Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

Он протянул руки, и святоши сразу же подхватили его под локти.

Поручики сделали “на месте кругом” и двинулись следом. Штабс-капитан пошел сзади, лениво передвигаясь по пушистым коврам, и шаги его рождали тот самый “малиновый звон”, ради которого гвардейцы заказывают себе шпоры из чистого серебра.

Грушевский выбежал из-за стола и ухватил штабс-капитана за рукав:

— Но я настаиваю… Я требую… Как вы осмелились…

Штабс-капитан Боголепов-Южин осторожно снял цепкие пальцы Грушевского, коротким движением отряхнул рукав и, подняв руку к козырьку, сказал:

— В армии приказы высшего командования не подлежат обсуждению. Но вам, лицу, занимающему столь высокий пост, — эти слова он подчеркнул, не скрывая иронии, — вам, господин председатель украинской Центральной рады, могу доложить: его высокопреосвященство, глава греко-католической церкви и митрополит отец Андрей, граф Шептицкий, является опасным крамольником — малороссийским сепаратистом-мазепинцем.

И уже покидая комнату, он бросил через плечо:

— И тешу себя надеждой, что так будет с каждым сепаратистом-мазепинцем, какой бы высокий пост он ни занимал! А лицам высокого положения будет еще хуже.

Кажется, при этом он сделал то движение пальцами поперек горла, какое обычно символизирует петлю, наброшенную палачом на шею осужденного.

Догнал остальных Боголепов-Южин уже на улице. Тут, у входа в Центральную раду, охраняемого четырьмя малолетними украинскими скаутами с желто-голубыми фестонами на левом плече, выстроились десятка два солдат комендантского патруля. Впереди и позади кареты митрополита гарцевали по четыре конных донских казака. В двух шагах от них стоял открытый автомобиль-ландо марки “рено”.

Поручик Драгомирецкий, как только митрополит прошел мимо шеренги солдат и приблизился к краю тротуара, широко распахнул дверцы автомобиля:

— Прошу, ваше… преосвященство!..

И сана митрополита он толком не знал, и язык у него заплетался. Жест, которым он приглашал митрополита, вышел похожим на церемонный поклон испанского гидальго. Широкий взмах рукой заставил его снова пьяно пошатнуться.

Александр Драгомирецкий, отпрыск добропорядочного печерского лекаря, чувствовал себя после фронта в тылу как у Христа за пазухой и жил в свое удовольствие.

Но митрополит Шептицкий не обратил внимание ни на пьяного офицера, ни на роскошный автомобиль; он прошел мимо машины и направился к карете, в которой приехал. Монахини бросились открывать ему дверцу и поднимать ногу на ступеньку.

А поручик Драгомирецкий, восстановив равновесие, добыл из кармана небольшую табакерку. Захватив щепотку белого порощка, он одним духом втянул половину этой щепотки в одну ноздрю, а вторую половину — в другую.

— Прошу, угощайтесь милорд! — предложил он штабс-капитану.

— Оставь, Алексашка! — сердито огрызнулся Боголепов-Южин.

Поручик Драгомирецкий протянул табакерку Петрову:

— Нюхни.

— Спасибо. Не употребляю.

— Нам больше останется! — Драгомирецкий спрятал табакерку в карман, снова покачнулся и едва не упал, зацепившись ногой за ногу.

Дверца кареты щелкнула, за стеклом показалось на миг лицо митрополита — недоброе, потемневшее от гнева. Он приподнял руку, будто для крестного знамения, чтобы благословить место, которое он покидал. Но не благословил: порывистым жестом он задернул штору на оконце кареты.

— Пшел! — крикнул штабс-капитан Боголепов-Южин. Карета духовного вельможи медленно двинулась. Казаки впереди и позади кареты также тронулись.

Штабс-капитан сел рядом с шофером, поручики — сзади, шофер включил мотор, и автомобиль последовал за каретой. Офицерам для особых поручений при командующем было приказано лично доставить крамольного митрополита-узника на вокзал, лично посадить его в поезд Киев — Петроград и покинуть вокзал после того, как поезд скроется из виду.

Когда авто дернуло на перемене скорости, поручик Драгомирецкий завалился навзничь. В толпе на тротуаре засмеялись. Это взбесило пьяного поручика. Выровнявшись, он погрозил кулаком и загорланил:

— Сепаратисты! Мазепинцы! Украйонцы!.. Ще не вмерла Украина, але вмерты мусыть! Скоро, братики-хохлы, вам обрежем всы!..

Толпа отпрянула, а поручик, остервенев, уже размахивал пистолетом, забыв вытащить его из кобуры.

— Алексашка, дурак! Оставь! — раздраженно прикрикнул на него Петров. — Что за идиотизм? Ведь это же черносотенство!

