Судьбы в капкане - Эльмира Нетесова

— Это что! Вот одной девке не повезло. Она в одиночку промышляла. Без крыши охотилась на лохов. То на площади Марии или в Калмыковке паслась. Нам она не мешала. Клиентов у нее было немного, а и сама из дешевок. За пузырь вина под кустом любой ее отодрать мог. Мы на такое не фалуемся. Да и клеились к ней одни отморозки, кому себя не жаль, или в карманах не шуршало. Случалось и вовсе на халяву ее приходовали в очередь. А чуть потребует оплату, морду квасили. Да так, что из-под кустов встать не могла. Коли выглянет, не то горожане, менты пугались до заикания. Рыло на спину ей много раз сворачивали, — рассказывала Дашка.

— Ну и что с нею случилось? — напомнила Катя.

— Убили ее в парке. Ночью прикончили бабу. Нашли в кустах изрезанную на ленты. Кто уделал — адрес забыл оставить. Поначалу, говорят, отмудохали ногами. Живого места не оставили. Потом в клочья разнесли. Короче, расписали бабу, загасили, а за что — никто не знает.

— Это Наташка! Она давно простиковала. Каждый вечер на углу нашего магазина вертелась. Все ловила мужиков с бутылкой и расплачивалась в подворотне, далеко не уводила и не пряталась. Я эту бабу давно знала, когда она еще человеком была. Неспроста опустилась, беда подкосила. Запила, не выдержала и покатилась вниз. А рядом никого, кто мог бы поддержать и помочь. Ни одной родной души.

— А что у нее случилось? — спросила Дарья.

— Дочку ее изнасиловали подростки. Ей всего пять лет было. А пацанам от десяти до четырнадцати. Их восемь. Привели на озеро, заманили конфетами. Порвали ей все на свете. Хватись вовремя, может, и спасли б. Но ее нашли утром уже мертвую.

— А как же Наташка не хватилась? — округлились глаза Маринки.

— Она санитаркой в больнице работала в ночную смену. Дочку на мать оставляла. Та старая, не усмотрела. Когда девчушку нашли, старуха от инсульта на месте кончилась. Так вот и осталась баба одна.

— А муж ее где?

— Сгорел в транде, и дыма нет! Не было у ней мужика, для себя родила дочку и любила. Наряжала как куклу, баловала, тряслась над нею, но не повезло. Она два года в дурдоме лечилась. Может, башку подлечили, но не душу, она болела у Натальи, — вздохнула Катя.

— А насильников нашли?

— Сыскали, да что толку? Они почти все бездомные. Вломили им в ментовке, потом, говорят, судили, их в зоне опетушили. Теперь они на воле. Все восемь калеками вышли. Нынче одни побираются, другие воруют. Наташка их поначалу отлавливала по одному, била, а потом мировую распивала с этими козлами. Может, они ее и «погасили», — вздохнула Катя.

— А где Лянка? — спросила Маринка Катю.

— Ушла, кажется, насовсем. Выросла, характер появился. Я ей больше не нужна.

— Вернется. Далеко не убежит…

— Поканает в общаге с неделю и возникнет. Умолять будет, чтоб взяла обратно. Теперь одной не продышать. А у Лянки ни родни, ни друзей. Куда денется…

— Не знаю, но вряд ли объявится, — засомневалась Катя.

— А давай мы на ее место другую девку возьмем, от нее хоть доход поимеешь! — предложила Маринка, не задумываясь.

— Но вдруг она вернется?

— Ну и что? Кто ей тут должен или обязан? Сама ушла, пусть сумеет выжить! Правда, Лянке уже совсем немного учиться осталось. Там пойдет на работу, получит постоянное место в общежитии, как-то приживется. Теперь уже не пропадет! — говорила Дарья.

— Мишка тоже сбежал. Поругались мы с ним. Бросили совсем одну…

— А мы? Или плохо тебе с нами? Мы тоже сумеем присмотреть за тобой. И накормим, и уберем не хуже Лянки. Твой Мишка ненадолго смотался. Самое большое на три дня и появится. Он хороший сын. Вот увидишь, остынет и вернется, за него не беспокойся. А хочешь, позвони ему на работу! — предложили девки.

— Еще чего? Буду я своему говну кланяться. Много чести! Пусть сам одумается! — нахмурилась Катя.

Она целый день ждала звонка сына. Но тот не звонил. И женщина злилась на парня.

К вечеру баба осталась вдвоем с Юлькой. У той хоть и начала спадать опухоль от побоев, выглядела девка еще ужасно. Она сама себя смазывала настоем каланхоэ. И радовалась, что он прекрасно помогает. Но на все звонки хахалей, предлагавших ей веселуху, отвечала грубо:

— Пшел ты…

Катя лишь плечами пожимала, удивлялась.

— Иль всерьез решила девка завязать с блядством? Хотя оно, конечно, до конца учебы оставалось совсем немного. Юлька лежит, обложившись учебниками, и хотя голова еще повязана мокрым полотенцем, она уже делает какие-то пометки на полях, что-то выписывает в тетрадь:

— Иди поешь, да кофе сварю. Вставай, хватит валяться! — позвала Катя, Юлька неохотно оторвалась, пришла на кухню.

