Революция. Книга 1. Японский городовой - Юрий Бурносов

В тот тихий вечер это было зрелище очень страшное, но, несомненно, прекрасное. Ниже по течению утонул ребенок, и весь вечер путешественники слышали, как голосила безутешная мать.

А наутро они отправились в Харар.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Демоны пустынных земель

Жирный негр восседал на персидских коврах

В полутемной неубранной зале,

Точно идол, в браслетах, серьгах и перстнях,

Лишь глаза его дивно сверкали.

Я склонился, он мне улыбнулся в ответ,

По плечу меня с лаской ударя,

Я бельгийский ему подарил пистолет

И портрет моего государя.

Николай Гумилев. «Галла»

Ужасная река не раз вспомнилась путешественникам на следующий день, когда им пришлось двигаться по ее руслу — именно по нему проходила дорога из Дире-Дауа в Харар. Края русла были почти отвесными, и Коленька тут же принялся предполагать, что же делать, если снова пойдет дождь. Но Мозар-бей авторитетно заявил, что промежутки между дождями в этих местах составляют около двух суток, а значит, бояться нечего. Это доказывало и оживленное движение: по дороге ехали десятки абиссинцев, проходили данакили, галласские женщины с отвислыми голыми грудями, которые несли в город вязанки дров и травы.

Как объяснил переводчик-негр Хайле, ожидалось важнейшее событие: приезд в Дире-Дауа харарского губернатора — дадьязмача Тафари.

— Вот черт, — сказал Гумилев, — а я-то рассчитывал застать дадьязмача в Хараре. У него нам надобно выправить документы для дальнейшего путешествия.

— Может быть, дадьязмач еще и не приедет, — утешил его Хайле. — Дадьязмач может делать, что хочет.

— Хорошо быть королем, — весьма кстати заметил Коленька.

— Положим, дадьязмач не совсем король. Это звание скорее военное, близкое к нашему генералу от инфантерии, например, — пояснил Гумилев.

— Генерал от инфантерии звучит красивее. А тут — язык сломаешь…

Путешественники ехали рысью, а их слуги шустро бежали впереди, успевая даже оказывать знаки внимания проходящим женщинам.

— Абиссинцы славятся своей быстроногостью, и здесь существует мнение, что на большом расстоянии пешеход всегда обгонит конного, — рассказывал Гумилев.

— Положим, это враки, — усомнился Коленька.

— Не скажи. Лошадь куда капризнее человека, и отдыха ей нужно больше. К тому же большое расстояние здесь — это не всегда прямая и не всегда горизонталь.

Слова Гумилева подтвердились через пару часов, когда начался подъем: узкая тропинка вилась почти отвесно на гору. Местами она была завалена большими камнями, тогда приходилось слезать с мулов и идти пешком. Когда вдалеке заблестело горное озеро Адели, Гумилев посмотрел на часы: подъем длился полтора часа.

В галласской деревушке они купили лепешек и вышли на прямую дорогу, которая через пять часов привела отряд в Харар. Гумилев, развлекая спутников, рассказывал все, что знал, про город:

— Правитель Харара Бальча был настолько самоуверенный человек, что даже отказывался платить дань негусу Менелику, который его назначил. Бальча говорил, что он сам себе негус.

— Менелик его сместил? — с уверенностью спросил Коленька.

— Менелик не так глуп, он понимал, что в здешних местах именно такой правитель и нужен. Ведь Бальча был ко всему еще и очень жесток — после прибытия в Харар его солдаты перессорились из-за здешних проституток, дело дошло до кровопролития. Тогда Бальча выгнал всех проституток на центральную площадь и продал, словно рабынь, хотя рабство в Абиссинии строго-настрого запрещено Менеликом. Покупателям было приказано внимательно следить за поведением женщин, а если хоть одну заметят в занятии прежним ремеслом, то ее казнят, а владельца оштрафуют на десять талеров. Теперь Харар едва ли не самый целомудренный город в мире.

Здесь Коленька почему-то покраснел, а турецкий консул засмеялся, сказав, что Бальча, несомненно, мудрый правитель.

— Несомненно, — согласился Гумилев. — Была еще одна поучительная история: у почтальона украли почту, которая предназначалась европейцам. Тогда Бальча приказал повесить четырнадцать человек — всех обитателей того дома, где нашлась пустая сумка — как раз вдоль этой дороги между Дире-Дауа и Хараром.

Коленька посмотрел по сторонам и слегка передернул плечами, представив, как на деревьях качаются исклеванные вороньем и высушенные солнцем трупы.

— Он и сейчас здесь правит, этот Бальча?

