Комната из листьев - Кейт Гренвилл

треп.

– По-моему, вы из Девона, – заметила я, пытаясь подобрать верный тон в разговоре со слугой, который к тому же был преступником. Но знакомая речь пробудила тоску. Мне захотелось вспомнить вместе с ним родные места. – Откуда именно?

Помимо моей воли эти слова прозвучали, как вопрос следователя. В лице Ханнафорда появилась настороженность. Я улыбнулась – едва заметно! – и он, расслабившись, отвечал:

– Миссис Макартур, моя ферма находилась недалеко от Брэдуорси. Но в глуши. Может, вы и названия-то такого не слышали.

– В сторону Милтон-Дамеред? – уточнила я. – Или ближе к Килкхэмптону?

Я живо представляла все эти места, узкие дороги, обсаженные высокой зеленой изгородью.

– Скорее в направлении Саткома, миссис Макартур, – объяснил он. – Солден-Кросс, потом Хоникрофт, а потом моя ферма – там, где Бекеттс-Хилл образует изгиб.

Мы оба умолкли, рисуя в воображении упомянутые места. Ханнафорд плотно сжал губы, и я догадалась, что его мучает боль сожаления. Он утратил те несколько полей, что ему принадлежали, возможно, жену и детей, все планы на будущее, когда позарился на чужого барана и был пойман с поличным.

Правда, я с запозданием поняла, что, перечисляя названия мест в его родном краю, пробуждая в его памяти их картины, я проявляла скорее жестокость, нежели доброту. Миссис Макартур, если удача будет благоволить к ней, со временем вернется домой. Уильям Ханнафорд, сосланный на каторгу до конца своих дней, родных мест никогда больше не увидит.

Каково это – принять решение, которое изменит твою жизнь? Увести барана из чужого стада, зная, что с того мгновения, как ты возьмешь его за рога, ты уже не жилец на этом свете? Что им двигало: отчаяние или безрассудная склонность к риску? Каково это – оказаться на заморской земле, стоять, избегая взгляда женщины, которая наделена властью вновь заковать тебя в кандалы, если ей будет угодно?

Я как будто задала вслух все эти вопросы, ибо Ханнафорд пустился рассказывать свою историю. Я подозревала, что он излагал ее много раз, всем, кто соглашался его выслушать. Словно надеялся, что она закончится иначе, если он будет часто ее рассказывать.

– Понимаете, миссис Макартур, мне нужен был племенной баран, – объяснял он. – Моей несчастной отаре. Я знал, как увеличить поголовье, но мне нужен был племенной баран. Всего один.

Ханнафорд удрученно хохотнул.

– У других бараны пропадали без дела, они им не были нужны. Так я думал.

Он снова глянул на меня, словно желал убедиться, что я не обратилась в мегеру, которая прикажет выпороть его за то, что он позволил себе такие вольности. И понял, что я не такая.

– Меня отец научил, – продолжал Ханнафорд. – Какой нужен баран. На ярмарке в Кроли я присмотрел отменного барана. От моего дома это было далеко, и у меня имелась повозка, а в задке я приспособил потайное место, чтобы барана никто не увидел на дороге. Для соседей я сочинил историю, печальную историю о том, как задешево купил барана у одного фермера, у которого умерла жена. О, я все продумал. Миссис Макартур, у вас когда-нибудь бывало так, что в своем воображении вы видите что-то абсолютно четко и ясно и начинаете верить, будто имеете на это право?

Это был риторический вопрос, на который он не ждал ответа, но мне было знакомо то, о чем он говорил. Тогда, у изгороди, на короткое мгновение я сочла себя вправе сделать то, на что права не имела.

– Какой же я дурак?! – с тихим удивлением в голосе произнес Ханнафорд.

Сколько бы он ни рассказывал эту свою историю, она до сих пор вызывала у него недоумение.

– Но мне повезло, повезло больше, чем того заслуживает дурак, – продолжал Ханнафорд. – Я украл животное, принадлежавшее генералу Уотсону, а тот оказался великодушным человеком. Он пришел к судье, сказал, что простил меня и не допустит, чтобы человека повесили из-за одной глупой жалкой ошибки.

Чтобы человека повесили. Рассказ Ханнафорда заставил меня взглянуть на Новый Южный Уэльс в ином свете. Уильяма Ханнафорда должны были казнить, а он жив. Но только здесь. Добродетельная Англия не желала, чтобы на ее целомудренном теле гнила такая язва, как овцекрад, и, если бы не появилась возможность выслать Ханнафорда из страны, просьбы генерала Уотсона не были бы услышаны. Новый Южный Уэльс был тюрьмой, из которой Ханнафорд никогда не вернется на родину. Но сама удаленность этого места, его неизведанная необычность, даже неутешительные перспективы, что оно сулило, могли обернуться не стеной, а дверью, открывающей перед Ханнафордом некое будущее.

Он сделал мне предложение

Спустя несколько месяцев после нашего прибытия в Новый Южный Уэльс Энн как-то днем подошла ко мне с опечаленным видом.

– Энн, почему ты не в настроении? – осведомилась я, полагая, что сейчас она пожалуется на Салливана, скажет, что ей неприятно работать рядом с ним. Я замечала, что он поглядывает на нее с вожделением, ухмыляясь полубеззубым ртом. Если он ее донимает, я с готовностью отошлю его на каторжные работы. Я надеялась, что именно об этом Энн хотела меня попросить.

– Я очень сожалею, мэм, – сказала она.

– Сожалеешь? О чем, Энн? Ты несчастна?

– Нет, что вы, мэм. Мне жаль покидать вас, оставляя в тяжелом положении.

Теперь она покраснела.

– Понимаете, он сделал мне предложение, – объяснила девушка. – Рядовой Эннис. И я ответила согласием.

Мы с Энн вместе многое пережили, и я привыкла полагаться на нее. Она была единственной надежной ниточкой среди множества тех, на кого нельзя опереться. К тому же, как и обещала миссис Кингдон, Энн стала для меня частичкой дома в этом чуждом краю. На секунду выдержка оставила меня. Вы только представьте, стойкая миссис Макартур рыдает, умоляет: «Не бросай меня!».

– Энн, я очень рада за тебя, – заверила я служанку. – А ты у нас, оказывается, темная лошадка! Я ведь ничего не замечала!

Но я знала: не замечала я потому, что не присматривалась. Подобно своему супругу, я не видела дальше собственного носа, признавая только «я», «мне», «мое». Сейчас Энн не бросала меня. Она просто использовала шанс, что подкинула ей судьба: дошла до поворота и не побоялась свернуть. Энн служила мне ровно два года: я уехала из Бриджрула в октябре, а теперь снова октябрь. Я смотрела на нее и видела то, что прежде не удосуживалась замечать: из неуклюжей девочки она превратилась в молодую женщину, в рыжеволосую веснушчатую красавицу, наделенную спокойствием и жизнерадостностью человека, который много что умеет. Рядовой Эннис, добросердечный парень, выбрал себе прекрасную жену.

– Милая Энн, я очень, очень рада за тебя, – повторила я.

Мы обнялись, так же, как когда-то в прошлом, но, когда разжали объятия и Энн посмотрела на меня, я догадалась: она понимает, что скрывается за моей радостью.

– Я очень сожалею, мэм, – снова сказала она и замешкалась.

Энн, я видела, пыталась подобрать