Укус ангела - Павел Крусанов

– Это не так, – сказал Нестор и в углах его губ вскипела белая пена. – Они состоят из металлической решётки.

Пётр без чувства посмотрел на недоросля.

– Какой только ереси нынче не учат – право слово, срамно слушать. Разумеется, сера и ртуть алхимиков не соответствуют тому, что понимается теперь под этими словами, а имеют скорее отвлечённый смысл. Ртуть представлялась воплощением металлических свойств, а сера олицетворяла изменчивость металла под действием температуры. Для превращения металлов алхимикам необходимы были медикаменты-тинктуры троякого рода – первые два рода лишь приближали неблагородные металлы к благородным и только медикамент третьего порядка, magisterium, чудодейственный философский камень, мог вполне разрешить задачу. Одна часть этого волшебного средства способна была обратить в золото в миллион раз большее количество металла! Тинктура третьего рода была чистой душой золота, лишённой пут всякой физики! Понимаешь, о чём я?

– Обо мне, – кивнула Таня. – И немного о золоте.

Легкоступов фыркнул.

– Алхимия по сути исследовала мистическую металлургию, изучала джиннов металлов – то есть те процессы, которым, по нынешним понятиям, природа позволяет проистекать лишь в живых организмах. Метаморфоз металлов представлялся сродни метаморфозу насекомых. – Пётр снова сокрушённо вздохнул. – Глубочайшая наука о жизни скрывалась под их теориями и символами… Но столь грандиозные идеи неизменно ломают узкие черепа. Не все алхимики были гениями – жадность привлекла сюда искателей золота, чуждых всякому мистицизму. Они понимали всё буквально – из этой-то кухни вульгарных шарлатанов и вышла нынешняя химия.

– А какое отношение это имеет к сборищам колдунов и могов, которые вы тут устраиваете?

– Прямое. Физика, как известно – тело порядка. Но если освободить огонь вещей, если выпустить на волю джинна и истребить его лампу, мир захлестнёт хаос. Он сметёт границы человеческих представлений, сокрушит знание о возможном и разнесёт в пух декорации изолгавшейся земли. А потом – дело за малым. Останется заключить освободившийся огонь в новую – с молоточка – форму, слепить для джинна новый горшок – вот и получится преображённый мир, мир былой сакральной иерархии.

– И что, все станут счастливы?

Петруша издал неопределённый звук – не то прочистил горло, не то крякнул от удовольствия.

– Нет, не станут. – Ещё один глоток вина. – Русский учёный Георгий Гурджиев описал закон конечности знания. Того самого, который не гранит науки, а приблизительно нижняя шехина – стёкший во тьму божественный свет. Знание это исчислимо, оно дано земле в ограниченном объёме – стало быть, его будет много, но у избранных, либо мало, но у всех. Если, конечно, всем приспичит его собирать. Какое тут счастье?

– Тогда зачем лепить новый мир? – непритворно удивилась Таня.

– «Ветер дует затем, чтоб приводить корабли к пристани дальней и чтоб песком засыпать караваны», – продекламировал Легкоступов.

Тут в дверях столовой появились Некитаев и князь Кошкин.

– Стихи читаете? – улыбнулся Феликс.

По странной прихоти Иван давно задобрил Кошкина почтительным и в меру шутливым письмом, отправленным ещё из Царьграда. И князь простил. Иногда казалось, будто Некитаев и вправду немного сожалел о том, что однажды резковато обошёлся с Феликсом. Да и с Кауркой, пожалуй, тоже. Хотя Петруша ни за что бы в это не поверил, ибо твёрдо знал – в тёмных глубинах души генерала больше не мучил грех, там он себе уже всё разрешил.

Иван с Кошкиным выглядели свежо – как выяснилось, они уже успели сыграть партию в городки. Откуда возник на вчерашнем ужине Феликс, Легкоступов понять не мог. То есть, он догадывался, что того пригласил Некитаев, но не в силах был сообразить – за каким бесом? «Зачем ему сдался Феликс? – думал Пётр и удивлялся ревнивому тону мысли. – На голубятне посвистом турманов гонять? Так для этого Прохор есть». Некитаев сел за стол и, осмотрев закуски, почтил взглядом гостей, – глаза его струили такой испепеляющий холод, будто сквозь них смотрел ледяной ад Иблиса. Легкоступов со злорадством понял, что в городки Иван проиграл и теперь Феликсу несдобровать. А заодно достанется и прочим.

– Что не весел, нос повесил? – для порядка сбалагурил Петруша, не сразу смекнув, что нарывается.

– Сегодня ночью мне приснился смысл жизни, а утром я не смог вспомнить, в чём он состоит. – Слова Ивана текли медленно, словно мёд по стеклу. – Кстати, забыл вчера тебе сказать. Здешний губернатор решил меня развлечь и устроил экскурсию по запасникам Кунсткамеры. Знаешь, что я там увидел, кроме идола Бафомет, которому поклонялись тамплиеры? – Некитаев выдержал опустошающую паузу. – Между мумией тамбовского крестьянина с бараньими рогами и зафармалиненной головой Джи-ламы помещён твой отец.

Петра прошиб холодный пот.

– Экспонат номер четыре тысячи шестнадцать, «человек-дерево», – уточнил Некитаев. – Впервые увидел его без рубашки со «стоечкой». К тому же у него отпилена нога, а на культе видны годовые кольца – ровно семьдесят шесть.

Легкоступов побагровел. Новость была ужасна, но ещё ужаснее показалось то, что оглашена она при постороннем Кошкине. Это был тычок ниже пояса.

Генерал встал и подошёл к окну. Снаружи желтела тихая осень, такая прозрачная, что два человека, один из которых оставался в лете, а другой почему-то оказался в зиме, могли сквозь неё, как сквозь стекло, махнуть друг другу руками.

– Не бери в голову, – сказал Некитаев и махнул кому-то рукой из осени. – Как вступлю в должность, я тебе его добуду. Закопаешь по-человечески.

– О чём это вы? – позабыл о тарелке Феликс.

– О чём? – Генерал обернулся к столу. – Когда-то Луций в римском сенате предлагал использовать при казни распятием верёвки вместо гвоздей, ибо, привязывая преступника, наказываешь преступника, а приколачивая его, наказываешь и крест. – Иван улыбнулся – такой улыбкой, точно она просто пристёгивалась к лицу и не предполагала внутренней смены чувства. – Так вот, господа, я пользуюсь гвоздями.

Дворецкий принёс кофе и почту – кипу поздравительных телеграмм со всего глобуса. Следом в столовую вошёл Прохор и замер у дверей, ожидая. Должно быть, это ему Некитаев махал в окно.

– Бери машину и отправляйся за Бадняком, – велел денщику Иван. – Скажи, чтобы тюбик прихватил и всё, что следует. Он знает.

При имени «Бадняк» по столовой из угла в угол метнулась бледная тень. Пардус вскинулся на софе, присел, оскалился и пару раз стремительно мазнул по тени лапой. К собственному ужасу – безрезультатно. Нестор, выплеснув кофе на скатерть, кинулся успокаивать встревоженного зверя и уж ему-то досталось что надо – всегда ласковый с китайчонком пардус мигом распорол ему когтем щёку и сорвал ухо. Сапожок истошно заверещал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});