Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира - Валерио Массимо Манфреди

задними, хлестал воздух хвостом, тряс длинной блестящей гривой.

Кровавая пена покрывала губы чудесного животного, которое на мгновение замирало, нагнув шею к земле, чтобы наполнить могучую грудь воздухом и вновь его выдохнуть, как огонь из ноздрей дракона.

Александр, словно от удара хлыстом, вдруг очнулся и крикнул:

– Отпустите его! Отпустите этого коня, ради Зевса!

Филипп положил руку ему на плечо:

– Подожди немного, мальчик, подожди, пока его объездят. Немного терпения, и он будет твой.

– Нет! – крикнул Александр. – Нет! Только я сам могу его объездить. Отпустите его! Говорю вам, отпустите!

– Но он убежит, – сказал Филипп. – Мальчик мой, я заплатил за него целое состояние!

– Сколько? – спросил Александр. – Сколько ты заплатил, отец?

– Тринадцать талантов.

– Ставлю столько же, что объезжу его! Но вели этим несчастным отпустить его! Прошу тебя!

Филипп взглянул на сына и увидел, что чувства в нем бьют через край, жилы на шее юноши вздулись так же, как у разъяренного жеребца.

Он повернулся к конюхам и крикнул:

– Отпустите его!

Те повиновались. Один за другим они сняли арканы, оставив лишь поводья на шее. И конь быстро поскакал по лугу. Александр бросился вслед и на глазах у удивленного царя и конюхов догнал его.

Филипп, покачав головой, прошептал:

– О боги, у него разорвется сердце, у этого парня, у него разорвется сердце.

А Перитас зарычал сквозь зубы. Но конюхи сделали знак, словно говоря: «Слушайте!» Было слышно, как юноша разговаривает с конем; задыхаясь на бегу, он что-то кричал ему, и ветер вместе с его словами доносил ржание жеребца, который словно бы отвечал царевичу.

И вдруг, когда казалось, что юноша сейчас упадет на землю от усилий, жеребец замедлил бег, какое-то время бежал рысью, а потом перешел на шаг, тряся головой и фыркая.

Александр продолжал приближаться к нему, тихо, держась со стороны солнца. Теперь, при полном освещении, ему были видны широкий черный лоб и белое пятно в форме бычьей головы.

– Буцефал, – прошептал юноша. – Буцефал… Вот такое у тебя будет имя… Вот такое. Тебе нравится, красавец? Нравится? – И приблизился настолько, что мог коснуться его рукой.

Животное повернуло голову, но не двинулось, и юноша, протянув руку, осторожно погладил его по шее, а потом по морде и мягким, как мох, ноздрям.

– Хочешь побегать со мной? – спросил он. – Хочешь побегать?

Конь заржал, гордо подняв голову, и Александр счел это согласием. Он заглянул в черные горящие глаза, а потом одним прыжком оказался на спине жеребца и с криком:

– Поехали, Буцефал! – коснулся пятками его брюха.

Животное пустилось в галоп, вытянув голову и длинный пышный хвост. Конь пронесся по лугу, как ветер, до леса и реки, и топот его копыт напоминал раскаты грома.

Когда он остановился перед Филиппом, тот не мог поверить своим глазам.

Александр соскочил на землю:

– Это все равно что оседлать Пегаса, отец, у него как будто крылья. Такими, наверное, были Балий и Ксанф, кони Ахилла, сыны ветра. Спасибо за подарок. – И он погладил коня по шее и вспотевшей груди.

Перитас поднял лай, ревнуя хозяина к новому другу, и юноша, чтобы успокоить, приласкал и его.

Пораженный Филипп смотрел на сына, словно еще не мог поверить в случившееся. Потом поцеловал его в лоб и заявил:

– Сын мой, ищи себе другое царство: Македония мала для тебя.

Глава 19

Гарцуя рядом с отцом, Александр спросил:

– Это правда, что ты заплатил за него тринадцать талантов?

Филипп кивнул:

– Думаю, такую цену еще не платили ни за одного коня. Это лучшее животное из всех, выведенных за много лет в Фессалийской Филонике.

– Он стоит больше, – сказал Александр, похлопывая Буцефала по шее. – Ни один другой конь в мире не был бы достоин меня.

Они пообедали вместе с Аристотелем и Каллисфеном: Теофраст вернулся в Азию, чтобы продолжить свои исследования, и ежеминутно докладывал учителю о результатах своих открытий.

За столом сидели также два художника по керамике, которых Аристотель пригласил из Коринфа – не для того, чтобы расписывать вазы, а для выполнения более тонкой работы по велению самого Филиппа: для рисования карты всего известного мира.

– Можно ее увидеть? – в нетерпении спросил царь, когда закончили обед.

– Конечно, – ответил Аристотель. – В том, что нам удалось изобразить, есть и твой вклад – твои завоевания.

Они перешли в обширный, хорошо освещенный зал, где на огромном деревянном столе лежала такого же размера карта, сделанная на дубленой воловьей коже, красочно разрисованная, сверкающая красками, которыми художники изобразили моря, горы, реки и озера, заливы и острова.

Филипп зачарованно смотрел на нее. Его взгляд пробежал по карте с востока на запад, от Геркулесовых столбов до просторов скифских степей, от Босфора до Кавказа, от Египта до Сирии.

Царь коснулся ее пальцем, словно боясь дотрагиваться, и стал разыскивать страны, дружественные и вражеские. С горящими глазами он узнал город, который сам недавно основал во Фракии и который носил его имя – Филиппополь. И впервые со всей ясностью Филипп увидел обширность своих владений.

На восток и на север карта переходила в ничто, а далеко на юге раскинулись нескончаемые пески ливийцев и гарамантов.

Сбоку на столе лежали многочисленные листы папируса с предварительными набросками. Филипп пробежал некоторые и задержался на одном чертеже, изображавшем всю землю целиком.

– Стало быть, ты думаешь, что она круглая? – спросил он у Аристотеля.

– Не думаю. Я уверен в этом, – возразил философ. – Ведь тень, которую земля отбрасывает на луну во время затмений, круглая. И если смотреть на корабль, удаляющийся из порта, сначала исчезнет его корпус, а потом мачта. А если смотришь на приближающийся корабль, они появляются в обратном порядке.

– А что вот здесь, внизу? – спросил царь, указывая на область, помеченную надписью «антиподы».

– Этого никто не знает. Но правдоподобно предположить, что там находятся земли, похожие на поверхность, где живем мы. Это вопрос равновесия. Проблема в том, что мы пока не знаем, как далеко простираются северные области.

Александр задумчиво направил взгляд на провинции бескрайней державы, которая, как ему говорили, протянулась от Эгейского моря до Индии, и ему вспомнились вдохновенные слова, которыми три года назад персидские гости описывали свою родину.

В это время ему представилось, как он скачет на Буцефале по этим нескончаемым плоскогорьям, как летит над горами и пустынями к пределам мира, к волнам реки Океан, которая, согласно Гомеру, окружает всю землю.

Его вывел из задумчивости голос отца и положенная на плечо рука.

– Собери свои вещи, сын мой, и распорядись, чтобы слуги приготовили твой багаж. Все, что хочешь забрать домой, в Пеллу. И