Фотограф смерти - Екатерина Лесина

Также он прямо указал, что матушка моя не имеет желания отрицать родство Патрика, чем много затрудняет мое и без того сложное положение. Поэтому мне крайне нужен твой совет!

Если отдать дом и земли, я потеряю арендную плату, идущую с них! Но и судебные издержки видятся мне неподъемными. Поэтому, Кэвин, прошу тебя о помощи как друга и человека, мнению которого я безоглядно верю. Скажи, что мне делать? И перешли шестьсот фунтов, дабы я мог передать их агенту и начать дело, которое раз и навсегда развяжет мне руки и высвободит из унизительного для джентльмена положения бедности.

Твой Джордж.

Моя милая Летти!

Прости меня, пожалуйста, за молчание, виной которому была отнюдь не обида, как ты подумала и высказала в последнем своем письме.

Я получила твою рождественскую открытку и желаю сказать, что была она чудесной. Пожалуй, единственное, что было чудесным в это Рождество.

Теперь, когда бури в моем доме хоть сколько-нибудь улеглись, я могу рассказать о том, как оно было, хотя было оно весьма горько, особенно для матушки, которая и вовсе слегла с сердечной болью. Мне так жаль ее! И Патрика!

Но если рассказывать, то по порядку.

Ты помнишь ведь, что я собиралась поведать матушке о проделках Джорджа? Я исполнила свое намерение. И матушка пришла в ужас. Она отписала Джорджу, чтобы тот немедля явился домой и привез Патрика. Стоит ли тебе говорить, что Джордж и не подумал подчиняться? Он прислал Патрика одного в очередном, совершенно ужасном наряде и с короткой запиской, в которой выражал огорчение тем, что намерения его были истолкованы неверно. Его огорчение оказалось столь велико, что он не желает лицезреть ни Патрика, ни матушку (обо мне он и упомянуть не удосужился), а отправляется встречать Рождество к этому ужасному Бигсби.

Я слышала, что он купил одной испанской певичке дом в предместье Лондона и теперь почти все время проводит там. Хоть бы он там и остался!

Я думала, что матушка огорчится еще больше, но она ни словом, ни жестом не выразила возмущения. Сказала только, что, дескать, Джордж может поступать так, как ему вздумается.

В тот же день она имела беседу со мной, попросив приглядывать за Патриком, про которого сказала, будто бы он – сущее дитя. Она намеревалась самолично заняться его обучением. Мне же матушка поручила выбрать книги для прочтения, которые были бы не слишком сложны и вместе с тем увлекательны. Также я должна была следить за его манерами, выправляя их по мере надобности.

Патрик, с которым, верно, матушка имела отдельную беседу, отнесся к делу со всей ответственностью. Его старательность, его желание стать лучше, отринуть свои прежние дикарские повадки меня восхищали!

Признаюсь, я собиралась отписать тебе, но чересчур уж увлеклась новой своей ролью и предрождественскими хлопотами. Ты же знаешь, каково это, когда в доме все кувырком идет… Я просто с ума сходила!

Никогда наш дом не становился столь огромен, как в эти дни! А списки заданий, матушкой выдаваемых, казались мне бесконечными. Я до сих пор, закрывая глаза, вижу каминные решетки, серебряные ложечки, вилочки, ножики, фарфоровые тарелки и фарфоровые статуэтки, столы и столики, кресла и креслица, шпалеры, панели, гобелены… Мне становилось жаль бедных служанок, которые от рассвета до заката чистили и натирали, чистили и натирали… и себя, конечно, потому как мне приходилось проверять и перепроверять, чтобы не допустить малейшей оплошности…

Старый Томми и Паркер отправились в лес за елкой, чтобы наш праздник был не хуже лондонского. Матушка сохранила ту газету с литографией из Виндзора, которую ты прислала нам. Но матушка все равно велела изготовить наши обыкновенные букеты из самшита и падуба, которые мы расставили по всему дому.

А ель была огромна! Ее верхушка касалась потолка, и лепные ангелочки на нем будто бы благословляли чудесный праздник. Я и мама украшали дерево атласными лентами и цветами из перьев. Патрик закреплял на ветках латунные лодочки-подсвечники, а потом развешивал яблоки, сладкие крендельки и сахарные палочки.

Он потом признался мне, что любит сладкое. Но это секрет!

Наша ель получилась ничуть не хуже королевской. И, глядя на нее, я представляла, каким волшебным будет праздник. И мои мечты почти сбылись.

