Записки Видока - Эжен-Франсуа Видок

Полина непременно хотела, чтобы я заперся с ней на чердаке. Но я предпочитал драться, нежели позволить поймать себя, как крысу в мышеловке. Несмотря на старания Полины удержать меня, я попытался совершить вылазку. Вскоре я начал драку с двумя нападавшими — я погнал их вперед по длинному коридору. Не успели они опомниться, как уже катились вверх тормашками по лестнице. Тогда Полина, ее сестра и Дюфальи, чтобы достойно закрепить победу, начали бросать на побежденных все, что попадалось под руку: стулья, ночные столики и домашнюю утварь. При каждом ударе наши противники, беспомощно распростертые на полу, испускали крики боли и ярости. В одну минуту вся лестница была загромождена.

Такой гвалт в ночное время не мог не вызвать тревоги на гауптвахте. Ночная стража, полицейские, патруль — около сорока человек вломились в квартиру мадам Тома. Шум стоял невообразимый. До нас долетали отрывистые восклицания: «Эй, ты, негодница, ступай за нами… Заберите всех этих каналий… У всех отнять оружие… Я научу вас, черти, уму-раз-уму!..» Эти слова, произнесенные с провансальским акцентом и щедро приправленные крепкими выражениями, показали нам, что во главе экспедиции был не кто иной, как Бевиньяк. Дюфальи не очень-то желал попасться ему в руки. Что касается меня, то я имел еще больше причин дать деру. «Загородить проход на лестнице!..» — скомандовал Бевиньяк. Пока он драл горло, я привязал к оконной раме простыню, и мы с Полиной, Терезой и Дюфальи спустились вниз. Опасность миновала.

Мы стали гадать, куда нам отправиться на ночлег. Дюфальи предложил идти к гостинице «Серебряный лев», к Бутруа. Несмотря на то что час был неурочный, Бутруа впустил нас с радушием и сказал, обращаясь к Дюфальи: «Очень любезно с вашей стороны было вспомнить обо мне, у меня есть чудесное бордо. Не желают ли чего эти дамы?» Вооруженный громадной связкой ключей и с подсвечником в руках, хозяин проводил нас в отведенную нам комнату.

«Вы здесь будете как дома. Вас не потревожат, но мадам Бутруа, моя супруга, шутить не любит, поэтому я скрою от нее, что вы пришли не одни. Она добрейшая женщина, мадам Бутруа, но, донимаете, нравственность для нее на первом плане… Женщины — здесь?! Беда, если она заподозрит это! А я в этом отношении философ, лишь бы скандала не было…»

Бутруа высказал нам еще несколько истин в том же духе, после, чего Дюфальи попросил бордо и велел развести огонь. Подали вино, в очаг бросили пять или шесть больших поленьев, на столе появилась обильная закуска. Дюфальи хотел, чтобы ни в чем не было недостатка; Бутруа, уверенный в том, что ему хорошо заплатят, позаботился обо всем.

Дюфальи принялся пить стаканами, и едва мы успели приняться за ужин, как непреодолимый сон приковал его к креслу, и он до самого десерта проспал праведным сном. Проснувшись, он воскликнул:

«Черт возьми, я чувствую прохладный ветерок! Где мы?»

«Он пьян в стельку», — шепнула Полина.

«Нюхните-ка табачку, дядюшка», — сказала Тереза, открывая нечто вроде роговой бонбоньерки с нюхательным табаком.

Дюфальи принял предлагаемую щепотку, как вдруг мы услышали шумные шаги целой толпы, направлявшейся со стороны гавани.

«Да здравствует капитан Поле! — кричали они. — Ура, капитан Поле!»

Скоро вся ватага остановилась перед гостиницей.

«Эй, Бутруа!» — стали звать они.

Одни пытались выломать двери, другие с невообразимой силой стучали молотком, третьи трезвонили в колокольчик и бомбардировали ставни камнями.

Услышав весь этот гам, я вздрогнул: мне почудилось, что нас снова преследуют. Полина и ее сестра также были неспокойны. Наконец, послышались быстрые шаги с лестницы, дверь отворилась настежь — и мы услышали страшный шум, как будто открылся шлюз, и поток ринулся в дом. В смешении голосов, криков, рева ничего нельзя было разобрать. Мы услышали хлопанье дверей, беготню, невообразимую суету, то жалобы служанки на чьи-то вольности, то звон бутылок и стаканов, то шумные взрывы смеха.

«Земляк, — сказал мне Дюфальи, — уж не захватили ли они испанские галионы?»

Вдруг отворилась дверь, и на пороге показался Бутруа с сияющим лицом, прося у нас огня.

