О женщинах и соли - Габриэла Гарсиа

женой.

Кармен потеряла сознание в насквозь провонявшем цветами туалете «Похоронного бюро Родригеса». Она уже сама подумывала о том, чтобы залезть в гроб. Когда она вышла из туалета, Джанетт уже не было.

Посудомоечная машина начала свой цикл с журчания воды, с прерывистой пульсации струй. Кармен слушала, как в столовой невоспитанная Лила громко отвечала на вопросы взрослых, а взрослые смеялись.

— Пожалуй, пора подавать десерт, — сказала она.

«Ха-ха-ха», — раздалось на всю столовую. Кто-то хлопнул по столу.

— Мама, — сказала Джанетт. — То, что ты один раз задала мне несколько базовых вопросов о случившемся, не равнозначно конструктивному диалогу. Знаешь, чего мне стоило рассказать тебе об этом?

Кармен снова мерещился запах похоронного бюро — чертовы цветы, как же она ненавидела цветы. Зачем? Зачем разговоры, зачем что-то мусолить, какая от этого польза? Она овладела искусством жить, не вынося наружу своих неприглядных историй. Она бы хотела, чтобы Джанетт научилась тому же. Ее дочери была необходима сила, ей была необходима сила Кармен, которой хватало на них обеих, ей было необходимо понять, что прошлое не дает тебе жить, только если ты ему позволяешь.

— Мне нужно кое-что проверить, — сказала она, уже выходя с кухни.

Она спиной чувствовала взгляд Джанетт, могла себе вообразить ее разочарованное лицо. Кармен прошла по коридору, миновав гостей, тут же повернувшихся в ее сторону, и вышла за дверь. Она слышала, как стихли их разговоры, а потом щелкнула собачка замка, входная дверь закрылась, и наступила тишина. Она представила, как Мерси спрашивает у Пепе: «Куда это она?» Она представила, как Джанетт возится с фланом, представила, как в замешательстве разглядывает стопки сервировочной посуды.

Извращенец, больной ублюдок, жалкое подобие человека, который заслуживал участи похуже печеночной недостаточности. Ее каблуки громко цокали по тротуару. Моя чудесная дочь. Моя чудесная, чудесная, потерянная дочь. Джанетт нуждалась в своей матери. Нет, на этот раз она ее не бросит. Она не сможет. Она останется в жизни Джанетт, завязала та или нет, неважно, так нужно.

Тот дом. И снова там никто не ответил. А Кармен стучала и стучала. Потом по подъездной аллее она дошла до гаража и завернула за угол. Как и у нее, дом отделялся от соседнего забором. Небольшая каменная дорожка вела к калитке на заднем дворе. Там стояли обычный мусорный бак и бак для утилизации. В нескольких дюймах над ее головой находилось маленькое окошко. Кармен встала на цыпочки и заглянула внутрь. С горем пополам ей удалось разглядеть шторку на ванне. Она никогда не понимала окон в ванных комнатах. Почему бы не проделать простое вентиляционное отверстие, если проблема только во влажности? Окна, повсюду окна. Флорида была помешана на окнах.

Стемнело. Но жара и не думала спадать. Кармен чувствовала влагу, которая собиралась у нее на пояснице, проникала в складки костюма. Она так и видела, как пушится ее тщательно уложенная прическа, превращаясь в клоунские патлы. Она и чувствовала себя клоуном, крадясь вокруг чужого дома, подальше запихивая слова, всплывшие на поверхность, несмотря на ее отказ считать их своими мыслями: «Это были несущественные домогательства». Он прикасался к Джанетт всего дважды, поверх одежды. Только грудь, сказала Джанетт. То, что «домогательство» и «несущественное» вообще стояли в одном предложении, казалось возмутительным. В домогательствах не могло быть ничего несущественного, никакого «слава богу, могло быть и хуже». Сексуальное насилие — это не ДТП. У сексуального насилия нет градации. Или есть?

Калитка, ведущая на задний двор, оказалась не заперта. Кармен сбросила туфли на низком каблуке и в одних чулках ступила на мягкий подстриженный газон. На заднем дворе были бассейн и небольшое джакузи, подсвеченное снизу, как свеча на дне высокого стакана. Там было крытое патио со встроенным баром и огромным хромированным барбекю. На цыпочках она приблизилась к раздвижной стеклянной двери, закрытой толстыми вертикальными жалюзи. Она прижалась к двери лицом, и облачко ее дыхания затуманило поверхность и сразу рассеялось. Она приложила ухо к холодному стеклу. И снова это показалось ей похожим на то, как будто она склоняет голову к груди, прислушиваясь к сердцебиению: гул кондиционера, едва уловимые стоны пустого дома, устраивающегося поудобнее. Она не слышала ни кота, ни тигра, ни льва. Неужели ей все померещилось? Неужели она так отчаялась, что начала в каждом доме видеть скрытое зло?

Загорелась лампочка детектора движения и всюду побросала причудливые тени. Но сигнализация не сработала, хотя бы сигнализация не сработала. Кармен вообразила, в каком виде предстала бы перед нагрянувшей полицией: босая, в потном костюме, жмется к стеклу. Она подумала, не это ли то самое пресловутое дно, тот неуловимый момент в жизни каждого зависимого, когда быть хуже уже не может.

Где-то она вычитала историю про одинокую женщину и ее кошку, которая после смерти хозяйки по кусочкам поедала ее мертвую плоть. Это задумывалось как предостережение, печальная и суровая истина, с которой нужно смириться: «Кошки не твои друзья, ты, жалкий, никому не нужный кретин». Но она помнила, что на нее эта история произвела другое впечатление. Она подумала, что это довольно практично, когда после смерти можно наконец начать приносить пользу, стать едой, а не прахом.

Она не ожидала, что раздвижная стеклянная дверь окажется не заперта, совсем не ожидала. Ее рука двигалась почти машинально, и Кармен испытала шок, почувствовав, как замок поддается и дверь плавно отъезжает в сторону, позволяя ей пройти. Она в жизни не совершала ничего подобного. Зашуршали жалюзи. Порыв холодного воздуха ударил ей в лицо, и не успела она опомниться, как раздвинула ламели и вошла в чужой дом.

Она закрыла за собой дверь. В гостиной было темно, свет шел только от мутных дорожек флуоресцентных лампочек в патио. Она увидела мраморные статуэтки, птичью клетку из кованого железа, многочисленные стеклянные бонбоньерки, под которыми стояли хрустальные и керамические статуэтки. Стены были почти всплошную завешаны картинами, которые ужасно не сочетались друг с другом: чопорные портреты эпохи Возрождения, абстрактные минималистичные наброски, китчевый поп-арт в стиле Ромеро Бритто. Гостиная, насколько она могла разглядеть в темноте, производила впечатление музейного подвала, заставленного непригодившимися экспонатами.

Кармен нашарила на стене выключатель. Жуткая сцена перед ней ожила, обнажая еще более неприглядную картину: парчовый диван, огромные кресла, задрапированные бархатом и шелковыми гобеленами, на полу — самая что ни на есть настоящая медвежья шкура с головой, выделанной таксидермистом. Каждый квадратный дюйм этого дома был напичкан дороговизной и уродливым декором. Панорама до того ошеломила Кармен, что она едва не проморгала ее: огромную металлическую клетку, примостившуюся в углу возле входной двери и доходившую