Записки Видока - Эжен-Франсуа Видок

Между Англией и Францией начались переговоры по заключению мира. Лорд Лодердейл находился в Париже в качестве уполномоченного, как вдруг телеграф известил об обстреле Булони — это было второе действие драмы, разыгравшейся в Копенгагене. По получении этого известия император, взбешенный возобновлением военных действий, призвал к себе лорда, упрекнул его кабинет в вероломстве и повелел ему удалиться. Две недели спустя Лодердейл остановился здесь, у «Золотой пушки». Он англичанин, и взбешенный народ жаждал мести; несмотря на офицеров, поставленных для его охраны, лорда забросали камнями и грязью. Бледный взволнованный милорд, по-видимому, готовился к смерти; но я сквозь толпу пробился к нему с оружием в руках и воскликнул: «Горе тому, кто посмеет его тронуть!» Я разогнал толпу, и мы достигли гавани, где лорд Лодердейл сел на парламентерское судно. Вскоре он был доставлен на флагман английской эскадры, которая в тот же вечер снова начала обстреливать город. На следующую ночь мы все еще находились на песчаном берегу. В час ночи англичане, пустив несколько зажигательных ракет, прекратили огонь. Я был разбит от усталости — расположился на лафете и заснул. Сколько времени продолжался мой сон — не знаю, но, проснувшись, я почувствовал, что лежу по горло в воде, кровь моя застыла в жилах, члены окоченели.

Булонь находилась будто не там, где прежде; я принимал огонь флотилии за неприятельский огонь. Это было начало продолжительной болезни, во время которой я настойчиво отказывался ложиться в госпиталь. Наконец, наступило выздоровление, но поскольку я поправлялся крайне медленно, то мне снова предложили отставку и на этот раз удалили со службы помимо моей воли.

Но я больше не испытывал никакого желания умирать в постели, и, придерживаясь поговорки «смерть тому, кто отступит», я и не отступал, а посвятил себя карьере, в которой без особо тяжкого труда встречается самая разнообразная деятельность. Убежденный, что мне недолго осталось жить на свете, я решился пожить всласть и стал корсаром. Чем я рисковал на этом поприще? Я мог только быть убитым в стычке и в этом случае терял не много. А пока я не терплю ни в чем недостатка, удовольствия и опасности приятно разнообразят мою жизнь».

Читатели поняли, какими людьми были капитан Поле и его помощник. Последний, еле живой, был всегда первым в сражении. Порой он, казалось, был погружен в мрачные думы, но вдруг будто отбрасывал их, и тогда не было ни одного сумасбродства, ни одной дикой выходки, на которую он не был бы способен. Мне не перечесть всех сумасбродств, которые он совершил на банкете, куда привел меня Дюфальи: он предлагал то одно развлечение, то другое. Ему даже пришло в голову пойти в театр: «Товарищи! Кто из вас хочет поплакать?» Никто не отозвался, и Флёрио отправился один. Едва он вышел, как капитан стал его расхваливать: «Отчаянная он голова! Но зато по храбрости ему не найдется равного на всем земном шаре».

Между тем становилось поздно. Поле, который еще не видел свою жену и детей, приготовился уходить, как вдруг вернулся Флёрио — и не один.

«Как вам, капитан, этот миленький матросик, которого я только что завербовал? Не правда ли, красная шапка будет ему к лицу?» — «Правда, — признал Поле, — но разве это юнга? А, я, кажется, понял, это женщина… — Поглядев на нее с минуту, он удивился еще больше: — Если не ошибаюсь, это жена Сен***». — «Да, — ответил Флёрио, — это Элиза, прекрасная половина директора труппы, увеселяющей в настоящее время всю Булонь; она пришла порадоваться вместе с нами». — «Дама среди корсаров, поздравляю! — продолжал капитан, бросая на переодетую актрису взгляд, полный презрения. — Надо быть помешанной…» — «Ну, полно, командир! — воскликнул Флёрио. — Можно подумать, что корсары какие-то людоеды; ведь ее никто не съест».

Элиза потупила глазки.

«Милое дитя, не краснейте, — успокоил ее Флёрио, — капитан шутит…» — «Нет, черт возьми, я и не думаю шутить! Я помню тот пресловутый день Святого Наполеона, когда весь генеральный штаб, начиная с генерала Брюна, шел нога в ногу; в этот день не было никаких действий — эта дама знает почему, не заставляйте меня вам разъяснять»

Элиза, переборов смущение, постаралась оправдать свое появление в гостинице «Серебряный лев»: она медовым голоском стала говорить о своем восторге, о славе, о неустрашимости, о героизме и, чтобы окончательно умаслить и растрогать Поле, назвала его французским рыцарем, взывая к его рыцарским чувствам. Лесть всегда оказывает влияние даже на самые зачерствелые натуры. Поле принял церемонный вид и извинился по-своему за грубость. Получив прощение, он распростился со своими гостями и пожелал им хорошо повеселиться; вероятно, им не пришлось скучать.

