Валтасаров пир - Роксана Гедеон

– Хорошо… я все передам, ваше сиятельство.

От прежнего обращения «мадам» он отказался. Улыбнувшись, я хотела дать ему еще денег, но не успела: Брике уже перепрыгнул через ограду, нырнул в кусты и скрылся за углом.

2

Танцы утомили меня, и граф де Водрейль любезно взялся проводить меня в салон. Я приняла его предложение. Проходя мимо большого золоченого зеркала, я не преминула вновь полюбоваться своим новым платьем, сшитым к балу у принцессы де Роган и уже завоевавшим множество комплиментов. Над платьем трудилась сама Роза Бертен и сотворила это маленькое чудо из роскошного сиреневого бархата со сверкающей диасперовой нитью, отделав его бесчисленными белыми вогезскими кружевами и муаровыми лентами, сплошь затканными золотом. Низкий вырез был заколот тяжелой сапфировой брошью – яркой, как сгусток морской синевы. Причесывал к сегодняшнему приему меня Леонар: волосы пышно подобраны на затылок и в золотистые пряди вплетены нити голубоватого жемчуга, один вьющийся локон спускается на грудь с чарующей изящной небрежностью… По счастью, Соланж де Бельер, самой красивой дамы Франции, на бале не было, а принцесса Монако, слывшая красавицей, была старше меня на десять лет – словом, нынешним вечером мне нечего было опасаться соперниц.

– Вы оставили мадам де Жаржей, граф – берегитесь! – сказала я смеясь. – И ради кого? Ради меня, своей старой знакомой!

– Ах, мадам, вы мне льстите. Я никогда не тешил себя надеждой назвать вас своей знакомой, и вы это знаете.

– Но и не слишком старались завязать со мной знакомство. На первом месте у вас всегда были кутежи и попойки с графом д'Артуа.

Эти совсем не любезные слова я произнесла с такой очаровательной кокетливой улыбкой, что у графа недостало духу оскорбиться. Граф был не слишком умен и не слишком образован, о его похождениях и долгах ходили скандальные легенды, его чело венчал титул «первого любовника Марии Антуанетты», но, в сущности, он был мне безразличен. Я не любила графиню де Жаржей, его любовницу, и была рада досадить ей. Ради такого удовольствия я дала от ворот поворот герцогу де Куаньи и шевалье де Монлозье. Сколько их было сегодня, охотников назвать меня своей любовницей… Я чувствовала себя свободной и совершенно не вспоминала о своем замужестве.

– Где ваша жена, граф?

– В Бель-Этуаль. Она снова беременна.

– Святая пятница! Это в который же раз?

– В четвертый.

– За четыре года замужества!

Я мысленно поблагодарила пресвятую деву за то, что мне такая возможность не грозит. Эмманюэль никогда не сможет иметь детей, это я точно знала от Лассона. Перспектива повторить судьбу Терезы де Ла Фош, вышедшей замуж за этого повесу Водрейля, меня вовсе не прельщала. За четыре года замужества она всего семь месяцев была в Версале, тем временем как ее муж, отослав ее рожать в провинцию, развлекается со своими любовницами!

Мы прошли мимо Марии Антуанетты, и я сделала глубокий реверанс, выражая королеве свое почтение. Она отвечала мне довольно невнимательно, и я сочла это за недобрый знак. Из моей памяти еще не испарился тот случай с графом д'Артуа, когда я обожгла его кофе. Пока что никаких репрессий не последовало, но как знать – ведь я подняла руку на принца крови!

– Где ваш муж, принцесса? – спросила королева.

– Честное слово, не знаю, ваше величество. Наверняка где-то поблизости – на этот вечер мы приехали вместе.

Я лгала королеве очень спокойно и невозмутимо: Эмманюэль уже который день был в провинции…

Мария Антуанетта сделала знак, что отпускает меня, и граф провел меня к игорному столу. Хозяйка бала, тощая исплаканная принцесса де Роган, прижимая к груди свою любимую собачку, любезно протянула мне хрустальный бокал с черным мускатом – он благоухал запахами полевой ромашки. Я сделала три глотка и присоединилась к играющим. Играли в брелан, и барону де Ратиньи сегодня явно везло. Кроме него за зеленым столом находился кардинал де Роган, известный больше своими авантюрами, чем благочестием, Жюль де Полиньяк со своим молодым сыном, маркиза де Ла Луэтт и тетка короля ее высочества Виктория Луиза.

Мне сегодня везло, хотя я никогда не могла похвастать особым умением играть в карты. Поставив двадцать луидоров, я выиграла целых сто пятьдесят, составив конкуренцию самому барону де Ратиньи. Козыри сами шли мне в руки – у меня постоянно складывался карре брелан,[14] и я выигрывала.

– Вам сегодня невероятно везет, – заметил кардинал, проигравшись.

– Еще бы! – сказала принцесса Виктория Луиза. – Видит Бог, счастье всегда покровительствует счастливым, – а ведь вы, мадам, счастливы, получив такого мужа.

У меня так и вертелось на языке замечание о том, что эту принцессу крови еще ее отец, покойный Людовик XV, называл пустомелей, но я вовремя сдержалась. В конце концов, ее высочество не виновата в том, что глупа.

Офицер в форме капитана лейб-гвардии подошел ко мне и, наклонившись, тихо спросил, произнося слова с явным немецким акцентом:

– Тысяча исфинений, сутарыня: мне поручено уснать, не исфестно ли фам, где находится фаш муш?

Это вторичное упоминание о моем муже, теперь уже из уст капитана лейб-гвардии, заставило меня насторожиться. Какое им дело до бедняги Эмманюэля?

– Понятия не имею, – отвечала я резко. – Ради Бога, оставьте меня в покое хотя бы на сегодняшний вечер!

Интерес к игре у меня пропал. Я собрала выигрыш в изящный вышитый кошелек и вышла в музыкальный салон. Там пела что-то из оперы «Вечер на бульварах» Фавара знаменитая певица мадемуазель Арну. Вообще-то доступ ко двору для нее был закрыт, но здесь, в так называемом обществе без предрассудков, принимали кого угодно – от актрисы до доктора магнетизма Месмера и шарлатана Калиостро, необычайно модных два-три года назад. Считалось, что такая «изюминка» придает прелесть всему вечеру.

Когда Арну закончила петь, выступил какой-то клавесинист. Нежные серебристые переливы мелодий Перголезе, Кампра и Детуша немного меня успокоили. Я забыла о том любопытстве, которое все почему-то проявляли к Эмманюэлю, и взглянула на графа де Водрейля поласковее. Он просто расцвел и стал до того смел, что принялся нашептывать мне на ухо эротические стихи Дюра и Лафара.

– Перестаньте, сударь! – сказала я. – Вы стали невыносимо дерзки.

– Мадам, разве есть на свете хоть что-то, что удивило бы Версаль своей дерзостью? Все непристойное и скабрезное здесь, в этих стенах, уже сказано и сделано. Может быть, вы не любите литературу?

– Мои литературные вкусы немного отличны от ваших… Признаться, я предпочитаю «Киллеринского настоятеля» аббата Прево.[15]