300 вылетов за линию фронта - Григорий Евдокимов

Много лет спустя, прославленный летчик, трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин по этому вопросу скажет так: "Где, в какой стране мог родиться такой прием атаки, как таран? Только у нас, в среде летчиков, которые безгранично преданы своей Родине, которые ставили ее честь, независимость и свободу превыше всего, превыше собственной жизни".

Всего в годы Великой Отечественной войны было совершено воздушных таранов: 404 - летчиками-истребителями, 18 - штурмовиками, 6 бомбардировщиками, один таран был совершен на самолете Р-6. Только в первый день войны, 22 июня 1941 года, было совершено 12 воздушных таранов.

Советские летчики применяли различные способы тарана: рубили винтом хвостовое оперение или крыло вражеской машины, били по ней крылом или выпущенными шасси, шли в лобовую атаку. Некоторые летчики воздушные тараны совершали по нескольку раз. Герой Советского Союза летчик Хлобыстов трижды таранил вражеские самолеты, а летчик Б. Ковзан, с которым мне впоследствии довелось познакомиться лично, совершил 4 тарана. Во время последнего тарана он потерял глаз, но и после этого продолжал летать и громить фашистских стервятников.

В начале июля был получен приказ - к 4 июля быть готовыми к перелету на запад. Мы очень обрадовались, и с воодушевлением стали готовиться к нему. Сняли бомбы, загрузив вместо них самое необходимое для перелета техническое имущество, собрали личные вещи, проложили маршрут полета до Хабаровска. Это сейчас, чтобы перелететь с Дальнего Востока до Москвы достаточно одного летного дня, тогда же для такого перелета требовалось сделать 9-10 промежуточных посадок, затратив на это 35-40 летных часов.

5 июля для проводов полка на аэродром прибыл командующий ВВС Дальнего Востока генерал-майор авиации Сенаторов. Состоялся митинг с выносом полкового знамени. И вот эскадрилья в четком строю ложится на расчетный курс. Внизу остается утопающий в зелени город, для многих ставший родным и близким. В этот же день, покинув гостеприимный Хабаровск, мы прибыли в другой город, где и заночевали. А утром снова в полет. По всему маршруту, насколько хватает глаз, внизу простирается могучая сибирская тайга, которой мы несколько месяцев назад любовались из окна поезда. Перед вылетом одеваемся в теплые доспехи - реглан, меховые унты, так как лететь предстоит на высоте 4000 метров.

Через 30 минут полета начинает трясти левый мотор. Затем послышался треск, самолет резко развернуло влево, словно он левой плоскостью налетел на какое-то препятствие. Скорость упала. В мгновение из-под левой плоскости вырвалось желтое пламя.

- Командир, горит левый двигатель, - докладывает радист И. Рябов.

- Вижу, но что будем делать?

- Надо садиться.

- Легко сказать садиться, а куда?..

Доложили об этом командиру эскадрильи, тот ответил:

"По возможности садитесь на пригодную площадку. Если сесть невозможно, покидайте самолет на парашютах".

Стараемся держаться железной дороги. Впереди показался город Ачинск. В 3-4-х километрах от города замечаю обширную прогалину молодого сосняка и завожу туда летчика.

- Перекрой пожарные краны и не забудь выключить зажигание перед посадкой, - напоминаю Ромахину.

- Краны уже перекрыты, - отвечает он.

Когда до земли оставалось метров 100, вижу, что сосняк на поляне не так уж и молод: стволы по 10-15 сантиметров, а высота 3-4 метра. Но деваться некуда. Еще мгновение - и самые высокие верхушки деревьев начинают царапать по днищу фюзеляжа. Наконец сплошной треск.

Очнулся я уже в больнице города Ачинска. Экипаж, за исключением стрелка-радиста И. Рябова, получил различные травмы и ушибы. Рябов и рассказал нам, что при посадке сначала отлетело хвостовое оперение, затем отвалилась левая плоскость, после чего самолет, пробуравив полосу метров 100, остановился.

На наше счастье, недалеко от места посадки работала бригада по вывозке леса. Они и помогли. Вытащили нас из кабин и на машине отправили в больницу. Потянулись длинные дни и ночи томительного безделья. Вставать нам не разрешали. Не пострадавший при аварии Рябов исполнял роль сиделки, уборщицы, официантки и еще многих других побочных обязанностей. Всех четверых нас поместили в одну палату. С нами летел техник самолета В. Зверев, получивший травму шейного позвонка. У нас с И. Ромахиным были повреждены ноги.

Однажды, когда мы уже могли передвигаться самостоятельно по комнате, Ваня Ромахин, самый, пожалуй, непоседливый из нас, завел такой разговор:

- Послушай, Рябчик (так иногда величали мы своего стрелка-радиста за его малый рост), можешь ты ради общего дела поговорить с сестрой хоть один раз не на любовную тему? Сделай одолжение, попроси ее, чтобы наши документы и обмундирование она выдала нам, а то мы здесь до конца войны можем проваляться.

Мысль всем понравилась (мы знали, что врачи раньше, чем через 15-20 дней, нас не выпишут).

- А за это нам... не того?.. - Рябов показал на шею.

- Не от фронта же мы бежим, а на фронт, - постарался я его успокоить.

План наш удался. Через два дня мы снова двигаемся в сторону фронта, правда, в десять раз медленнее, чем раньше. Поезд шел с частыми остановками, пропуская вперед эшелоны с боевой техникой и людьми.

Погода в июле в этих районах стояла необычайно жаркая. И нередко, выйдя из вагона прогуляться в своих меховых унтах, слышали за своей спиной чей-нибудь ребячий голос: "Смотри, смотри, дядьки, наверное, с неба спустились".

Занималось погожее летнее утро, поезд остановился на станции Челябинск, товарищи еще спят. Мысли уносят меня к событиям трехгодичной давности.

...Стояло такое же погожее утро августовского дня 1938 года.

Паровоз дал протяжный гудок, несколько раз фыркнул, выпустив под колеса облако белесого пара, и тронулся с места. Вскоре перрон опустел. Во внутреннем нагрудном кармане моего видавшего виды пиджака (ношеного-переношенного моим старшим братом Семеном) лежало направление в Челябинское военное авиационное училище летчиков-наблюдателей (так тогда именовалось училище, готовящее авиационных штурманов). Перед глазами промелькнуло окно моего купе и за стеклом - совсем белая борода деда - моего спутника по вагону. На прощание мы помахали друг другу руками. Я хорошо помню, когда я поздним вечером на станции Сюгинская (так тогда называлась станция Можга) сел в вагоне рядом с дедом. Он долго и подозрительно косил в мою сторону, переводя взгляд то на меня, то на мой ободранный с боков, фанерный чемодан. Лишь на другое утро, когда я на какой-то станции сбегал и принес для него кипятку, он разговорился. Узнав, что я еду поступать в военное авиационное училище, дед спросил:

- Летать, что ли, будешь?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});