Меня клонило ко сну, я бросился на свою постель и заснул как убитый. На другое утро я проснулся свежим и бодрым. Флёрио повел меня к судовладельцу, который дал мне вперед несколько пятифранковых монет. Семь дней спустя восемь из наших товарищей оказались в больнице. Имя актрисы Сен*** больше не появлялось на афишах. Ходили слухи, что эта дама, желая поскорее убраться в безопасное место, воспользовалась каретой какого-то полковника, который, обуреваемый страстью к игре, мчался в Париж.

Я с нетерпением ждал отплытия. Пятифранковые монеты Шуанара были сочтены; на них я, конечно, мог существовать, но они не давали возможности разгуляться. С другой стороны, пока я был на суше, я подвергался опасности встретиться с нежелательными персонами. Булонь была наводнена всякой швалью. Разные негодяи занимались своими грязными делами на берегу, где обчищали рекрутов как липок. Я был уверен, что среди них есть беглые с каторги. Я боялся, что меня узнают, и мои опасения были тем более основательны, что многие освобожденные каторжники были определены в саперный корпус или в корпус военных рабочих при флоте. С некоторых пор в округе только и толковали что об убийствах, грабежах, воровстве. Все эти преступления сопровождались симптомами, по которым можно было узнать, что тут действовали опытные мошенники, набившие руку в ремесле. Может быть, в числе этих разбойников, думал я, и найдется один из тех, с кем я сошелся в Тулоне. Я хотел избежать их, поскольку, снова вступив с ними в сношения, мне трудно было бы не скомпрометировать себя. Известно, что мошенники всегда препятствуют обращению раскаявшегося; они считают честью удержать своего товарища в том омуте возмутительного разврата, в котором погрязли сами.

Я помнил своих доносчиков в Лионе и мотивы, побудившие их выдать меня. Поэтому я показывался на улицах редко и проводил все время у некой мадам Анри, которая держала меблированные комнаты для корсаров. Мадам Анри была хорошенькой вдовой, все еще очень соблазнительной, хотя ей было около тридцати шести лет. С ней жили две прелестные дочери, которые, не переставая оставаться добродетельными, были настолько любезны, что подавали надежды всякому красивому малому. Каждый, кто тратил свое золото в этом доме, встречал радушный прием, но тот, кто тратил больше всех, всегда был на первом плане и более других пользовался милостями маменьки и дочек. Рука каждой из этих барышень была обещана раз двадцать, если не больше, двадцать раз их объявляли невестами, и тем не менее их репутация от этого нимало не пострадала. Они не кичились своей невинностью, но никто не мог похвастаться тем, что совратил их с пути истинного. А между тем сколько героев-моряков испытали на себе действие их чар! Сколько поклонников, обманутых их кокетством, надеялись на то, что им будет оказано предпочтение. И в самом деле, как не обмануться? Сегодня героя чествуют, осыпают любезностями, ему позволяются известные вольности, например, поцелуй украдкой. Его поощряют томными взглядами, дают ему советы быть поэкономнее и в то же время ловко заставляют тратиться; если же его средства на исходе, то деликатно предлагают дать ему взаймы. Никогда его не выпроваживают вон — просто ждут, пока необходимость и любовь заставят его пуститься на новые опасности. И едва успевает сняться с якоря его корабль, как его заменяет другой благополучный смертный. Так что в доме у мадам Анри никогда не было недостатка в поклонниках; ее барышни представляли подобие цитаделей, вечно находящихся в осаде и постоянно готовых сдаться, но никогда не сдававшихся. Все уходили ни с чем, все уносили с собой обманутые надежды. Сесиль, старшей дочери мадам Анри, однако уже перевалило за двадцать. Она была веселой и слушала все что угодно, не краснея. Гортанс, ее сестра, была моложе, а по характеру еще наивнее.

В кругу этого уважаемого семейства мне пришлось прожить чуть ли не целый месяц, проводя дни в балагурстве, игре в пикет и попойках. Это бездействие, которым я уже начинал тяготиться, наконец прекратилось. Поле вознамерился вернуться к своим обычным подвигам. Мы отправились на охоту, но вся наша добыча состояла из нескольких злосчастных угольных судов и неважного шлюпа.