Старомодная комедия - Алексей Арбузов

Он. Отчего же. Радует. (Почему-то рассердился.) Я почти взволнован.

Она. Вообще-то они встречаются не часто – мужчины, достойные интереса. Такие все приблизительные. Ни то ни се! Поглядишь и подумаешь – ну что ж ты, радость моя, такой неказистый, блеклый, тоскливенький.

Он. Должен заметить, что и о женщинах трудно сказать подчас что-либо одобрительное.

Она. Так уж и ничего?

Он. Решительно. Я ведь главный врач санатория – передо мною тысячи лиц проходят. Не скажу о всех, но иногда такие особы возникают… Вот в прошлом месяце одна появилась – снимает платок, а у нее синие волосы.

Она. Не может быть!

Он. Клянусь Вам. Синие – совершенно. К сиреневым я уж привык- их тут уже штук пять гуляло, но синие!… А затем эти мини, макси, миди!… Штаны клоунские, широченные… Ну разве не безобразие?… Вот в двадцатых годах девушки в кожаных тужурках ходили… Ну до чего было красиво.

Она. И сейчас кожаные курточки носят. Очень элегантно.

Он. Да ведь не такие кожаные курточки. Не такие! Другие совсем… непохожие на те!

Она. Вот тут я с Вами совершенно не согласна. Женщина всегда должна быть в форме, подтянутая, аккуратная, прелестная… И она просто права не имеет отставать от моды… Если хотите, она должна блистать, быть великолепной!… И сдаваться ей нельзя. Ни при каких обстоятельствах!

Он (продолжает сердиться). Сомнительные рассуждения… Весьма сомнительные – женщину скромность украшает, постоянство, чувство меры, а все эти завитушечки, побрякушечки… (Распаляясь все больше.) Вот к примеру – ну что за странный убор Вы воздвигли у себя на голове… что за удивительное сооружение? На девушке это бы еще и сошло… Но Вы в какой-то мере далеко не молодая женщина… я бы даже заметил – пожилая, и вдруг такое… простите – не разбери-поймешь.

Она (сражена, убита). Правда? Не разбери-поймешь?

Он. Безусловно.

Она. Как печально… Я не думала… Мне так нравилась эта чалма. (С надеждой.) Ведь это чалма, Родион Николаевич.

Он. Чалма? Вы так считаете? А по-моему, шляпка… и довольно ехидненькая – себе на уме.

Она. Себе на уме?

Он. А зачем Вы надели ее? Из каких, простите, соображений? Понравиться хотите. Пленить чье-то воображение! А Вам о душе пора подумать. О душе, товарищ Жербер!

Она. Какая ерундистика!… И при чем тут душа! Нет уж, милый Родион Николаевич, настоящая женщина обязана до глубокой старости оставаться обольстительной. До последнего смертного часа!

Он. Так – договорились. Нечего сказать… До самого смертного часа… Вот ужас-то! Ну кому нужны в гробу красотки? Глупости говорите.

Она. А Вы – бесчувственный человек! Надо же до такого дойти – про гроб зачем-то упомянули. И не совестно Вам? А в заключение старухой назвали!

Он. Не называл я Вас старухой.

Она. Называли.

Он. Не называл. Неправда!

Она. Что неправда?

Он. Что Вы старуха.

Она. Что же я – молодая женщина? Опять беззастенчиво лжете!

Он (теряя терпение). Нет, с Вами не сговоришься…

Она. А о чем, интересно, мы должны с Вами сговариваться? О каких, собственно, делах? (Окончательно вознегодовала.) Чалма моя почему-то ему не приглянулась! А Вы на себя взгляните – пуговицы на пиджаке как не было, так и нет! Мало того – вон уж и другая на ниточке висит… Просто любопытно, куда Ваша жена смотрит!

Он (холодно). Прошу простить, но я холост, товарищ Жербер.

Она (чуть помедлив). Неужели?

Он. Представьте себе.

Она. Тем более должны были бы в порядке находиться. Есть же у Вас знакомые женщины, которые Вас ценят, симпатизируют… благоволят, в конце концов…

Он (сдерживая гнев). Для того чтобы навечно поставить все точки над «и», должен заявить, что я занят делом и мне решительно не до женщин. Как я уже указал, они мне абсолютно безразличны. Все! До единой!

Она. Непостижимо! Какую цель Вы преследуете, говоря мне неправду… Врач на курорте! И притом холостяк – заметьте… Несомненно, у Вас была бездна романов.

Он. Бездна? У меня?

