Феноменальный П. Т. Гелиодор - Гвидо Згардоли

«Н-не-м-мо-гу-ес-с-ть!»

В пятницу он начал улыбаться. Никто не знал, чему он улыбается: ведь, судя по его серому измученному лицу, вряд ли ему было так уж весело.

В субботу он умер.

В воскресенье были похороны.

Мистер и миссис Петтигуфер не пришли – как они сказали, из-за сильной жары.

Все остальные присутствовали, в том числе управляющий мистера Петтигуфера Джим Класки, громадный человек с длинными усами, и старый Двулицый Диббл – который наблюдал за церемонией, отвернувшись на три четверти и обратив ко всему обществу свой здоровый глаз.

Эрма, Сельма, Вельма, Тельма и миссис Оливия были в чёрном. Оливия сшила себе и дочерям платья из суконных попон, которыми Уолдо Петтигуфер укрывал скаковых лошадей после забегов. Отдав Оливии чёрные попоны, Уолдо Петтигуфер тут же купил себе новые, синего цвета, с вышитыми золотом инициалами «У. П.». Чёрное сукно стало единственным возмещением, которое Уолдо Петтигуфер определил семье Гелиодор после смерти своего работника.

Кто-то говорил, что от миссис Оливии и её дочерей на похоронах слишком сильно пахло лошадьми и конюшней, но ведь речь шла о семье конюха, так что никто не придал этому особого значения.

П. Т., которому в то время было тринадцать лет три месяца и шестнадцать дней, безучастно наблюдал за похоронами, не уронив ни единой слёзы, повторяя про себя, что в этом убогом деревянном гробу не его отец. Его отец вернулся на Никель-Айленд, в своё королевство. И там однажды П. Т. с ним встретится. Хоронят же сейчас не отца, а мистера Свитчайлда, которому полтораста лет, а он всё никак не умирал, хотя вечно твердил, что страдает от множества тяжких недугов.

В тот скорбный майский день, под кроваво-красными облаками, рваными, точно кроны раскидистых дубов, П. Т. пришла в голову мысль, которой он сначала застыдился, но позже она показалась ему хорошей – ведь хоронили не его отца, а старого Свитчайлда.

Мысль заключалась вот в чём: теперь он унаследует Никель-Айленд.

И он улыбнулся этой мысли.

Мать тут же дала ему затрещину.

Близняшки Вельма и Тельма хихикнули. И тоже получили по оплеухе.

– Прекратите бить детей! – вмешался раздражённый пастор, преподобный Бенджамин Хайтауэр из пресвитерианской церкви. Он не ладил с женой и потому страдал разлитием желчи и был вечно в дурном расположении духа. – У нас похороны!

Миссис Оливия, кивнув, сухо сказала:

– Знаю. В этом гробу лежит мой муж.

– Неправда! – возразил П. Т. – Мой отец на Никель-Айленде, охотится на оленей. А в гробу мистер Свитчайлд.

Именно после этих слов многие начали думать, что у П. Т. Гелиодора не всё в порядке с головой. И последовавшие события только укрепили их в этом мнении.

* * *

– Пойдём туда завтра, – сказал дядя Сайрус тем же вечером, прервав тишину, нарушаемую лишь стуком столовых приборов.

В доме было сыро и голо, на потолочных балках темнели пятна мха. Семья Гелиодор вместе с дядей Сайрусом ужинала за столом при слабом свете масляных ламп, вокруг которых звенели насекомые. Стул Майлуса пустовал, но стояла тарелка с приборами, словно он мог войти в дверь в любой момент.

– Куда? – спросил П. Т., не отрывая взгляда от супа.

– Куда? – спросили близняшки.

– Нет, только он, – ответил дядя Сайрус.

– Только я – что? – спросил П. Т. растерянно.

– А нам почему нельзя? – заныли близняшки.

– Потому что теперь он мужчина в доме, – терпеливо объяснил дядя Сайрус. – Он и пойдёт.

– Куда пойдёт? – спросила Сельма.

– На Никель-Айленд, – ответил дядя Сайрус.

П. Т. распахнул глаза и рот, капля супа потекла по губам и шлёпнулась в тарелку со звуком первой дождины перед грозой.

– Правда?

– Я не согласна, – сказала Эрма, которая никогда ни с чем не соглашалась.

– И мы не согласны, – сказали Вельма и Тельма. И рассмеялись. Близняшки не всегда понимали, о чём говорят взрослые, но такова уж была их натура – они часто смеялись и всегда одновременно.

– Он пойдёт один, – сказала миссис Оливия. Больше она ничего не добавила, но этого хватило, чтобы положить конец спору.

На следующее утро, на рассвете, дядя Сайрус без особых церемоний сдёрнул с П. Т. одеяло и спихнул племянника на пол. П. Т. только что заснул: всю ночь он мечтал, строил планы, составлял списки вещей, которые купит на вырученные от продажи владений деньги, – и вдруг очутился на полу.

– Ай!..

– Пора, – сказал дядя Сайрус, сплюнув рядом с П. Т. комок жевательного табака, свой первый завтрак.

Дядя Сайрус, в отличие от своего брата Майлуса, был высоким и тощим, как засохшее дерево, но силы в нём было как у двоих. Его руки, длиной по колено, походили на свисающие с ветвей верёвки, и, когда он шёл, они раскачивались. Он был грубоват и неразговорчив; иногда они с матерью П. Т. могли сидеть за одним столом больше часа, лущить фасоль или плести корзины из тростника, шить и резать по дереву – и не обменяться за всё время ни словечком, ни даже звуком. Молчали. Словно слова стоят денег и не следует растрачивать их попусту.

Дядя Сайрус говорил, что ему повезло, что он не женился, но правда заключалась в том, что ни одна женщина во всём округе Аспинок (и, возможно, во всём штате Коннектикут) не пожелала выйти за него замуж. Он перепробовал