В Сочельник мы, покончив со всеми иными делами, сели за стол и вознесли благодарственную молитву Господу за все то доброе, что происходило с нами в этом году. Нам подали гуся, о котором матушка позаботилась заранее: ты писала о том, сколь сложно добыть хорошего гуся в Лондоне, но уверяю, что здесь, у нас, все много проще. Матушка еще весной приобрела парочку птиц и по старому немецкому рецепту держала их в корзинах, откармливая яблоками и грецкими орехами, отчего гуси получились жирными и тяжелыми. Не хуже вышел и плам-пудинг, изготовленный по старому рецепту.

Наш вечер затянулся допоздна. Мы пели рождественские песни – поверь, голос у матушки куда как хорош. Я играла и сама радовалась музыке, которая была легка, как никогда прежде. Словно бы она звучала во мне, и я лишь выпускала ее на волю.

Затем матушка одарила слуг, и, конечно, мы сами обменялись дарами. Я преподнесла матушке новую книгу Диккенса, которого она весьма ценит за слог и тонкость в изображении характеров, а взамен получила набор для вышивания. Патрику мы преподнесли пару перчаток из тонкой телячьей кожи, а получили просто-таки очаровательные фигурки животных, вырезанные из слоновой кости.

Я ушла спать с мыслью, что и последующий день будет не менее чудесным, чем прошедший.

О Летти! Сколь глубоко я ошибалась!

Мы встали рано, потому как у матушки имелись намерения посетить сиротский приют, чтобы раздать несчастным детям яблоки, конфеты и носовые платки. Мне и Патрику надлежало сопровождать ее, что, конечно, было лишь в радость: мне бесконечно жаль тех, кого Господь обделил родительской любовью. Затем мы отправились в церковь, где вместе с прочими прихожанами вознесли хвалу Господу, а уж после направились домой, имея намерение сесть за рождественский стол.

Вот с этого момента все пошло совершенно неправильно! Вернувшись, мы увидели, что Джордж все же соблаговолил появиться в отеческом доме, и, к моей величайшей скорби, не один, а со своим приятелем Бигсби. Он произвел на меня самое отвратительное впечатление. Не понимаю, Летти, как могла восторгаться ты подобным человеком? Его лицо, огромное, круглое, с выпученными глазами и крохотным носом, в первый миг показалось мне вовсе не человечьим.

– Рад знакомству, – сказал он, глядя одним глазом на меня, а другим – на матушку. – Премного рад.

Конечно же, матушка уверила, что всегда мечтала принять такого гостя, и я в который раз удивилась ее выдержке. Говоря по правде, сама я дрожала, подавая руку этому существу.

Его прикосновение, горячее даже сквозь перчатку, едва не лишило меня чувств!

Но самым ужасным было то, что он привез с собой ту женщину, имя которой я не желаю называть! Он представил ее, как будто бы это само собой разумеется, что в нашем доме возможно принимать ее! И матушка, которая уже собралась было ответствовать резко и попросить гостей удалиться, не успела этого сделать, потому как Джордж, будучи пьян, закричал:

– Это мой дом! И если ты принимаешь в нем всяких проходимцев, – тут он указал на Патрика, – то примешь и моих друзей!

О Летти! Я никогда прежде не видела его таким! Он просто-таки стал белым от ярости.

– Хватит с меня твоих моралей! Ты забыла, что все здесь – мое? Я главный в семье! Я!

Мне кажется, что он вполне мог бы ударить ее, когда бы не Патрик, который встал между матушкой и Джорджем. Он ничего не сказал, просто посмотрел на Джорджа, и тот отступил.

Матушка моя схватилась за сердце и начала оседать, но Патрик подхватил ее на руки и, подняв с легкостью, будто бы не было в ней весу вовсе, попросил:

– Мисс Брианна, пошлите за доктором.

Он самолично отнес матушку в ее комнаты и сидел у кровати, пока не прибыл доктор. Тот попросил меня и Патрика выйти и долго беседовал наедине с матушкой. Выйдя, он ничего не сказал о ее состоянии, однако лицо имел обеспокоенное.

– Вашей матушке категорически необходим покой. А я желаю поговорить с вашим братом.

Однако желание это не было осуществлено, поскольку Джордж и Бигсби с той ужасной дамой отправились на прогулку. Мы с Патриком остались вдвоем, и, признаюсь, я была растеряна до такой степени, что, казалось, еще немного и сама слягу с ужаснейшей мигренью.

– Ваша тетушка, – сказал тогда доктор Патрику, видя, что более ни с кем поговорить не выйдет, – испытывает серьезные сердечные боли. Ей требуется больше отдыхать и по возможности не вставать с постели.

Также он рассказал о лекарствах, прописанных им для успокоения нервной системы, и о диете. Отныне матушке надлежит избегать тяжелых блюд и больше потреблять молока, творога и сливок.

– Идите к себе, – велел мне Патрик. – Я обо всем позабочусь. А вам требуется отдых.