Желтый свитер Пикассо - Мария Брикер

– О, покорно благодарю, от вина не откажусь. А в Париже все по-прежнему. – Мишель схватила стаканчик, сделала большой глоток, вытаращила глаза и закашлялась: такой липкой мерзости она в жизни еще не пробовала. Художники тоже выпили. Мазин крякнул и занюхал вино кончиком своих волос. – Какой… необычный вкус, – криво улыбнулась девушка, с ужасом глядя на Мазина, который снова лениво потянулся к бутылке, чтобы разлить вино по стаканчикам.

– «Массандра», крымский портвейн – вещь, – с гордостью сообщил Кузьма и добавил: – Пей до дна, подружка, скоро привыкнешь.

Отказываться было неловко, тем более что художники уже протягивали мадемуазель Ланж свои стаканчики для чоканья. Она зажмурилась, выпила все до дна, выдохнула и поставила стаканчик на стол.

– Ну как? – спросил Мазин.

– Хорошо, – пискнула Мишель.

– Наш человек, – одобрительно крякнул Кузьма и пригладил бороду.

– Хочу написать ваш портрет, – пьяно влез Ван Ваныч, самый нетрезвый из всех. – Попозируете мне, мадемуазель?

– С огромным удовольствием, только вы же пейзажист, – хихикнула француженка, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло и кружится голова: портвейн, выпитый на голодный желудок, тут же всосался в кровь. И Мишель вдруг почувствовала себя так уютно здесь, в кругу этих странноватых пьяненьких художников, что ей захотелось остаться в галерее навсегда.

– Да, пейзажист, и горжусь этим, – подтвердил Ван Ваныч и тоже хихикнул.

– Пей-за-жист, – с расстановкой произнесла Мишель, протянула свой стаканчик Мазину и громко захохотала: ей почему-то стало невероятно весело. Мазин разлил портвейн по стаканам. Мадемуазель Ланж тут же выпила все до дна и облизала губы. Голова закружилась сильнее.

Художники тоже выпили.

– В какой вы гостинице остановились? – не унимался Ван Ваныч. – Я напишу вас в окружении русских берез.

– О-о-о, буду весьма рада! Только… я проживаю не в гостинице. В данный момент я вообще нигде не живу, я потерялась, – развела руки в стороны Мишель. На этот раз почему-то стало невероятно весело художникам, и они загоготали на всю галерею.

Мазин разлил остатки портвейна по стаканам и поставил пустую бутылку под стол. Снова выпили.

– Вы надолго приехали? – кокетливо спросил Мазин, накручивая волосы на палец. Мишель томно скосила на него глаза и неопределенно пожала плечами, раскачиваясь на стуле с глупой улыбкой на лице. – Так какого художника вы разыскиваете?

Мадемуазель Ланж на секунду задумалась, обернулась, ткнула пальцем в сторону экспозиции «Зеленый апофигей», промычала что-то нечленораздельное, сползла со стула на пол и… отключилась.

– Красиво ушла, впечатляет, – озадаченно глядя на пребывающую в «нирване» девушку, философски изрек Мазин. – Хм… она без чулок, – добавил Константин задумчиво. – Мне казалось, что француженки чулки в обязательном порядке должны носить.

– Пора! – игнорируя замечание друга, посмотрев на часы, деловито сказал Кузьма и встал. Товарищи тоже поднялись.

– А с мадемуазелью что делать будем? – забеспокоился Мазин. – Француженка все-таки, ни какое-нибудь говно. Жалко… Но ко мне ее нельзя! – тут же торопливо добавил он. – У меня сегодня… Э…

– А у меня мама, – уныло сообщил Ван Ваныч.

– Я вам тоже не гостиница, – буркнул Кузьма. – Тут осмыслить все как следует надо.

Товарищи снова уселись за стол и некоторое время молча и напряженно размышляли, что делать с дамой, которая мирно спала на полу вернисажа.

– Подозреваю, что она из-за картин с лягушками приперлась, – наконец подал голос Кузьма. – Видно, тот чувак, который себя за Конюхова выдавал, ее тоже развел. И теперь она правду ищет и настоящего автора картин. Предлагаю оказать мадемуазель Ланж всяческое содействие в поисках истины и проводить, так сказать… до нужной двери. Кто-нибудь адрес Мецената знает?

– Какой же ты умный мужик, Кузьмич! – возбужденно подскочил на стуле Мазин, радостно кивнул и опрометью бросился на улицу ловить такси. Кузьма взвалил на плечо бесчувственное тело выпускницы Сорбонны и, тяжело ступая, покинул галерею. Ван Ваныч потрусил следом, как оруженосец, прихватив с пола сумку и пальто мадемуазель Ланж. По дороге купили ящик «Советского» полусладкого и ананас. Зачем именно ананас – никто точно не знал.

