Комната из листьев - Кейт Гренвилл

вымученные излияния человека, которому платят пословно.

В каком-то смысле так и было. Я считала своим долгом писать матери и подруге детства о том, что я абсолютно всем довольна, что у нас великолепные перспективы. Мои письма будут зачитывать соседям. Всех, кто будет приходить в гости к матери или наведываться в дом священника, станут развлекать рассказами Элизабет о диковинном крае, где она теперь живет. Я не хотела, чтобы обо мне тревожились. Зачем?

На то была еще одна причина: моя гордость. Я не могла допустить, чтобы меня жалели.

Порой, читая свои послания и восхищаясь оптимистичными выдумками собственного сочинения, я досадовала, что мы с Брайди в свое время не разработали язык иносказаний, который был бы известен только нам двоим. На всем земном шаре она была единственным человеком, которому я хотела бы поведать правду, скрытую за красивыми словами. Но об этом не могло быть и речи.

Мистер Макартур прочитывал письма, что я писала Брайди и матери. Зная это, я старательно следила за тем, чтобы в моих посланиях не к чему было придраться. Он тоже показывал мне свои письма, адресованные брату и отцу. Как и в моих, в них наша жизнь описывалась в самых радужных красках. Он никогда не отмечал, насколько мой оптимизм далек от реальности, а я никогда не выражала сомнений по поводу его приукрашиваний. В действительности, я частенько слово в слово заимствовала некоторые из его высказываний, – чтобы угодить ему. Ведь с довольным мистером Макартуром было куда приятнее общаться.

Переписывая его цветистые фразы, я обратила внимание, что слово «мы» в письмах, сочиненных мужем, отсутствует. В эгоцентрическом мировоззрении мистера Макартура не было такого понятия. Только «я», «мне», «моё».

Бдительность

Каждое утро, просыпаясь под варварский гогот смеющихся кукабар[11], я старалась не думать о том, когда мы покинем этот дикий край. Морских пехотинцев направили сюда на три года, и полсрока они уже отслужили, однако Корпус Нового Южного Уэльса был создан для того, чтобы заменить их на постоянной основе. Длительность нашего пребывания здесь – ссылка, если угодно – зависела от того, насколько быстро мистер Макартур сумеет добиться своей цели. Отдать долг, скопить денег и вернуться домой.

Приходилось признать, что, возможно, этого не случится никогда. Да, мой супруг был хитроумен и честолюбив. Но вместе с тем неуравновешен, задирист, неуживчив, неблагоразумен. Запросто мог погубить все наши надежды.

Каждое утро, когда я лежала рядом с мужем, стараясь его не разбудить, я предавалась раздумьям. Мое положение – женщины, супруги – не давало мне власти, и все же каким-то образом я должна была взять на себя ответственность за наши судьбы. Единственный способ – предугадывать его потребности и желания, так же, как он распознавал потребности и желания людей, которых стремился подчинить своей воле.

Чего он мог бы пожелать? Есть ли такое желание, к исполнению которого его можно склонить? Он всегда жаждал… похвалы, лести, собралась я написать, но это было бы не совсем точно. Он хотел, чтобы его замечали, чтобы с ним считались. Ему требовалось внимание окружающих: внимание и уважение. Сын торговца тканями, энсин на половинном жаловании, он так долго оставался маленьким человеком в глазах других, что ему необходимо было вырасти в своих собственных глазах. Поэтому он с такой яростью защищал свою честь – во вред себе, жертвуя собственной выгодой.

Значит, это я должна быть хладнокровной и уравновешенной. Пока мы здесь – да, по сути, до конца жизни, – мне предстоит удерживать мистера Макартура от губительных поступков, которые могли бы навлечь на нас беду, как это случилось на борту «Нептуна». А для этого я должна научиться быть такой же хитроумной, как он. Уметь перехитрить его, переждать. Определять, когда не согласиться с ним, но при этом подвести его к тому, что это его собственное решение. Или сказать: «О, мистер Макартур, какой грандиозный план!» и затем ждать, пока его энтузиазм сойдет на нет.

Если я освою это искусство, тогда еще есть шанс – от нуля до бесконечности – когда-нибудь вернуться домой. А если не освою, мы весь остаток жизни проведем в этой ссылке.

У миссис Бортвик я переняла манеру чуть приподнимать уголки губ, складывая их в безмятежную полуулыбку. Поначалу заставляла себя, потом это вошло в привычку. Лишь оставаясь одна, я могла расслабиться, и в такие минуты беспечности на лице моем, я знала, застывало выражение сурового долготерпения.

Прислуга

Для офицеров одно из преимуществ проживания в этой далекой колонии состояло в том, что им выделялись в качестве слуг каторжники, которые полностью находились на казенном обеспечении, и, как только мы перебрались в более просторный дом, мистер Макартур не преминул воспользоваться этой привилегией.

Когда мы прибыли в Новый Южный Уэльс, к нам приставили громилу по фамилии Салливан. Он был молод, но тяготы суровой жизни оставили на нем свои отметины: лицо истрепанное, как старый башмак; половина зубов отсутствует. Мистер Макартур сказал мне, что Салливана осудили за кражу свечей: они торчали у него из кармана, когда он был пойман с поличным, хотя сам Салливан твердил, что ничего про них не знает.

Женщина, что родила его, наверное, дала ему нормальное имя, но Салливан сказал, что его зовут Потряс. Он никогда не смотрел людям в глаза. Эта привычка распространена среди преступников. Если ты смотришь в глаза хозяину, значит, считаешь себя равным ему, что можно расценить как наглость, а за наглое поведение полагалась дюжина ударов плетью. Обращаясь к мистеру Макартуру, Салливан всегда добавлял титул «сквайр» и при этом многозначительно улыбался. Улыбка у него была отвратительная.

Но, когда в бухту вошел «Атлантик» с новой партией заключенных на борту, мистер Макартур, тут как тут, ждал на причале. Офицер, дорожащий своим положением, не обойдется одним никчемным бездельником.

Уильям Ханнафорд был светловолосым великаном с честным открытым лицом. Хоть он и провел в море много месяцев, в нем сразу можно было распознать фермера. Еще было видно, что он неунывающий человек, никогда не падает духом, какие бы гадости ему ни подкидывала жизнь.

– Овцекрад, – сообщил мне мистер Макартур. – Но петли избежал. Одному Богу известно, как ему это удалось.

В тот первый день, когда Ханнафорд стоял и болтал с Салливаном, я услышала знакомый выговор, такой же, как у меня. Легко было представить, как он в Девоне, облокотившись на изгородь, точит лясы с соседом, беседуя о том о сем, как это любил делать мой дедушка. Салливан обернулся ко мне, тем самым вынудив Ханнафорда тоже взглянуть на меня. У того в лице мелькнул испуг, когда он понял, что я, миссис Джон Макартур, в приличном капоре, слушаю их