«Вам известно, — сообщил он, — что «Реванш» вошла в гавань? Наш Поле славные делишки провернул. Вот уж кому везет!.. Представьте — добыча в три миллиона под Лувром». — «Три миллиона! — воскликнул Дюфальи. — А меня там не было!.. Расскажи нам, как дело было, кум Бутруа…»

Наш хозяин извинился, сказав, что подробностей не знает, да и времени нет. Шум и гам продолжался еще некоторое время. Когда стало потише, я предложил отправиться на боковую, и мы улеглись спать во второй раз. Рассвет уже приближался; чтобы нас не потревожило солнце, мы задернули занавеси.

Уснуть нам удалось ненадолго: наш покой был нарушен песнями, от которых стекла задрожали — сорок пьяных глоток запели хором.

«К черту певцов! — воскликнул Дюфальи. — Мне только что снился чудесный сон: будто я был в Тулоне. Я был каторжником, а мне снилось, будто я удрал с галер».

Дюфальи заметил, что его рассказ произвел на меня тягостное впечатление, которого я не в силах был скрыть.

«Что с тобой, земляк? Ведь это я только сон рассказываю. Итак, я удрал и примкнул к корсарам, и у меня было золота вдоволь…»

Хотя я никогда не отличался суеверием, но, признаюсь, сон Дюфальи вызвал у меня какое-то дурное предчувствие: может быть, это был знак свыше. Мне пришла в голову и другая мысль: уж не намек ли это старого сержанта, который проведал о моем положении? Эта мысль расстроила меня; я встал. Дюфальи заметил мой мрачный вид.

«Что с тобой, земляк?» — повторил он и подал знак, чтобы я следовал за ним; я повиновался. Он привел меня в столовую, где расположился капитан Поле со своим экипажем. Как только мы появились, раздался крик: «Дюфальи!»

«Честь и слава старине, — сказал Поле, предлагая моему спутнику место рядом с собой. — Садись, сюда, старик…»

Капитан не спускал с меня глаз. «Мне кажется, мы с тобой знакомы, — сказал он, обращаясь ко мне, — ты уже носил нашу шапку, молодчик!»

Я ответил, что действительно находился на корсарском судне «Баррас», но не припомню, что видел его.

«В таком случае, познакомимся! Не знаю, ошибаюсь ли я, но с виду ты славный малый! Эй, вы, люди добрые, разве я неправду говорю? Мне по сердцу такие лица! Садись по правую руку, молодец; плечища-то, плечища-то каковы — косая сажень!» С этими словами Поле надел мне на голову свою красную шапку. «А шапка идет этому мальчишке!» — заметил он на своем пикардийском наречии.

Мне вдруг стало ясно, что капитан не прочь завербовать меня в свою бесшабашную команду. Дюфальи, еще не потерявший способности говорить, настойчиво уговаривал меня воспользоваться удобным случаем; в этом и заключался добрый совет, который он обещал дать мне, и я решился последовать ему. Условлено было завтра же представить меня главному корсару и судовладельцу Шуанару.

Само собой разумеется, что мои новые товарищи чествовали меня на славу, капитан открыл им кредит в гостинице на тысячу франков. Мне еще не случалось видеть такого изобилия. У Бутруа не хватило припасов, чтобы удовлетворить гостей, он разослал гонцов за покупками для пира, который должен был продлиться несколько дней. Мы начали праздновать с понедельника, а в следующее воскресенье мой приятель еще не успел протрезветь. Что касается меня, то я не отставал от остальных, но голова моя была свежа.

Скоро нас посетили Полина с сестрой. «Мы погибли, — воскликнула девушка, заливаясь слезами. — После той потасовки двух человек перенесли в больницу, у них ребра переломаны, один полицейский ранен, и плац-комендант отдал распоряжение закрыть дом. Что с нами теперь будет?» — «Не бойтесь, пристанище для вас всегда найдется, а где матушка Тома?»

Тереза сообщила, что мадам Тома сначала свели в участок, а потом препроводили в городскую тюрьму. Это известие сильно обеспокоило меня. Тома будет подвергнута допросу, может быть, ее уже вызывали к генеральному комиссару полиции; без сомнения, она назвала имена, в том числе и Дюфальи.

Я решил посовещаться с сержантом насчет мер, которые следует принять. Я делал упор на опасность, которая нам грозила. Он вынул из своего пояса штук двадцать гиней. «Вот, — сказал он, — чем можно закрыть рот кумушке Тома!» Призвав одного слугу из гостиницы, он отдал ему деньги, поручив передать их заключенной.

Наш посланец вскоре вернулся назад; он рассказал, что мадам Тома, допрошенная дважды, никого не выдала. Она с благодарностью приняла подарок и поклялась даже на плахе не сказать ничего, что могло нас скомпрометировать.

«А с девицами мы что будем делать, куда их-то девать?» — спросил я Дюфальи. «Их можно переправить в Дюнкирхен, я беру издержки на свой счет».

Мы тотчас сообщили им о необходимости уехать. Те сначала казались удивленными, но наконец согласились проститься с нами. В тот же вечер они отправились в путь.