Конец рабства - Джозеф Конрад

Масси направился прямо в свою каюту, зажег свет и отыскал бумажку с приснившимся ему номером, пламенные цифры которого были вызваны к жизни силой иной страсти. Он должен приложить все силы, чтобы не пропустить тираж. В этом номере был тайный смысл. Но где найти средства, чтобы продолжать игру?

— Проклятый скряга! — пробормотал он.

Если б мистер Стерн и сообщил ему кое-что новое, касающееся его компаньона, то Масси мог бы ответить, что болезнью человека можно воспользоваться не только для того, чтобы его вышвырнуть и таким образом отложить на год выплату денег! Лучше было сохранить болезнь в тайне и принудить его остаться. Лишенный средств, он пожелал бы остаться, и таким образом вопрос о выплате пая был бы закрыт. В точности он не знал, как далеко зашла болезнь капитана Уолея; если бы тот и посадил где-нибудь судно на мель, никакой вины не лежало бы на владельце, не так ли? Он не обязан знать, что дело неладно. Но, вероятно, никто бы и не поднял этого вопроса, а судно было застраховано. У Масси хватило выдержки платить страховые взносы. Но это было не все. Он не верил в бедность капитана Уолея, не верил, что тот не отложил хоть какой-нибудь суммы. Если бы он, Масси, завладел этой суммой, то были бы куплены новые котлы, и все осталось бы по-старому. А если судно в конце концов погибнет, — тем лучше. Он его ненавидел, — ненавидел заботы, которые отвлекали его помыслы от погони за счастьем. Он хотел отправить судно на дно моря и прикарманить страховую премию. Выйдя, обескураженный, из каюты капитана Уолея, он так же остро ненавидел судно с изношенными котлами, как и человека с потускневшими глазами.

В конце концов в наших поступках мы в значительной степени руководствуемся тем, что внушается нам извне: если б не пьяная болтовня Джека, Масси тотчас же объяснился бы с несчастным стариком, который не хотел ни помочь, ни остаться, ни погубить судно. Старый мошенник! Масси горел желанием его вышвырнуть, но удерживался. Время еще есть… успеется. А теперь новая страшная мысль зародилась в его голове. Разве у него не хватит мужества? Как бредил этот пьяница Джек! «Ухитрится выкинуть штуку, чтобы отделаться от судна!» Ну что ж, Джек был не так уж далек от истины. Масси придумал хитрую штуку. Да, но как быть с риском?

Он познал гордость — гордость человека, стоящего выше предрассудков, сердце его забилось быстрее, а во рту пересохло. Не у всякого хватит смелости, но он — Масси, и он дерзнет!

На палубе пробило шесть склянок. Одиннадцать часов!

Он выпил стакан воды и присел на несколько минут, чтобы успокоиться. Затем достал из ящика маленький глухой фонарик и зажег его.

Почти напротив его каюты, по другую сторону узкого прохода под мостиком, находился чуланчик, помещавшийся как раз над котлами машинного отделения; пол, стены и потолок его были железные, так как под ним была высокая температура. Сюда складывали всякий хлам; в углу лежали железные обломки, пустые жестянки из-под масла, мешки с тряпьем, куча каменного угля, сломанная старая клетка для кур, рваные чехлы, старые лампы; за лопнувшую медную трубу, которую выбросили из машинного отделения, кто-то засунул коричневую войлочную шляпу; эта шляпа принадлежала человеку, бывшему когда-то помощником на «Софале» (он умер от малярии у берегов Бразилии) Непроницаемая тьма окутывала эту груду забытых вещей. Луч света, отбрасываемый фонариком Масси, падал косо, прорезая мрак.

Куртка Масси была расстегнута. Он заложил дверь болтом (другой двери здесь не было) и, присев на корточки перед кучей хлама, стал набивать карманы кусками железа. Он выбирал их тщательно, словно эти заржавленные гайки, сломанные болты, звенья цепи были кусками золота и ему представился единственный в жизни случай, когда он мог это золото унести. Боковые карманы, карман на груди, внутренние карманы он набил так, что они раздулись. Он рассматривал обломки. Иные он отбрасывал. Ржавое железо покрывало пылью его руки. Масси отчасти понимал научную основу своей хитроумной выдумки. Если вы хотите отклонить магнитную стрелку компаса, лучше всего использовать для этой цели ковкое железо; большое количество мелких обломков в карманах куртки вернее приведет вас к цели, чем несколько больших кусков, ибо, при равном весе, вы получаете большую площадь, что как раз и имеет значение.

Быстро выскользнул он из чулана — ему достаточно было сделать два шага, — и, войдя в свою каюту, заметил, что руки его красны, красны от ржавчины. Это его смутило, словно они были окровавлены. Он торопливо осмотрел свой костюм. Как, и брюки тоже! Он вытирал об них покрытые ржавчиной ладони.

