Мы будем жить - Яна Завацкая

Если Анквилла собирался найти нас — то уже нашел, уже знает, где мы, и вероятно, уже как-то готовится к спасательной операции.

И это означает, что пора действовать.

Я все-таки заснул в тусклом свете ночной лампы, не знаю, когда. Разбудил меня, как обычно, лязг засова снаружи: нам принесли еду.

Нико отпил немного кофе помоечного вкуса и один раз откусил нежаренный тост с сыром. Я заставил себя съесть целый кусок хлеба с дешевой салями, но кофе тоже не одолел. Нико мне не нравился совершенно: был он вялый, такой же бледный, как вчера, на вопросы отвечал односложно.

— Болит что-нибудь? — спросил я, дожевывая свой хлеб. Нико взглянул на меня воспаленными глазами и мотнул головой.

— Соберись, — попросил я, — съешь чего-нибудь, нам нужны силы. Ну, чего ты? — я вроде как ободряюще хлопнул его по плечу. Нико вдруг затрясся.

— Я боюсь, — прошептал он. Взглянул на меня, и вдруг лицо исказилось, хлынули слезы.

— Я боюсь, Клаус! Они сейчас опять меня возьмут… а я не могу больше, ну не могу я, как ты не понимаешь! — он вскочил. Схватил поднос с завтраком и швырнул в стену, кофейный термос подозрительно звякнул. Нико бросился к двери, я за ним и удержал в последний момент — он только собрался колотить в дверь. Вместо этого Нико начал бороться со мной и оказался неожиданно сильным, видно, от отчаяния. Я не успел вспомнить хоть какой-нибудь прием, как он уже швырнул меня на койку. Однако это его успокоило. Нико сел напротив меня, напоследок стукнув кулаком по спинке кровати.

— Они больше не будут так делать, — сказал я успокаивающе. Нико шмыгнул носом.

— Ты откуда знаешь?

— Это логично, подумай сам. Если это было исследование болевой чувствительности, то они уже получили результаты, что еще-то нужно?

— Ты даже не представляешь, как долго можно обследовать человека и что изучать! Например, чувствительность к общему переохлаждению организма. Терморецепторы… жечь меня сигаретами они еще не додумались. Сенсорная депривация еще есть. Голод. А как насчет состояния иммунной защиты? Чума, холера… да хотя бы дизентерия. О психиатрии я уже не говорю! С тобой вчера уже начали.

Меня передернуло.

Как сказать ему о моем плане, да хотя бы о том, что этот план вообще есть? Но это обязательно привлечет внимание сволочей. Они будут настороже. Нет, лучше уж не стоит.

Нико снова лег на койку, лицом к стене. Разговаривать с ним бесполезно, да мне и не хотелось сейчас говорить. Он не может, видите ли. А я могу разве? Спокойно, Клаус, спокойно. Ему все же вчера досталось больше.

План. Нет у меня никакого плана! Какой тут может быть план в самом деле? Я только могу представить, как охраняется камера, и я точно знаю, что надо попробовать бежать — даже под угрозой жизни. Но как бежать — я этого не знаю и выяснить не могу, и к тому же они все время разделяют нас, а бежать одному — нет смысла.

Дверь снова открылась, крупное тело Нико заметно дернулось.

— На выход, оба, — скомандовал охранник. Это уже интереснее. Сегодня нас не разделят? Я встал и первым подошел к двери. Нико с кряхтеньем сползал с койки.

Охранников было двое, один шел впереди, другой конвоировал нас сзади. Я еще раз внимательно рассмотрел одежду и вооружение — ничего особенного, обычный полицейский набор: Вальтер Р-99 в кобуре, японская дубинка-тонфа и наручники.

На этот раз мы поднялись на второй этаж. Насколько я помнил расположение, там должен находиться кабинет Мюллера — и хотя таблички на двери не было, я узнал помещение.

Нас ввели в кабинет, усадили на два жестких стула. Мюллер оторвал взгляд от монитора на своем столе.

— Доброе утро, господа! Как вам спалось?

Мы оба не отвечали. Два окна, думал я. Решетки. И второй этаж.

Один из охранников вышел, второй застыл у двери. Мюллер изобразил улыбку.

— Вы сегодня неразговорчивы. Нет настроения?

— Какого черта вы держите нас здесь? — сорвался Нико, — вы представляете, что вы делаете и чем рискуете?

Мюллер остановил на нем холодный взгляд голубых арийских глаз.

— Абсолютно ничем, герр Ватерманн. Не считайте нас идиотами. Все, что мы делаем — санкционировано и согласовано. Просто мир выглядит несколько иначе, чем вы думали до сих пор.

— Что вы хотите от нас? — спросил я, — всю информацию, которая у меня была, вы уже получили.

— Скажите, а вот сами вы… как, разделяете идеи этой их хальтаяты? — поинтересовался Мюллер. Мне смутно припомнилось, что об этом шла речь и вчера, под капельницей. Но что я тогда говорил?

— Очевидно, нет. В конце концов, я мог бы уйти с дедом еще тогда. Но я отказался.

— Вот именно, — подчеркнул Мюллер, подняв палец, — вы отказались. И это дает нам определенную надежду! А почему вы отказались, Оттерсбах?

— Не ваше дело, — буркнул я. Мюллер покачал головой.

— Мое. Вы еще не поняли? Все, что происходит в пределах вашей черепной коробки — это именно мое дело. Вчера вы сказали кое-что другое.

— Я не помню, что говорил.

— Вы сказали, что хотели бы просто жить спокойно. И что амару убийцы.

— Думаете, что вы лучше? — поразился я.

— Да, Оттерсбах. Мы лучше. Поймите, в этом мире суть не в гуманизме, не в том, кто и как поступает. Стоит только окунуться в политику, тронуть немного рычажки, которые двигают этим миром — и неизбежно замараешься. Чистых нет. Мы защищаем демократию в странах Ближнего Востока — но при этом убиваем людей, разрушаем их жилища, инфраструктуру, обрекаем на нищету и голод. Хотя и их правительства тоже хороши. Где вы видели на этой земле чистых и праведных? Их нет. Разница в другом. Мы хотим, чтобы вот этот мир, такой, как он есть — сохранился. Чтобы дети смеялись и ходили в школу, чтобы люди покупали машины и ездили в отпуск, чтобы выпускались новые айфоны и айпады, чтобы этот мир, вот такой, как он есть, нелепый, иногда жестокий, иногда печальный, пестрый человеческий мир — все-таки жил. А они хотят уничтожить этот мир. Господа, вы оба были гимназистами, получили хорошее образование, вы приличные люди… вы что, действительно так ненавидите наш мир?

— А вы что, — спросил я, — серьезно считаете себя спасителем человечества?

Мюллер грустно улыбнулся.

— Не я дал название нашей организации. Да, голливудские фильмы — это забавно. Но ведь может наступить такой момент, когда всему человечеству будет грозить опасность. Даже если это многократно обыграно в кинематографе… И этот момент близится. И вы — вот вы что, против человечества?

— Нет, — сказал я, — мы обыватели. Мы хотим просто банально жить, никого не трогая. Отпустите нас, и мы обо всем забудем. Просто отпустите.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});