Парень с того света - Роберт Лоуренс Стайн

раз».

Отключен? Нет. Нет!

Зачем Дине отключать номер?

Я попробовала снова – с тем же успехом. Тогда я выключила мобильник и кинула его на кровать, охваченная разочарованием, злостью и страхом.

Завтра я разыщу ее в школе. Она знает, что делать с Блэйдом. Она поможет мне.

Сорвав с себя одежду, я бросила ее в кучу посреди комнаты. Надела фланелевую ночнушку. Несмотря на дождь, ночь была по-весеннему теплой, но я не могла унять дрожь.

Дождь набирал силу, барабанил в стекло. Моя кровать стоит прямо под окном. Обычно мне нравится лежать в ней, глядя на двор внизу.

Но сегодня я натянула на голову одеяло. Крепко зажмурившись, я слушала, как дождь стучит в окно.

Может, этот звук убаюкает меня, подумала я.

Но где там. Я лежала под одеялом, свернувшись калачиком, пока от жары не стало душно. Тогда я откинула одеяло и попыталась уснуть на боку. Я без конца меняла позы, надеясь задвинуть кошмарные события этой ночи куда-нибудь подальше и хоть немного вздремнуть.

Но нет. Они снова и снова прокручивались у меня в голове.

Тут еще я вспомнила, что завтра в школе мне предстоит читать эссе «История скрипки Страдивари». Мой дедушка был скрипачом, играл в Детройтском симфоническом оркестре и многих других. У него была бесценная скрипка Страдивари. Он показал ее мне, когда я была маленькой, и объяснил, в чем ее ценность и совершенство.

Незадолго до дедушкиной смерти скрипку украли. Спустя столько лет я до сих пор помню, как бабушка сказала, что он умер от разбитого сердца.

Я тогда была слишком мала, чтобы понять, но ее слова запали мне в душу. Мне хотелось включить эту историю в свое эссе. Мистер Ловетт, наш учитель английского, это оценит.

Я неплохой писатель, Дневничок. Люблю сочинять и рассказывать истории. Это эссе имело для меня особое значение, ведь дедушка умер, когда мне было семь. Я уже начала писать его. Вообще-то, почти закончила.

Который час? Два пополуночи? Может, встать и поработать над эссе? Может, это отвлечет мои мысли от Блэйда?

Я зевнула. Нет. Все равно не смогу сосредоточиться. Спать не хотелось, но я чувствовала себя вымотанной. Разбитой. Может, если очистить мысли… Если медленно сосчитать от одного до ста…

На девяноста трех за окном что-то задребезжало. Я села, будто ужаленная.

Дождь перестал, но оконное стекло переливалось дрожащими капельками. Яркий месяц плыл в туманной вышине.

Я прислушалась. Звук повторился. Теперь он походил на сдавленный вскрик. Может, кошка?

Прижавшись носом к стеклу, я выглянула во двор.

– О нет. О нет.

Увидев знакомую фигуру в красной толстовке, я с шумом втянула в себя воздух.

Блэйд стоял на лужайке в треугольнике желтого света. Капюшон был откинут, и я видела его зеленые глаза, устремленные на мое окно.

– Нет. Пожалуйста. – Я крепко зажмурилась, пытаясь стереть его из реальности, изгнать, отослать прочь. Я готова была умолять, заклинать его. Сгинь, Блэйд. Ты умер. Прошу, сгинь.

Вот только когда я открыла глаза, он никуда не сгинул. Он стоял на том же месте, красная толстовка мерцала на свету, и тут я заметила его руку. Руку, отсеченную дверцей моей машины. Она торчала из кармана толстовки.

Он нашел свою руку. Она у него.

Я попятилась от окна, но он уже заметил меня. Я смотрела, как он поднимает уцелевшую руку над головой.

Что это? Что он сжимает в кулаке?

Я вглядывалась в залитое дождем стекло, пытаясь сфокусироваться. Свет из дома упал на предмет в его кулаке. Нож. Лезвие блеснуло.

– О боже.

Блэйд держал нож высоко над головой, так высоко, чтобы я могла его видеть. Голова Блэйда запрокинулась. Он поймал мой взгляд.

Я завизжала, когда он опустил нож.

Он всадил лезвие себе в голову и снова убил себя.

32

Взгляд мой метнулся к двери спальни. Вдруг мама и папа услышали мой крик?

В коридоре стояла тишина.

Мне больше не хотелось выглядывать во двор. Не хотелось видеть Блэйда, распростертого на лужайке с ножом в голове.

Но у меня не было выбора. Я должна убедиться, действительно ли он умер. Я должна знать…

О боже. Нет.

Он не убил себя. Он вогнал нож себе в рот – и кромсал швы на губах. Он хотел освободить рот.

В ярком свете я отчетливо видела, как лопалась толстая черная нить, как отваливались стежки, пока не осталось всего несколько ниток, застрявших по углам его рта.

Охваченная леденящим ужасом, прижимая пылающее лицо к холодному стеклу, я смотрела, как Блэйд проверяет рот. Двигает челюстью. Подергивает губами. Он медленно открыл рот, потом снова закрыл. Вытащил обрывки ниток и снова пошевелил губами.

Затем он поднял глаза на меня и закричал – страшным, хриплым, звериным криком:

– Я вернулся за тобой, Кэйтлин! Я вернулся! Я никогда не оставлю тебя в покое! Никогда!

Ахнув, я задернула штору, упала на кровать и натянула одеяло на голову.

* * *

На следующее утро мне не хотелось идти в школу. Как я буду сидеть на уроках, когда в голове у меня крутятся такие ужасы? Я уже начала сочинять отмазки для родителей. Но потом вспомнила, что оставаться дома нельзя. Я должна пойти в школу и найти Дину Фиар.

Она была моей единственной надеждой. Из старинных книг в своей семейной библиотеке она узнала тайну, обрела силу, способную вернуть Блэйда к жизни.

Она должна знать, как отправить его обратно в гроб.

Остановив машину на стоянке, я снова подумала о двух мертвецах, заточенных в стеклянные витрины в глубине Дининого дома. Я содрогнулась, вцепившись в руль. Нормальный человек обходил бы Дину за километр.

Но я не была нормальной. Я обезумела от ужаса. Я шарахалась от любого звука, любого мелькания света или цвета. Стоило промелькнуть чему-либо красному, и мне хотелось закричать. Я знала, что эта красная толстовка будет преследовать меня в кошмарах до конца жизни.

Неужели Блэйд действительно сказал, что останется со мной навечно? Его слова следовало воспринять всерьез. Он явно не шутил. При одной мысли об этом у меня скручивало живот, а сердце уходило в пятки.

Где же ты, Дина?

Я ждала ее в коридоре почти до самого звонка. Она так и не появилась.

Я поспрашивала ребят, не знают ли они, в каком классе учится Дина. Никто не знал. Из-за странной мрачной внешности, растрепанных волос, черных нарядов и малахольного поведения ребята избегали ее.

Она была одиночкой. Я не знала, есть ли у нее в школе