Но кокаин начал действовать, и поручик Драгомирецкий впадал в наркотический экстаз. Автомобиль катил к вокзалу, а доблестный сын доктора Драгомирецкого, родной брат активного деятеля украинской “Просвиты” студентки Марины Драгомирецкой, размахивал фуражкой, зажатой в одной руке, и пистолетом — в другой, и вопил, что было мочи:

— Ура! Вив! Гох! Банзай! Гоп мои гречаники! Малороссы! Мало росли, да чересчур выросли! Амба! К стенке! В расход!

Петров тщетно тянул его за полы френча. Боголепов-Южин флегматически бросил через плечо:

— Поручик Петров, дайте поручику Драгомирецкому в морду!

2

А профессор Грушевский смотрел в окно своего кабинета и всеми фибрами души испытывал ненависть к России.

— Ага! — Грушевский засовывал бороду чуть ли не в самое горло, словно хотел задушить какого-то беса, сидевшего где-то там, внутри. — Aгa! Вы скажете мне, что Украину угнетали деспоты, цари и императоры? Так нет же, вот вам ваша “революционная” Россия, в которой по главе “революционного” правительства стоят конституционные демократы!.. Довольно! С этой партией покончено. Профессор Грушевский был близок к ней, когда “кадеты” восставали против абсолютизма. Но теперь Грушевский возглавит партию эсеров. Что? Керенский тоже возглавляет партию эсеров? Но ведь Керенский возглавляет русских великодержавных эсеров, а Грушевский возглавит партию эсеров украинских, национально-сознательных… Чертов митрополит был-таки прав: русская великодержавная политика всегда разжигает националистические настроения среди украинцев, и это действительно на руку Центральной раде: национальной “элите” легче будет повести за собой народ…

Ах да, — народ!

А что такое, собственно говоря, народ? Социологический термин или только обиходное понятие?

В детстве маленькому Мише Грушевскому папа с мамой всегда толковали, что народ — это простолюдины: извозчики, дворники, горничные, ну и, понятное дело, мужики, из которых и берутся все эти горничные, извозчики, дворники. Грушевского, когда он был еще маленьким Мишей и приезжал летом в Китaeв под Киевом, даже тянуло к этим простым людям, мужичкам: от них вкусно пахло ржаным хлебом, который дома не подавали к столу, а от женщин — парным молоком, кроме того, они пели прекрасные, трогательные песни — о любви и горькой доле. С парного молока и песен, собственно, все и началось: гимназическое украинофильство, студенческое укpaинствo, профессорское украиноведение. Так и пошло: нация, освобождение нации, возрождение нации, в прошлом — казацкой, a теперь — крестьянской, которой, кстати сказать, весьма к лицу оказалось бы снова вырядиться в старинные живописные казацкие одежды. Ах да! В народе есть еще и рабочие. Те, которые работают у машин — на мельницах, на спиртовых и сахарных заводах. Но, простите, какие же это рабочие? Это те же крестьяне, из-за нищеты ушедшие на заработки, и мечтают они об одном: возвратиться домой, разжиться земелькой, сеять рожь и пасти коров. Есть, правда, еще рабочие на больших металлургических заводах, в шахтах, рудниках, — они изнывают от жары у всяких там домен, долбят кайлами уголь, ползают на животе, таща на себе санки с породой. Этих рабочих Грушевский видел на картинках — в разных специальных изданиях. Но, побойтесь же бога, разве это украинский народ? Доказано уже и другими солидными авторитетами, да и самим профессором истории Грушевским, что эти рабочие — пришельцы: кацапы, татары и всякий прочий сброд. Если и случится среди них выходец из украинского села, то непременно отступник: уже русская “косоворотка” сменила на нем родную вышитую сорочку, а на ногах у него “сапоги со скрипом”… Да еще возьмет в руки русскую гармошку, нахлещется русской водки и начинает болтать по-кацапски! И поют такие уже не думу о Морозенко, а песню о Стеньке Разине и танцуют не украинский гопак, а русский трепак! Перебежчики, ренегаты — “пролетариат без роду и племени, которому, кроме цепей, нечего терять”. Этих перерожденцев, этот плод коварной русификации, пускай забирают себе с дорогой душой русские великодержавники. Украинский крестьянин — это не бродяга-батрак, а тот, кто сидит на своей земле и крепко за нее держится. Он народит новое поколение, которому национальное украинское государство необходимо для того, чтобы защищать его собственность, расширять эту собственность, чтобы обогащать их — мужицкую нацию, нацию крепких, на собственной земле мужичков… Пусть себе немцы, французы, англичане как знают; пускай у них будет и “буржуазия” и “пролетариат”, но на Украине, в силу исторических обстоятельств, должна, быть только нация и никаких особых “классов”! Dixi[17]: украинского пролетариата нет…