— Нет, друг мой, сейчас Бальча наводит порядок в провинции Сидамо. Это весьма далеко отсюда. А местный губернатор, молодой дадьязмач Тафари, как я слыхал, очень мягок и добр.

Уже с горы Харар представлял величественный вид со своими домами из красного песчаника, высокими европейскими домами и острыми минаретами мечетей. Он был окружен стеной, и через ворота никого не пропускали после заката солнца.

Консул, премило распрощавшись с друзьями, отправился по своим дипломатическим надобностям, а двум Николаям пришлось остановиться в греческом отеле — он был в городе всего один, и потому хозяин безбожно содрал с путешественников сумму, за которую они могли бы снять отличный номер где-нибудь в центре Парижа.

Несколько дней были посвящены отдыху и поиску мулов, купить которых оказалось не так-то просто. Гумилева постоянно пытались надуть — а что еще можно сделать с белым человеком? — пока не помог начальник каравана Абдулайе. А вот негра-переводчика Хайле пришлось выгнать взашей, потому что он не только был чудовищно ленив и вороват, но и сговорился с хозяином отеля, чтобы как можно дольше задержать там гостей. Другого переводчика Гумилеву посоветовали искать в католической миссии, им оказался некто Феликс, галлас, воспитанный католиками.

Чтобы путешествовать по Абиссинии, необходимо было иметь пропуск от правительства, который — как телеграфировал Гумилеву русский посланник из Аддис-Абебы — выдавался исключительно дадьязмачем Тафари. По местной традиции, в резиденцию дадьязмача отправились с подарком: два здоровенных негра несли ящик вермута, а Коленька ворчливо говорил:

— Прямо гоголевский «Ревизор», право слово… Борзыми щенками…

— Это Африка, здесь ничего не делается даром, — пояснил Гумилев. — Не видел ты еще здешних судов. Помнишь историю про издохшего мула?

— Странно у них все, дядя Коля. Все равно не понимаю. Это же дадьязмач, все равно что генерал-губернатор. А мы ему ящик вина так вот напоказ тащим. Некрасиво.

— Во-первых, тащат все же негры, а не мы. А во-вторых, и дома всякие генерал-губернаторы есть. К тому же здесь это не совсем взятка. Скорее всего, дадьязмач и так дал бы нам пропуск, но с подарком ему будет приятнее это сделать.

— «Приятнее», видали вы?! Нет бы учиться у цивилизованных людей каким-то разумным вещам! — продолжал сетовать Сверчков. Под его брюзжание они и прибыли во дворец дадьязмача, большой двухэтажный деревянный дом с крашеной верандой, выходящий во внутренний, довольно грязный двор.

— Тоже мне, дворец, — буркнул Коленька. — У нас таких дворцов в Парголове… Любую дачу возьмите, еще и не из самых богатых.

— Ну вот, — засмеялся Гумилев, — а ты говоришь — зачем взятки. Может, человек хочет новый дворец отстроить.

Абиссинская бюрократия отличалась от российской в лучшую сторону. Ожидать пришлось не более минуты, после чего челобитчиков провели в большую комнату, устланную коврами, где вся мебель состояла из нескольких стульев и бархатного кресла, в котором сидел дадьязмач Тафари.

Дадьязмач поднялся навстречу вошедшим и пожал им руки. Он был одет, как и все абиссинцы, в шамму — большой четырехугольный кусок белой бумажной материи, концы которого были закинуты за плечи. Гумилев знал, что в присутствии высших лиц простые абиссинцы не имеют права надевать шаммы таким образом, зато у себя дома так их носили абсолютно все.

По точеному лицу дадьязмача, окаймленному черной вьющейся бородкой, по большим полным достоинства газельим глазам, по всей манере держаться в нем сразу можно было угадать принца. И неудивительно: он был сын раса Маконнына, двоюродного брата и друга императора Менелика. Таким образом, дадьязмач вел свой род прямо от царя Соломона и царицы Савской.

На вид генерал-губернатору было лет восемнадцать-двадцать. Еще в Дире-Дауа Гумилев узнал, что Тафари только что перенес тяжелейшее воспаление легких — болезнь, от которой в Абиссинии обычно умирали, и сейчас он выглядел слабым и усталым, однако улыбался очень приветливо.

К тому же к своим двадцати годам он успел пройти хорошую школу. Дадьязмачем Тафари стал в четырнадцать лет, получив под свое начало округ Тара-Мулета; через год, после смерти отца, император Менелик доверил ему более крупную провинцию Селаге, а затем Тафари стал главой крупнейшей эфиопской провинции Харар, которой при жизни управлял его отец рас Маконнын.