Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Чрезвычайно грустно мне было видеть ослепшую старушку А. И. Давыдову, мать моего зятя, последнюю из декабристок, последовавших за мужьями в Сибирь. Один глаз она потеряла еще в прошлом году; теперь от множества слез, пролитых по случаю смерти государя и разных семейных тревог, она лишилась и второго глаза. Но такова в ней сила религиозного чувства, что бедствие это она переносит с полным спокойствием и смирением перед божьей волей.

Читали ли Вы, милый друг, в журнале “Русская мысль” за этот год повесть Данилевского, называемую “Каменкa”? В повести этой описывается именно наша Каменка в последние годы Александра I. Действующими лицами являются отец, дяди, бабушка моего зятя, Пушкин, живший здесь долго, Раевские и т. д. Повесть написана с знанием дела, но не особенно даровито.

Мне чрезвычайно досадно, что обстоятельства мешают мне поскорее сообщить Вам, дорогой друг, мнение Льва Вас[ильевича] о проекте арендного условия на завод Ваш. Я вижу однако же, что ранее недель двух мне не придется увидеть его здесь, и потому посылаю условие это сегодня же в Петербург. Молю бога, чтобы аренда эта состоялась на выгодных для Вас условиях. Несказанно радуюсь, что у Вас в доме все благополучно. Вряд ли мне придется погостить это лето в Симаках. Я виделся с Алешей в Москве и чувствую, что горе, причиняемое мне разлукой с ним, не только не улеглось, но еще сделалось живее и острее. Он очень огрубел физически, т. е. стал грязен (ибо иначе и быть не может в казарменной жизни), но в особенности морально. Мысль, что четыре года пребывания в солдатчине совершенно исказят все его нравственное существо, просто убивает меня. Через три с половиной года он вернется ко мне, но, увы, уже совсем другим Алешей! Между тем, более чем когда-либо я чувствую, до чего он бы мне был нужен именно теперь, когда у меня накопилось в сердце так много горечи и когда прочные привязанности и привычная обстановка так успокоительно бы могли на меня действовать. Я знаю, что одно присутствие его около меня, сознание, что у меня под рукой существо, безгранично мне преданное и много лет бывшее моим постоянным спутником, придало бы мне много нравственной силы для побеждения грызущей меня тайной тоски и отвращения к делу. Признаюсь Вам, что я боюсь этой тоски, боюсь упасть духом и сломиться. Очень может быть, что болезненное состояние моей души кратковременно, но во всяком случае Алеша был бы мне теперь страшно нужен. Все, что мне напоминает его, действует на меня болезненно тяжело, ибо раскрывает все значение понесенной утраты. Вот почему я боюсь ехать в Симаки, где каждая минута жизни, каждый уголок дома будут постоянно растравлять мою рану.

Воображаю, как бы засмеялся какой-нибудь чужой мне человек, читая эти строки, как бы удивился он, что можно тосковать и страдать по лакее. Но что же делать, если этот лакей был в то же время моим другом и притом столь преданным и любящим! Я поддался хандре, хотя, садясь писать Вам, хотел быть бодрым и спокойным. Может быть, скверная погода увеличивает мою тоску. Как бы то ни было, но я рад, что нахожусь в Каменке. Здесь я чувствую себя ближе к Вам и дома, а это для меня главное. По крайней мере, я имею теперь возможность сбираться с мыслями и отдыхать от суеты и толпы городской.

До свиданья, дорогая моя! Желаю Вам успеха в делах Ваших м здоровья. Поклонитесь, пожалуйста, Юлье Карловне, Пахульскому, Милочке, Саше,-всем Вашим милым сожителям.

Безгранично Вам преданный

П. Чайковский.

355. Мекк - Чайковскому

Браилов,

1881 г. мая 4-6. Браилов.

4 мая 1881 г.