— Ты, как вижу, на весь свет разозлилась? Хахалей по всем падежам носишь. Но ведь наступит день завтрашний, как тогда? — глянула на девку.

— С меня хватит. Меня не просто били, да и унизили. Заплевали с ног до головы. Ни с кем больше не свяжусь, никого к себе не подпущу. Иначе себя возненавижу. Не хочу дышать в подстилках. Лучше сдохну, но сама, без помощи козлов. Не могу больше базарить с ними. Ведь вот мне скоро домой возвращаться, на работу. А что своим скажу, если спросят, как жила в городе? И слушок дойти может. Если родители узнают, своими руками пришибут за все разом.

— Тебя насильно не заставляли…

— Знаю, Катя! Нужда толкнула. Не стану ж своих трясти каждый месяц: пришлите на сапоги, на куртку и колготки. Им деньги легко не даются. Не зря мои в таком возрасте все еще вкалывают. Не от сладкой жизни. И сегодня родителям моим дед помогает, а те тянутся из последних сил.

— Кому теперь легко? — согласилась баба.

— Конечно, я тоже знаю, что зарплата будет крохотной, жить станет трудно. Но это лучше, чем вот так как я теперь. Лучше не доем, зато никто не вытрет об меня ноги! — затрясло девку от воспоминаний.

— Забудь! Успокойся! Время память лечит. Все пройдет и наладится! — обещала Катя.

— Где оно наладится? Мне сколько лет, а уже житуха в натуре опаскудела. Меня пользовали как тряпку! Осмеяли, оскорбили, измолотили и бросили. Они даже к своим псам относятся лучше, берегут и кормят их. Кто же я? Нет! Хватит! Все мужики такие: пропадлины, негодяи и подлецы! Не хочу о них говорить. Глаза б мои их не видели бы никогда! Затраханные ишаки! Шакалы облезлые! Лысые мартышки! Зловонные недоноски!

— Тихо! Угомонись! Заживет боль, остынет и память!

— Никогда! — подскочила Юлька побледнев.

— Девка ты моя! Сколько я видела таких как ты! Все клялись завязать, все ругали мужиков. А через неделю-другую все забывали, и жизнь продолжалась.

— Я не хочу, чтоб мне ее укорачивала всякая нечисть!

— Теперь сама будешь осмотрительней, ни на каждого отморозка клюнешь.

— Сыта по горло, не хочу! — выпила залпом чашку кофе и пошла из кухни.

Катя только легла в постель, как зазвонил телефон:

— Небось, опять хахали? — сморщилась баба. Но тут же услышала голос Мишки:

— Мам! Это я! Как ты там?

— Канаю как плесень, как все говорят. Когда дома будешь, котенок блудящий, сколько по чужим углам станешь ночевать? Ведь не бездомный! За что меня мучаешь? — всхлипнула женщина.

— Да не нарочно, не мучаю и не злюсь на тебя. Не у чужих балдею, пойми, я уже взрослый и у меня есть своя личная жизнь. Но для тебя я все время малыш. Мамка, не могу до седых волос у твоей юбки сидеть. Сама родила меня мужчиной. Хоть иногда имею право оторваться от дома?

— Зачем? — не поняла Катя.

— Короче, у меня есть женщина! — решился Мишка сказать правду.

— У тебя их полная комната! Любая с тобой постель разделит! И не надо за ними ходить. Возвращайся! И помни, все бабы одинаковы. У тебя их целый цветник. Глянь, вон еще две телки вернулись. Скучать не дадут. Беги домой!

— Мам, утром приду. Ты не тревожься. Ладно. Спокойной ночи! — хотел выключить телефон, но тут же услышал:

— Лянка от нас ушла! Навсегда! А мне продукты нужны. Так что завтра готовить нечего. Чужим деньги не доверяю, сам знаешь. Так вот надолго к бабе не прилипай. Дома нужен! — сказала требовательно. Мишка лишь усмехнулся в ответ. Он как никто другой знал уловки и хитрость матери. Мог поверить многому, но не в то, что она осталась голодной. Запасы продуктов в их доме не кончались, а постоянно пополнялись. Ими была завалена кухня и кладовка. Даже в их спальне стояли мешки с мукой, крупой и сахаром. Девки всегда готовили впрок и не забывали покормить Катю. Она и сама не дала бы морить себя голодом. Но зная жалостливую натуру сына, надавила на самое больное, стараясь поскорее сорвать его домой.

— Соскучилась, беспокоилась. Много передумала, вот и торопит теперь. Боится потерять, не хочет, чтоб я женился. Ведь женщины ревнуют своих детей друг к другу. Моя мать тоже не исключение, — подошел к Фатиме.

— Миш, а среди квартиранток хоть одна нравится тебе?

— Я и не думаю о таком. Ну, живут и ладно. Понемногу стерпелся с ними. А чтобы всерьез, так это исключено…