Алиедора - Ник Перумов

Дивное чувство, когда не замечаешь и не боишься чужой стали, будучи неколебимо-твёрдо уверена, что она не в силах причинить тебе вред.

— Стой, кому говорят! — завопил младший из пикинёров. Доньята мимоходом скосила глаза: кожаная куртка с грубо нашитыми стальными пластинами, низкий и плоский шлем… явившийся по королевскому слову общинник или серф. Нет, скорее общинник, серфы не усердствуют и по собственной воле ничего не спрашивают.

— Сквайр! Оглох, что ли?! — поднялся и десятник.

Дольинцев сбило с толку нечеловеческое спокойствие Алиедоры и её скакуна. Гайто пофыркивал на чужих, но ничего большего себе не позволял.

Алиедора так и не ответила. Острия пик коснулись грудной брони её жеребца, когда рука доньяты слово сама по себе вскинула двудужный самострел и нажала на спуск.

Десятника отшвырнуло, он упал на спину, захрипел и забулькал, обхватив руками пробитое железным болтом горло. Второй выстрел достался говорливому пикинёру — остриё вошло в глаз, словно она, Алиедора, всю жизнь только и занималась, что била из арбалетов, и притом исключительно в яблочко.

Опрокинув пару дольинцев, оказавшихся ближе других, скакун доньяты помчался, да так, как не летел он и в самую первую ночь её побега. Прямо по улице, никуда не сворачивая.

«И зачем я вообще полезла в эту деревню, будь она неладна? Не могла объехать лесом?» — мелькнула запоздалая мысль.

Она ещё успела уронить на землю и затоптать копытами гайто бросившегося ей наперерез копейщика похрабрее, из тех, что охраняли полон. Те не упустили момента, бросившись врассыпную, и вовремя — потому что прямо посреди деревенской улицы стремительно вздувался хорошо знакомый пузырь. Остро завоняло металлически-кислым, и доньяте не требовалось даже оглядываться: Гниль шла за ней по пятам.

Недавние пленники и пленители разом забыли обо всём, воины сенора Берлеа удирали ещё поспешнее обитателей деревни. Гниль заставляла забыть все распри, смертельные враги кинулись спасаться вместе.

Жеребец вихрем пронёсся сквозь обречённое село. Конечно, это не пепелище, может, после нашествия Гнили тут что-то и уцелеет, как это обычно случалось — когда многоножки охотились за живой добычей, а не просто стирали все следы когда-то стоявших стен и живших за ними людей.

…Алиедора остановилась не скоро, свернув с торной дороги в чащу — где просто свалилась с седла и дала волю слезам.

Где она — там и Гниль. Четырежды за последнее время, с самой «брачной ночи», этот ужас прорывался — и совсем рядом с ней. Видать, незримо и неслышимо крался рядом, выжидая удобного момента: «Побитая собака», «Поросёнок», стёртая с лица земли деревня в сенорстве Берлеа, и вот теперь — здесь, вблизи от родного Венти.

Доньята слишком хорошо знала, что случается с теми, кто «Гниль приваживает», как говорили серфы.

«Но как же?.. но я же… я была хорошей… за что же меня так? И как теперь возвращаться домой? Что, если Гниль прорвётся в самом Венти? И не один раз? Конечно, камень — это не дерево, многоножкам с ним справиться труднее, но что, если нарывы станут лопаться посреди замкового двора что ни день?

Или… стой, а что, если?..»

Алиедора подняла залитое слезами лицо, судорожно всхлипывая и шмыгая носом. Осенний лес равнодушно смотрел ей в спину, по руке полз какой-то запоздавший лечь спать муравей.

Гниль идёт за ней по пятам? Отлично, значит, пусть она прорвётся в самой гуще дольинского лагеря!

«Но я же не могу её вызывать, — оспорила сама себя доньята. — Гниль просто чаще прорывается там же, где и я. Но я не ведьма, это только они умеют насылать беду. Эх, эх, ну почему обычно эти самые ведьмы кишмя кишат, так, что дров не хватает их сжигать, а как нужно — так ни одной поблизости нет?»

Алиедора поднялась на колени, последний раз громко шмыгнула носом — бедная маменька, видела б она её сейчас — от таких манер точно упала б в обморок.

Мыслям в голове вдруг стало как-то непривычно и необычно тесно.

А почему же все те ведьмы, что насылали порчу и призывали Гниль, поклонялись демонам и всё такое прочее, — почему же они не наслали её на тех же дерранцев? Или почему дольинские ведьмы — а такие есть, Алиедора не сомневалась — не проделали то же самое с меодорцами, когда те принялись жечь и разорять Берлеа?

Она обхватила голову руками, замерла, раскачиваясь. Что-то очень важное доньята почти уразумела, что-то важное — но неуловимое, что никак не выговоришь, несмотря на все старания.

Гниль. Ведьмы. Ведьмы. Гниль. Чудовища-дети, кого и детьми-то назвать язык не повернётся. Фра Шломини учил, что Гниль насылается ведьмами «по Ома попущению, за грехи наши». Серфы и свободные пахари, ремесленники в городах и купцы торговых гильдий, матросы и рыбаки — никогда в этом не сомневались.

Вот сейчас — сейчас надо, чтобы кто-нибудь наслал Гниль по-настоящему.

«Но кто? Или всё, что говорилось, будто Гниль можно «призвать», — просто сказки? И если она следует по пятам за мной, я что же, получается, сама ведьма? Или со мной какой-то особый случай, а ведьмы действительно хотели лишь всем вредить и всех губить, а до распри Долье с Меодором им и дела нет?

Ох, ум за разум заходит от такого! Так всё было просто — Байгли негодяй, я — его жертва, бегу и спасаюсь в родных стенах, злые дерранцы идут на нас походом… А теперь что? Бесчинства в Долье, да ещё — Гниль эта…

Нет, нельзя мне домой, — с отчётливым ужасом подумала Алиедора. — Если правда всё, что я тут себе напридумывала, то никак нельзя. А надо и впрямь крутиться возле дольинского лагеря — потому как не каждый же день возле меня прорыв происходит…»

Нет, на чуть-чуть в замок Венти, к своим, она, конечно, заглянуть сможет, убеждала себя Алиедора. На чуть-чуть, совсем на немного — потому как действительно, не каждый же день Гниль прорывается.

А остальное время надо быть возле дерранцев и иже с ними. Юная дева на вороном гайто, стремительная, таинственная и неуловимая, ночной ужас захватчиков, страшная, неотступная и смертоносная.

В мечтах Алиедора уже успела увидеть себя единолично уничтожившей всё войско Долье и въезжающей — на чуть-чуть, конечно же, на чуть-чуть! — под своды родного Венти; путь ей усыпают цветами, старшие сёстры рыдают и просят прощения, что дразнили её в девчоночьи годы, королева приглашает её разделить меодорский дворец с нею, спасительницей страны, — а она, Алиедора, гордо и печально отказывается, чтобы, облачившись в тёмные одежды, отправиться в уединённые края, туда, где преследующая её Гниль никому не причинит вреда.

Доньята вновь шмыгнула носом: перед глазами, как живая, застыла картина тайной пещеры высоко в горах, чтобы виден был весь Меодор с его лесами, реками и речушками, водопадами, городами и сёлами, острыми шпилями над храмами Ома, ползущими по мирным, безопасным дорогам купеческими караванами; а над всем этим — узкий вход в подземелье и застывшая тонкая фигура в тёмной одежде, с молитвенным смирением сложившая руки, смотрящая на спасённый ею мир. А питаться она станет доброхотными даяниями благодарных поселян.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});