Как я рада, что Вы наконец приехали в Каменку, мой милый, несравненный Друг. Я даже в делах как-то стала смелее; мне кажется, что уж если станет очень плохо, так Вы меня порадуете. А дела меня совсем придавили. Я не ощущаю ни обновления природы, которое всегда так люблю, ни удовольствия жизни в Браилове, который Вы знаете, как я люблю, ни наслаждения музыкою, которую я боготворю. Все мои личные, индивидуальные потребности придавлены делами, материальными заботами, волнениями от людской недобросовестности и т. п. нерадостного свойства предметами. Утомлена я так, что потеряла аппетит, и даже сон не доставляет мне отдыха. Хотелось бы ужасно вздохнуть свободнее, насладиться сколько-нибудь тем, что мне самой необходимо: природою, музыкою, спокойною беседою с Вами, мой дорогой друг, но не вижу еще и конца этого хаоса. Теперь предстоит поездка в Москву, где меня ожидают весьма тяжелые свидания и объяснения, от которых, конечно, пользы не будет никакой, а расстройство здоровья огромное. Но что делать; у кого есть одиннадцать человек детей, тому надо все терпеть и выносить на своих плечах. В моих делах ничего еще не совершилось, я все жду и надеюсь на милосердие свыше....

Вы, вероятно, знаете из газет, друг мой, о тех безобразиях, какие происходят в наших местах насчет евреев. У нас в Жмеринке это буйство происходило относительно в весьма широких размерах. Забрали пятьдесят человек и разграбили все еврейские дома, так что со второго этажа выкидывали рояль на улицу. Наши бедные браиловские евреи в большой тревоге и страхе, тем более, что власти никаких мер ограждения не принимают. Какое ужасное, тяжелое время. Счастлив тот, кто может удалиться как можно дальше от всех этих возмутительных событий....

Виновата, милый друг, я и забыла Вас поздравить с помолвкою Татьяны Львовны. Я очень сочувствую такому решению, дай бог им прожить жизнь без особенного горя, дай бог никогда не разочароваться друг в друге.

А мои проекты относительно породнения с Вами все сидят у меня. в голове и составляют предмет моих желаний, и потому еще более огорчает меня дурное состояние моих дел, потому что, конечно, Лев Васильевич совершенно вправе требовать от будущего зятя, чтобы он гарантировал ему благосостояние его дочери, а я теперь не знаю, будет ли что-нибудь у моих детей, хотя это странно сказать тому, кто владеет тысячеверстною дорогою, ведущею к одному из лучших портов России, поместьем в девять тысяч десятин земли в Каменец-Подольской губернии, роскошнейшим из всех домов Москвы, миллионною коллекциею бриллиантов и всевозможных objets d'art [предметов искусства] и проч. и проч., но тем не менее моим детям могут остаться все эти прелести, и жить будет нечем, потому что-нет у меня людей, которые даже сумели бы реализовать эти капиталы, а между тем каждый из этих предметов превосходный и в хороших руках должен быть очень выгодным. Но, например, Володя не может вести этих дел, потому что он носит имя Мекк, и его эксплоутируют, как и меня, и во всех делах не только не помогают, но подкидывают камни на каждый его шаг, потому что зависть и злоба людей невообразимы.

Ко мне пристают теперь, чтобы я не отдавала сахарный завод в аренду, представляют мне, что завод превосходный и что я могу иметь с него огромный доход, если буду вести дело сама, и тут сейчас продают-меня каждому плантатору, каждому жиду,-вот и извольте вести с ними дело.

6 мая.

Вчера я целый день не могла и дотронуться до письма к Вам, милый друг мой, так много было дела. Вчера же получила Ваше дорогое письмо. Боже мой, как мне больно, что и Вам также тяжело, Вам даже не хочется в музыке излить свое состояние! Сохрани боже, чтобы это продолжалось, пошли Вам господь успокоение, отдохновение и возможность опять творить на наслаждение и облегчение других страдальцев.

Как мне печально было читать о Вашем Алеше, я именно этого больше всего боялась для него. Но будем надеяться, милый друг мой, что это внешняя, временная огрубелость, что хорошие семена да и на хорошей почве не пропадут, что, как только он очутится опять под Вашим влиянием, все прежнее хорошее заговорит с новою силою, и Алеша превратится опять в Вашего прежнего воспитанника, с мундиром сбросится и весь наплыв грязи.

У нас погода бесчеловечная. Все дожди и нет надежды ни на что лучшее.

Я предполагаю выехать отсюда четырнадцатого в Москву и так прошу Вас рассчитывать Ваши письма, милый друг мой. После четырнадцатого прошу адресовать в Москву до 10 июня. Мне, вероятно, придется пробыть столько времени в Москве и во всех разъездах.