Лавр Корнилов - Александр Ушаков

По словам Кологривова, Корнилов стоял впереди всей группы, а Гучков все время держался на втором плане. «Я вошел в вестибюль, — вспоминал Кологривов, — как раз в то время, когда Корнилов громким голосом и в грубой форме потребовал видеть “бывшую царицу”. Это были его подлинные слова». Приехавшим попытались объяснить, что вся семья уже спит, но Корнилов в ответ заявил, что «теперь не время спать». Дежурный камердинер был отправлен во внутренние покои и вернулся с известием, что императрица готова принять депутацию.

Приехавших провели на второй этаж в так называемую «Липовую» гостиную. Корнилов вошел в комнату, а Гучков остановился на пороге. В этот момент из противоположной двери показалась Александра Федоровна. Подойдя к Корнилову и не подавая ему руки, она спросила: «Что вам нужно, генерал?» Корнилов вытянулся и в почтительном тоне, что резко контрастировало с его предшествующей манерой держать себя, сказал: «Ваше императорское величество… Вам неизвестно, что происходит в Петрограде и в Царском… Мне очень тяжело и неприятно вам докладывать, но для вашей же безопасности я принужден вас…» и замялся. Императрица перебила его: «Мне все очень хорошо известно. Вы пришли меня арестовать?» — «Так точно», — ответил Корнилов. «Больше ничего?» — «Ничего». Не говоря более ни слова, императрица повернулась и ушла в свои покои. Через несколько минут дворец покинула и депутация.

Как легко увидеть, этот рассказ отличается от свидетельства Кобылинского во всех важнейших деталях. Если верить Кологривову, Корнилов почему-то приехал в Царское Село глубокой ночью. В этой поездке его сопровождал Гучков, который, опять-таки если доверять Кологривову, не сказал за все время ни слова. Да и развязные манеры Корнилова как-то не очень соответствуют его обычному поведению.

Можно было бы считать все это выдумкой от начала до конца, но рассказ Кологривова находит частичное подтверждение в воспоминаниях камердинера императрицы А.А. Волкова. По его словам выходит, что Корнилов дважды бывал в Царском Селе — один раз вместе с полковником Кобылинским и вторично — вместе с Гучковым{173}. Он не приводит даты, как, впрочем, конкретную дату не указывает и поручик Кологривов. Дневник графа Бенкендорфа уточняет ситуацию. Корнилов и Гучков посетили императрицу 5 марта, то есть за три дня до формального ареста{174}.

Напомним, что именно в этот день Корнилов вступил в обязанности главнокомандующего войсками Петроградского округа. То обстоятельство, что он первым делом поспешил к императрице, было связано со слухами о намерении толпы расправиться с обитателями дворца. Чрезвычайный характер визита объясняет и ночное время, и присутствие Гучкова. Вероятно, тогда же родилась идея сменить командование царскосельского гарнизона. Вечером все того же дня Корнилов сообщает Кобылинскому о предстоящем ему серьезном поручении. Обратим внимание еще на одну деталь — императрица, по свидетельству Кобылинского, встретила Корнилова как знакомого, подала ему руку, в то время как в отношении самого Кобылинского ограничилась кивком.

Рассказ поручика Кологривова, таким образом, отражает реальный факт ночного появления Корнилова и Гучкова в Царском Селе, но большая часть подробностей их встречи с императрицей досочинена автором. Ни о каком аресте тогда речи не шло. При желании, разумеется, ничто не мешало Корнилову и Гучкову арестовать императрицу уже 5 марта. Однако в этом не было большого смысла. Совершенно очевидно было, что мать не покинет больных детей. Поэтому-то между первым и вторым визитами Корнилова в Царское Село прошло два дня. Формальная процедура ареста носила характер символического акта и явилась результатом уступки Временного правительства давлению радикалов из Петроградского Совета.

Меньше всего инициатором этого шага был сам Корнилов. Главнокомандующий столичным округом не был самостоятельной политической фигурой. Тем не менее арест императрицы в значительной степени определил дальнейшую судьбу Корнилова. Отныне в глазах последовательных монархистов он стал «революционным генералом» со всем вытекающим отсюда отношением.

Политические взгляды самого Корнилова охарактеризовать очень трудно. Деникин писал, что по своим убеждениям Корнилов не был ни социалистом, ни реакционером. «Но напрасно было бы в пределах этих широких рамок искать какого-либо партийного штампа. Подобно преобладающей массе офицерства и командного состава, он был далек и чужд всякого партийного догматизма; по взглядам, убеждениям примыкал к широким слоям либеральной демократии; быть может, не углублял в своем сознании мотивов ее политических и социальных расхождений и не придавал большого значения тем из них, которые выходили за пределы профессиональных интересов армии»{175}. Впрочем, в первые месяцы революции все нюансы политики сводились к противопоставлению ярлыков «монархист» — «республиканец».

Многочисленные высказывания Корнилова по этому вопросу хорошо известны. Своему ординарцу В.С. Завойко он говорил, что «дорога к трону для любого из Романовых лежит через его, генерала Корнилова, труп»{176}. Много позже, уже в период борьбы с большевиками на Дону, Корнилов вновь повторил: «Я республиканец; если в России будет монархия, то мне в России места не будет»{177}. Но слова, даже вполне искренние, сами по себе не могут служить убедительным доказательством.

Если иметь в виду под монархизмом лояльность существовавшему до революции режиму, то, несомненно, Корнилов был монархистом. В подпольных кружках он не состоял и никто из знавших его не зафиксировал в его устах призывы к изменению государственного строя. Скорее наоборот, как и следовало ожидать от человека, самим родом деятельности предрасположенного к порядку и дисциплине, Корнилов с крайним раздражением относился к попыткам думских либералов расшатать власть. Генерал Е.И. Мартынов, одно время находившийся вместе с Корниловым в австрийском плену, вспоминал, что, читая в газетах о событиях в России, тот неоднократно говорил, что с удовольствием перевешал бы всех этих Гучковых и Милюковых{178}.

Но Корнилов отнюдь не принадлежал к числу убежденных приверженцев монархии. Таковых среди русского генералитета вообще было очень немного. В феврале 1917 года, когда решался вопрос об отречении царя, из всех старших воинских начальников лишь двое — командир 3-го конного корпуса граф А.Ф. Келлер и стоявший во главе гвардейской кавалерии генерал Хан-Гуссейн Нахичеванский — выразили готовность с оружием в руках встать на защиту трона. Корнилов вполне мог бы повторить слова другого персонажа той же драмы, адмирала А.В. Колчака: «Я был монархистом и нисколько не уклоняюсь… Я не могу сказать, что монархия — это единственная форма, которую я признаю. Я считал себя монархистом и не мог считал себя республиканцем, потому что тогда такового не существовало в природе»{179}.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});