ученикам и притчи.

Вопрос о чудесах решается указанием, что сами евангелисты, отражая взгляды общины на мессию, как на чудотворца, ввели их в свои поветствования.

Едкой, разрушительной критике Бауэр подвергает нелепый географически рассказ о путешествии Иисуса из Галилеи в Иерусалим, чтобы посмеяться затем над теологами: «Теолог не может сетовать на это путешествие, — он должен в него верить. С верою он должен следовать в этом путешествии за своим господом. Прямо через Самарию и Галилею, и в то же самое время (ведь, и Матфей желает быть выслушанным) — чрез Самарию по ту сторону Иордана. Великолепное путешествие!» Исторически необъяснимо предательство Иуды, и исторически же гнусна и нелепа сцена тайной вечери.

Реальный человек не будет никому предлагать в своем присутствии вкушать свою плоть и кровь, хотя бы под видом хлеба и вина. Представление об этой, как и о проливаемой за верующих крови спасителя, возникло в среде общины, каковая связала со своим Иисусом иудейскую пасхальную трапезу.

В результате всего анализа Бауэр приходит к выводу, что не только евангелие Иоанна и более древние Матфея и Луки, но и самое древнее, «первоевангелие» Марка не принадлежат к историческим, биографическим произведениям, рисующим жизнь отдельной реальной личности, а выражают жизнь и взгляды целой общины. «Марк освободил нас от теологической лжи». «Спасибо счастливой судьбе, сохранившей нам произведение Марка, дабы мы могли вырваться из сетей обмана этой адской лженауки (теологии)».

И чтобы разорвать эту «сеть обмана», Бауэр подвергает новой уничтожающей критике все доводы теологии в пользу историчности евангельских рассказов, и в результате у него остается только... презрение.

«Это выражение презрения, — говорит он, — является тем последним, что у критика, когда он распутал и разорвал сети теологической премудрости, остается по отношению к ней. Оно принадлежит ему по праву, составляет его последний долг и пророчество о том счастливом времени, когда ничего более не будут слышать об аргументах теологии».

И далее грозным потоком льются язвительные, пропитанные ненавистью слова по адресу теологов и их «науки». Бауэру доставляет несказанную радость — сломать костыли «лженауки», далеко отбросить их и наслаждаться видом беспомощно барахтающейся теологии.

Современные Бауэру теологи-критики своим поведением по отношению к нему и действовавшему тогда «новатору» Штраусу довели этого спокойного и трезвого ученого до белого каления. Однако, Бауэр ненавидит уже не только теологию и ее присных, но и само христианство.

В своей «Критике Павловых посланий», где он усомнился в подлинности всех их, и в новом издании «Критики евангелий и истории их происхождения» (2 т., 1850-51 гг.). Бауэр пришел к определенному выводу, что исторической личности Иисуса никогда не существовало.

«Евангельский Христос, понимаемый как действительно историческое явление, был бы явлением, от которого должно было бы содрогаться человечество, личностью, которая могла бы внушать только страх и ужас... Даже когда распался римский и сложился новый мир, Христос не умер. Его обольщение сделалось только еще страшнее; и когда в древний мир влились новые силы, настало время, когда Христос должен был закончить свое разрушительное дело. Он сделался вампиром духовной абстракции, губителем мира. Все соки и силу, кровь и жизнь до самой последней капли высосал он из человечества. Природа и искусство, семья, народ и государство, — все было уничтожено или расторгнуто; и на развалинах разрушенного мира в качестве единственной силы осталось истощенное и изможденное «я», и все же оно было пусто; оно сделалось всеобщей силой и все же на развалинах мира должно было пугаться самого себя и впадать в отчаяние от потери или утраты. Пустое, все поглотившее «я» страшилось самого себя. В этом страшном рабстве воспитывалось человечество».

Последним большим трудом Бауэра был «Христос и цезари. Происхождение христианства из римского эллинизма».

Само заглавие указывает вопрос и ответ на него. Здесь он придает огромное значение личности римского философа-стоика времен Нерона — Сенеки. Последний в своем миросозерцании отошел от мира, духовно противопоставил себя ему, — недаром его идеи слышатся в посланиях Павла. Однако, Сенека не удовлетворился своим внутренним миром, он мечтал претворить свои идеи в действительность здесь, на земле, основать царство добродетели (при Клавдии и Нероне!!!).

Но его попытка захватить власть не удалась, не удалась и стоическая реформация. Настало время великого самоуглубления, ухода в себя, чуждания мира, — в этом проявлялась подлинно духовная, скрытая жизнь той эпохи.

Стоицизм последней, углубленный через платоновские идеи, был на пути к христианству. Однако, его одного было мало, нужен был какой-то формирующий принцип. Этот нашелся в лице оторвавшегося от родной почвы иудаизма, причем Иосиф Флавий был его практическим деятелем, мечтавшим, что его бог здесь, на земле, оснует могучее государство, а Филон