Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин

к делу.

– Понял и подчиняюсь, – улыбнувшись, отрапортовал Рецептер и уже серьезным тоном продолжил, – Михаил Константинович, у меня намечена встреча с губернатором, я об этом с ним долго договаривался. На этой встрече я хочу попросить передать нашему театру трехэтажный флигель по Фонтанке, 39.

– Уточни, где это?

– Да рядом. Мы расположены на Фонтанке, 41, а это следующий дом в глубине.

– Ну и какие проблемы?

– Мне нужно понять, можно ли там построить небольшой театр.

– Не понял. У тебя же есть театр. Давай точнее.

– Чего тут непонятного. Думаю, если разобрать флигель, можно ли соорудить на этом месте сцену со зрительным залом мест на сто?

– Тебе все можно, Володя. Для тебя все просто.

– Что просто? Новый театр на Фонтанке построить просто?

– Компьютер далеко у вас?

– Он в большой комнате, – откликнулась Ирина.

– А зачем тебе компьютер, Михаил?

– Взглянуть, о чем идет речь, а потом разговор продолжим на месте.

– А…, тогда давай посмотрим, – неуверенно согласился Рецептер.

Включив компьютер, я быстро нашел квартал, ограниченный Невским проспектом, Фонтанкой, «Екатерининским садиком».

– Вот дом Кочневой, в котором находимся мы на третьем этаже. А рядышком дом 39, вот сюда проход – под арку. Этот, что ли, тебя интересует флигель, Володя?

– Этот, этот! – участливо ответила Ирина.

– И какие твои мысли?

Рецептер, щурясь, как будто чего-то не видел или недопонимал, вглядывался в экран. Он то снимал очки, то надевал их вновь, что свидетельствовало о его глубоком волнении.

– Я ничего не понимаю здесь, – наконец произнес он тоном капризного подростка, которого заставляют решать сложную задачку. А задачка, хоть я и обнадежил, была, действительно, непростая.

Я, как учитель, взялся за дело.

– Хорошо, Володя, дай мне разглядеть место, где ты театр задумал построить. Сначала давай прочитаем карту, разберемся с положением дома, принадлежащего твоему театру. Итак, – начал я, – дом Кочневой – старинный петербургский особняк, творение выдающегося петербургского архитектора Луиджи Руска, ныне используется как концертный зал. Находится рядом с Аничковым мостом, обладает оригинальными интерьерами начала девятнадцатого века – потолочной и настенными росписями, подлинными печами и каминами. Очень уютный, настоящий аристократический особняк.

– Михаил, ты чего культурно-просветительской работой занимаешься? Знаем мы об особняке всё.

– Ты-то, может, и знаешь, а я только начинаю узнавать. Так… – глубокомысленно заявил я, – по этому особняку все ясно. А что за дом на Набережной Фонтанки, 39? Посмотрим. Дом И. В. Черепенникова, построен в 1780 году, доходный дом, представляет собой образец рядовой застройки. А флигель когда сотворили? Когда?! Да, впечатляет – в 1882 году!

– Так в этом районе все в девятнадцатом веке построено, это самый настоящий Санкт-Петербург.

– И в этом я мало хорошего вижу. Построенные в то время домики хоть и не охраняются государством, однако представляют историческую ценность, и чтобы снять с них хоть один кирпич, нужно пуд соли съесть с государственными организациями, а уж о разборке и говорить нечего. Володя, пойдем на месте всё посмотрим.

– Пойти, конечно, можно, но мне настроение твое не нравится, – с сожалением сказал Рецептер.

– Не нравится, говоришь, да, ты прав – в историю вгрызаться, тем более ее наследие рушить – страшновато. Не чиновников боюсь, боюсь Санкт-Петербурга, а если он Медного Всадника на нас напустит. Мы с тобой не в том возрасте, чтобы от беспощадного Царя удирать.