Второпях он оторвал пуговицу, затем вычистил свой костюм, вымыл руки. Тогда чувство вины рассеялось; он сел и стал ждать.

Нагруженный железом, выпрямившись, он сидел в кресле. У бедер он ощущал твердые обломки, куски железа в карманах касались его ребер, когда он вздыхал; все эти фунты оттягивали ему плечи. Вид у него был отупевший, а желтое лицо с уставившимися в одну точку черными глазами казалось спокойным и грустным.

Услыхав, что над головой его пробило восемь склянок, он встал и приготовился идти. Движения его казались бесцельными, нижняя губа слегка отвисла, глаза блуждали; от страшного напряжения воли взгляд стал тупым, лишенным всякого выражения.

С последним ударом склянки на мостик бесшумно поднялся серанг, чтобы сменить помощника. Стерн был настроен благодушно, ибо теперь ему нечего было желать.

— Хорошо ли ты видишь, серанг? Сейчас довольно темно. Я подожду, пока ты привыкнешь к темноте.

Старый малаец прошептал что-то, поднял усталые глаза, подошел к освещенному нактоузу и, заложив руки за спину, устремил взгляд на картушку компаса.

— Около половины четвертого смотри внимательно — мы будем приближаться к суше. Но тумана сейчас нет. Ты заглянул к капитану, перед тем как подняться на мостик?

Знает он, который час? Ну, в таком случае я ухожу.

Внизу, у трапа, он отступил в сторону, чтобы пропустить капитана. Прислушиваясь к его ровным, уверенным шагам, он на секунду задумался. «Странно, — сказал он про себя, — никак не можешь решить, видел он тебя или нет. Но сейчас он, должно быть, слышал мое дыхание».

В конце концов старик все-таки удивительный человек.

Говорят, он пользовался когда-то известностью. Мистер Стерн охотно этому верил. Затем он пришел к тому заключению, что капитан может разглядеть фигуру человека — сейчас, например, капитан видел его, Стерна, — но, не различая лица, вынужден молчать и делать вид, будто не замечает, из боязни выдать себя. Мистер Стерн был проницательным человеком.

Каждую секунду эта необходимость притворяться напоминала капитану Уолею об унизительной его лжи. В эту ложь он втянулся, побуждаемый своей отеческой любовью и безграничной верой в божественную справедливость к людям на земле. Он даст своей бедной Айви возможность получить еще раз его месячное жалование. Быть может, болезнь лишь временная. Конечно, бог не лишит его сил помогать дочери и не бросит его, нагого, в ночь бесконечную. Он цеплялся за надежду, а когда болезнь одержала верх над надеждой, он старался не верить очевидности.

Тщетно! По мере того как сгущался мрак вселенной, мысли его становились зловеще-ясными. В минуты просветленного страдания он видел жизнь, людей, всю землю, обремененную живыми существами, — так ясно, как никогда до сей поры не видел.

Иногда он чувствовал головокружение и безграничный ужас, и тогда вставал перед ним образ дочери. Ее он тоже видел яснее, чем раньше. Неужели не может он ничего для нее сделать? Ничего. И не увидит ее больше? Никогда.

Почему? Слишком жестоко было наказание за маленькую самонадеянность, маленькую гордыню. И наконец он стал цепляться за свой обман с твердым намерением довести его до конца, сохранить ее деньги нетронутыми, увидеть ее еще раз. А потом? Мысль о самоубийстве возмущала этого сильного-, мужественного человека. Он молил о смерти, и слова молитвы застревали у него в горле. В течение всей своей жизни он с детским смирением молился о хлебе насущном и о том, чтобы не ввели его во искушение. Имеют ли слова какое-нибудь значение? Откуда взялся дар речи?

Ускоренное биение сердца эхом отдавалось у него в голове, и мозг, казалось, раскалывался.

Тяжело опустился он в кресло на мостике, якобы неся свою вахту. Ночь была темная. Теперь все ночи были темные.

— Серанг! — окликнул он вполголоса.

— Да, тюан. Я здесь. — Есть облака на небе?

— Есть, тюан.

— Держи курс на север. Прямо.

— Судно идет на север, тюан.

Серанг отступил назад. Капитан Уолей узнал шаги Масси, поднявшегося на мостик.

Механик шагал взад и вперед и несколько раз прошел мимо кресла. Капитан Уолей уловил, что походка его была необычная — осторожная, крадущаяся. Близость этого человека всегда усиливала душевную муку капитана Уолея. Не раскаяние он чувствовал. В конце концов он ничего, кроме добра, не сделал этому жалкому парню.