«Если вы проснулись в состоянии жесточайшего похмелья в чужой квартире…» – кажется, примерно так начинается роман английского писателя Тибора Фишера «Философы с большой дороги». Мишель почему-то сразу вспомнила этот роман, как только открыла глаза. Открыла – и тут же зажмурилась от ужаса. В голове громко звонили колокола, перебивая набат всех церквей Парижа. Тело болело так, словно она только что упала с Эйфелевой башни, причем головой вниз. И брякнулась таким образом, похоже, она одна. На грязном полу в рядок лежали четыре мужика, извергая храпы разной тональности. В троих она с трудом опознала своих вчерашних знакомых художников. Четвертый субъект, в халате, идентификации не поддавался, хотя у мадемуазель Ланж и возникло смутное подозрение, что раньше она где-то видела и этот халат, и его владельца.

– Mon Dieu! Guelle horreur![4] – простонала Мишель. Один из храпов стих, с пола раздалось кряхтенье и сопение, хрустя суставами, поднялась гора в вельветовых штанах и осоловело осмотрелась.

– Ни х… себе! – сказала «гора» озадаченно и пнула ногой спящего Мазина.

– Кузьмич, тут же дамы, – пожурил товарища Мазин, послал Мишель воздушный поцелуй и лениво пополз к бутылке с шампанским, которая стояла на полу под столом.

– Пардон, мадемуазель, – извинился Кузьма Иванович, отвесил поклон и громогласно заржал. Хохот разбудил Ван Ваныча. Пейзажист тихо сел, осмотрелся и тяжко вздохнул. Последним пробудился субъект в халате, и Мишель наконец-то узнала его: этого типа она уже видела на бульваре, как раз перед походом на вернисаж.

Мазин откупорил шампанское, выпил несколько глотков из горлышка и передал бутылку Кузьме.

– Утро горниста, – пошутил Кузьма, запрокинул голову и тоже сделал несколько глотков. Дальше бутылка перешла к Ван Ванычу, а после и к хозяину.

Мишель безучастно наблюдала за опохмелкой художников, сидя на диване, пока бутылку не передали ей. Она молча встала и бросилась из комнаты вон. В коридоре хлопнула дверь туалета.

– Ну и че вы, ваще, ее ко мне притащили? – спросил Меценат, почесывая грудь.

– Нам пора, – живо отреагировал Мазин, товарищи его тут же живо поддержали и засобирались.

Вернулась Мишель, ни слова не говоря, легла на диван и положила на лицо старую газету.

– Это самое… у меня тут, между прочим, не пансион благородных девиц, – испугался Клепа. – Вы ее принесли, вы ее и забирайте с собой на фиг.

– Она на твоих жаб и лягушек запала, – ласково сказал Кузьма. – Поклонница твоя. Аж из самого Парижу ради тебя прилетела.

– Чего?! – выпучил глаза Меценат.

Но ему никто не ответил – друзья уже закрыли за собой дверь, и звук их шагов эхом отозвался в коридоре.

– Ваще не понимаю. Ну че такое-то, – обиделся Клепа, допил шампанское и принялся наводить порядок в своей каморке: последний раз он убирался недели три-четыре тому назад. Но раз уж у него «поклонница аж из самого Парижу», то марку надо держать! Держать нужно марку, раз уж такое дело. Работая веником и выстраивая пустые бутылки в рядок на подоконнике, Клепа то и дело с опаской поглядывал в сторону своего раритетного дивана, где, не подавая признаков жизни, лежала подданная Франции с красивым именем Мишель, и уговаривал себя, что это не очередной глюк. Но как он себя ни уговаривал, успокоиться не мог и чувствовал: во всем, что с ним происходит, кроется какой-то подвох. Француженка пошевелилась, издала какой-то странный звук и со стоном перевернулась на бок. Меценат выронил веник и прислушался: странный звук был очень похож на лягушачье кваканье. Да и одета французская подданная была подозрительно: в зеленый топ и юбку. И вдруг Мецената осенило.

– Лягушка!!! – закричал Клепа на всю комнату, тыча пальцем в сторону Мишель. – Лягушка французская!!! Сгинь, сгинь, нечисть!!!

Мадемуазель Ланж села и ошарашенно уставилась на Клепу. Меценат трясся всем телом и безумными глазами смотрел на девушку. Мишель тяжело вздохнула и ласково поинтересовалась:

– Где у вас телефон?

Часть вторая

Глава 1

Ошибка режиссера

Сегодня в доме в стиле «Иль де Франс» Варламов впервые чувствовал себя чужим.

– Объяснитесь! – нервно стуча ноготками по полированной столешнице, холодно потребовала Елизавета Павловна. В кабинете пахло сердечными каплями и табаком. Она сидела в кресле, за массивным столом, осунувшаяся, бледная, постаревшая.

– Я сам, голубушка, в растерянности, – развел руками режиссер и прошелся по кабинету. Звук его шагов мягко потонул в ворсе ковра. – Последний раз Мишель позвонила мне из аэропорта, сказала, что все прошло отлично, документы и билет на самолет у нее и первым же рейсом она вылетает в Париж. Но, вероятно, что-то произошло… Я не понимаю… Ничего не понимаю…