За этими разговорами мы вышли на Фонтанку, на нас подул как будто не с небесных просторов, а отраженный от речной глади прохладно-мятный ветерок, и это было очень приятно нашим разгоряченным от волнения лицам. Повернули в арку, слева возвышалась глухая стена дома Кочневой, рассеченная трещиной от фронтона до фундамента. К этой стене вплотную прижался трехэтажный флигель, с отбитой на фасаде штукатуркой, с вырванными оконными рамами, кое-где проемы были прикрыты фанерой.

– Ужас какой! – ненароком вырвалось у меня бесспорное определение этого здания. – Володя, что ты в нем нашел? Чем тебе этот флигелек приглянулся?

– Не внешним видом, конечно. Ты посмотри, место какое! Сказочное! Исконно петербургское!

– Не разделяю твоего восторга, друг.

– Михаил, послушай меня. Вот эта дорожка идет к Александринскому театру, напротив театрально-концертный комплекс «Карнавал», рядом БДТ, я уж не говорю о Невском проспекте, Фонтанке. Это же центр, все здесь дышит вечным, а точнее, творчеством, искусством. Здесь всё вокруг как декорация. А этот домик – только сцена.

– Я бы сказал, что все здесь дышит развалинами и плесенью, что подтверждает соответствующий запах. Это не просто запах старины – это запах прошедшей жизни, разбитых надежд, опочивших страстей. Так мне кажется.

– Михаил, – это тебе кажется. А мне кажется, что здесь благоухает вечность, искрится любовь к моему городу, которую я хочу выразить делом. Прикинь с проектантами, что из этой развалюшки может получиться.

– Сразу отвечаю – ничего.

– Я тебя прошу, подумай, покрути, не отказывай сразу.

– Володя, но это ведь бросовая работа, все уйдет в корзину, на бумаге все можно сделать, бумага выдержит, но реализовывать невозможно.

– Михаил, я ведь тебя прошу не проект выполнить.

– Ну как тебе объяснить, художественный руководитель, есть нормы, СНИПы и тысяча барьеров. Если снести эту халупу, то на этом месте можно только дерево посадить – дуб, например, красивый дуб, будешь, как князь Андрей, с ним разговаривать – пошутил я. – А о стройке и речи быть не может. Если градозащитники тебя застукают, то вместо дерева тебя посадят, правда, в другое место и в другой части России.

– Михаил, я везучий. Давай попробуем.

– Причем тут везучесть.

– К счастью, она многое определяет в моей жизни.

– Что же такое она у тебя определила?

– Главное, что я родился, живу, творю.

– Володя, жизнь и разборка исторических зданий разные вещи. Ты как-то сказал загадочно, о том, что ты живой.

– Не живой, а живу. Исчезнуть с белого света я должен был в сорок первом.

Мы вышли к Фонтанке. Невский проспект блистал своей непрерывной светской жизнью. Было видно, как по Аничкову мосту шли нарядно одетые люди, спешили группы туристов, равномерный шум плотного потока машин вдруг нарушался возмутительным рокотом модных байков, и, казалось, старинные дома на этих модников неприязненно прищуриваются стеклами своих высоких окон. Невский веселился и веселил народ без устали. Для всех, и коренных петербуржцев, и для приезжих, период белых ночей – непрерывный праздник. Наблюдая за влюбленными, запускавшими в небо разноцветные шарики, я вздохнул полной грудью и понял, что кислорода мне не хватает. Тяжел для усвоения моими легкими был городской воздух, за длинный день густо напитавшийся выхлопными газами и другими отхо́дными городскими составляющими.

Я оперся о гранитный парапет. С любопытством рассматривал город-двойник, отражавшийся в водах Фонтанки и полностью от нее зависимый. Захочет своенравная река, и сотрет зыбкое отражение. Но вдруг смилостивится, и выведет как художник изображение каждого домика, отметит каждую его лепную деталь, кованый балкончик. А Рецептер тем временем продолжил воспоминания о своей жизни.

– Начало войны, Михаил, я помню хорошо, хотя мне пошел только седьмой