Анна Ахматова. Я научилась просто, мудро жить… - Борис Михайлович Носик

письмо, о «любимом», предавшем ее «тоске и удушью / Отравительницы-любви», о «хитром», коварном и «черном», от любви к которому ее излечит верная любовь «тихого» ее супруга:Я сказала обидчику:«Хитрый, черный,Верно, нет у тебя стыда,Он тихий, он нежный, он мне покорный.Влюбленный в меня навсегда!»

Она была смертельно уязвлена Его молчанием, Его «предательством», но в одном из Его городов (там он учился живописи, там входил в кружок поэтов, рано покинувших мир, но миром замеченных), во Флоренции, она впервые, вероятно, приходит к пониманию того, сколь многим она обязана этой встрече, этой долгой любви. Томительное ожидание парижской встречи, потом эти муки «отравительницы-любви», это ожиданье письма, «дальней вести», которая одна может ее «утешить», эти не смертельные, но такие болезненные «уколы» тоски («Ты давно перестала считать уколы…») – они и открыли, со всей очевидностью, в ее душе шлюзы настоящей поэзии: они, а не прочтение еще одной, новой поэтической книги, открывшей ей глаза на поэзию, даже если эта книга – «Кипарисовый ларец». То, отчего Ахматова не сказала об этом хотя бы намеком – очевидно, если не считать намеком указания на то, что для них обоих это был «предрассветный час», что будущее уже «стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало сны» – этих фонарей, этих деревьев с парижской улицы Бонапарта, этой музыки в скверах много и в первой, и во второй ее книгах. Через год, и два, и пять были основания скрывать этот тайный, ранивший мученика-мужа роман. Через полвека сложилась уже и в ее голове, и в литературоведении стройная теория ее становления, разнообразных влияний, ее созревания в рамках таинственного акмеизма (был ли мальчик-то?) как зари нового века – чего там еще?

В стихотворении, написанном ею той весной в Его Флоренции, отмечено, впрочем, что она ему, Амедео, «печально-благодарная». Там же содержатся догадки о благотворности страдания, об избранности поэта. Стихотворение это вообще отличается большой зрелостью чувства – это многие отмечали впоследствии:

Помолись о нищей, о потерянной,О моей живой душе,Ты, в своих путях всегда уверенный,Свет узревший в шалаше.И тебе, печально-благодарная,Я за это расскажу потом,Как меня томила ночь угарная,Как дышало утро льдом.В этой жизни я немного видела,Только пела и ждала.Знаю: брата я не ненавиделаИ сестры не предала.Отчего же Бог меня наказывалКаждый день и каждый час?Или это ангел мне указывалСвет, невидимый для нас?

В стихотворении, написанном после поездки, но включенном ею среди более поздних стихотворений в новый сборник, она пишет об исцелении от той любви:

Стал мне реже сниться, слава Богу,Больше не мерещится везде.Исцелил мне душу Царь НебесныйЛедяным покоем нелюбви.

Через много десятилетий, впервые назвав в одном из вариантов своей поэмы Модильяни по имени, Анна упомянула о его печальном свойстве «быть многих бедствий виной». Что она имела в виду? Кто скажет?

Осенью того же 1912-го года Анна родила сына, которого назвали Львом. Рождение сына мало что изменило в жизни супругов и их взаимоотношениях. Ребенок жил у бабушки, которая его и воспитала. Иногда и Анна жила в Слепневе. Она много писала там – стихи, потом поэмы. Незаметно, чтобы и в стихах ее ребенок занимал какое-нибудь место. Есть, впрочем, строка в стихотворении о Бежецке, что в пятнадцати верстах от Слепнева: «Там милого сына цветут васильковые очи…». Вот и все, пожалуй. Анна сама говорила, что была плохой матерью, и спорить тут, как делают иные из биографов, пожалуй, не с чем.

Спи, мой тихий, спи, мой мальчик,Я дурная мать.

Она по-прежнему пишет много стихов о любви, и у нее, как, впрочем, и у Гумилева, пользуясь столь удачно найденной мемуаристами формулой, – «сложная и богатая жизнь сердца». Иногда как будто можно опознать в строках героев ее новых романов. Один из них явно – король поэтов Александр Блок. Встреча их была «незначительной», но Анна знает, что ее образ «горько волнует» покой поэта, и она предчувствует их неизбежную вторую встречу. Серьезным и долгим был роман Анны с молодым и красивым литератором, прозаиком и критиком, Николаем Недоброво. Впрочем, по-настоящему влюблен был только Недоброво, оставивший ради нее жену. В стихах, посвященных Недоброво, Ахматова писала о заветной черте близости, переступить через которую она не может в общении с ним: «не бьется сердце под твоей рукою». Собственно, нелюбимый (или не до конца любимый) Недоброво занял место Гумилева, и даже эпитетом, которым Анна раньше награждала мужа, он завладел – «тихий»: «Тихий, тихий, и ласки не просит, / Только долго глядит на меня…». По ее свидетельству, долгое общение с Недоброво много дало ей как поэту. Недоброво написал и одну из лучших рецензий на ее стихи, где говорилось о жесткости ее лирической героини. В 1916-м году Анна и Недоброво прощались в Крыму, где оба лечили туберкулез. Недоброво и умер там в 1919-м.

Гораздо больше, однако, затронула Ахматову встреча с другом Недоброво, художником Борисом Анрепом. Она подарила ему черное кольцо в залог любви, но, увы, Анреп уехал в Англию, откуда так и не вернулся, чтоб забрать Анну. Она не раз называла его за это в стихах «отступником», променявшим и ее любовь, и родину на зеленый остров… Борису Анрепу, этой любви и его предательству она посвятила добрых три десятка стихотворений.

Что до Гумилева, ставшего к тому времени славным мэтром поэзии и вечно окруженного влюбленными в него поклонницами его таланта, то он с горечью сознавал, что потерял Анну окончательно – «проиграл» ее. В новом своем африканском путешествии, из которого он, как и раньше, посылал жене влюбленные письма, он написал такие строки:

Я знаю, жизнь не удалась…И ты, Ты, для кого искал я на ЛевантеНетленный пурпур королевских мантий,Я проиграл тебя, как ДамаянтиКогда-то проиграл безумный Наль.Твоих волос не смел поцеловать я,Ни даже сжать холодных, тонких рук…И ты ушла, в простом и темном платье…

Нет, она еще не ушла, но она была чаще всего не с ним, и ему доводилось отвозить ее на извозчике на какое-нибудь очередное свидание. Они еще вместе появлялись, впрочем, на заседаниях литературных групп, где он верховодил, или в богемном кафе «Бродячая собака». Здесь ее видели многие тогдашние художники и поэты, и, пораженные необычностью ее красоты, они писали ее портреты или стихи о ней. Первые могли бы заполнить особую ахматовскую галерею, а вторые – заполнить толстенную антологию стихов «об Ахматовой». Как не раз отмечала критика, «поэзия жила тогда внушениями живописи, а живопись – поэзии». Образ поэта становился идеалом для портретиста. Портреты Ахматовой пишут Сорин, Альтман, Судейкин, Анненков, Бруни, Делла-Вос-Кардовская, Тырса… Поэты нередко создают ее стихотворные портреты, похожие на скульптурные.

Вполоборота, о печаль,На равнодушных поглядела,Спадая с плеч, окаменелаЛожноклассическая