Она. И это естественно. Вы вполне представительный мужчина. Я бы даже сказала – импозантный.

Он. Импозантный?… Товарищ Жербер, откуда в Вас столько цинизма?

Она. Не понимаю, что Вас ужасает. Любовь украшает человека. Мужчину – тем более.

Он. Невероятно! Где Вы набрались этой пошлости?

Она. При чем тут пошлость? (Проникновенно.) Я говорю о любви. Вы что же, отрицаете ее? (Улыбнулась неотразимо.) Игру страстей?

Он. Какой ужас!

Она (хладнокровно). Что Вы имеете в виду?

Он. Ваш тон!… Фривольный донельзя. Есть вещи, шутить коими преступно. Любовь – святыня. Я говорю это как очевидец. Я был однажды женат.

Она. И никогда никого, кроме нее, не любили?

Он. А зачем мне было любить еще кого-нибудь, если я всегда любил ее?

Она (шепотом). Немыслимо.

Он. Прошу меня извинить, но я ухожу. Должен заметить, что ничто так не претит мне в женщинах, как пошлость и цинизм. А Ваша духовная распущенность ужасает меня, товарищ Жербер! (Идет к выходу.)

Она. А каково Вам будет без ваших леденцов?

Он останавливается.

(Сокрушенно.) Вот они – оставлены на столике…

Он (возвращается, прячет коробочку с леденцами в карман.) Мы разные люди и, как бы ни старались, никогда не поймем друг друга. Вот почему я предпочел бы ограничить наши беседы рамками лечебно-санаторного характера. Исключительно! (Выходит из кафе.)

Она (смотрит ему вслед). Какой странный человек.

III.

Ее одиннадцатый день

Рига. У Домского собора. Только что прошел дождь. Поздний вечер. Вдалеке чуть слышны звуки органа. Из собора выходит Лидия Васильевна, останавливается. Смотрит на небо, а может быть, прислушивается к музыке. Вскоре, следом за ней, появляется Родион Николаевич. Выйдя из собора, замечает ее, одиноко стоящую, и нерешительно к ней подходит.

Он. Добрый вечер.

Она (безразлично). Это Вы?

Он. Я.

Она (помолчав). Были на концерте?

Он. Я сидел недалеко от Вас… в двенадцатом ряду.

Она. Я не заметила.

Он. Это естественно… Я видел, как Вы слушали.

Она. Да?

Он. У Вас слезы на глазах… Почему Вы ушли из зала?

Она (подумав). Этого было достаточно.

Он. Чего?

Она. Этого… всего.

Он. Успокойтесь.

Она. Я не плачу. (Вынула платочек, быстро вытерла глаза.) А почему Вы такой добрый сегодня?

Он. Неизвестно.

Она. А я знаю. (Улыбнулась.) Музыка… (Помолчав.) А Вы отчего ушли с концерта?

Он. У Вас не было ни плаща, ни зонта. Я заметил.

Она. И что же?

Он. Вы могли попасть под дождь.

Она. Дождь прошел…

Он. Он может пойти снова.

Она (вдруг пристально посмотрела на него). А Вы предусмотрительный… (Это она сказала с оттенком неодобрения.) Прихватили зонт. Когда идешь на музыку, нельзя быть предусмотрительным.

Он (помолчав). Вы любите орган?

Она. Я не знаю… Я не думала… Я двадцать лет не слышала этого… а может быть, больше? Как странно проходит жизнь, правда? Нет, ты проходишь. Сколько богатства вокруг, если оглядеться. Но ты проходишь. Очень страшно, да? Вот – приехала на концерт… Как же – Домский собор! – надо отметиться… А потом, когда он заиграл, все вдруг открылось, я увидела себя: детство, троицын день, сад под дождем, рождество, снежную поляну. Ко мне вдруг вернулась память!…

Он. Я часто бываю здесь. Всего рубль – а могут осчастливить. Жалко, не всех.

Она. А вот высокомерным быть не годится. Не надо.

Он. Снова дождь пошел.

Она. Еле накрапывает.

Он. Открыть зонт?

Она. Подождем еще.

Они идут по площади, музыка удаляется, и они попадают в маленькие узкие переулочки.

Он. Ночная старая Рига… Занятная, правда?

Она. Я уж бывала тут. Жалко с морем расставаться, а и сюда, в старый город, тянет. Когда только-только стемнеет, тут бродить прекрасно. (Тихонько.) И кажется вдруг, что вон из той узкой двери возникнет какой-нибудь средневековый алхимик в остроконечной шляпе.