Конец рабства - Джозеф Конрад

Убежденный, рассудительный его тон заставил мистера Ван-Уика поднять голову и пристально на него посмотреть. Капитан Уолей сосредоточенно уставился в одну точку, как будто видел начертанный таинственными письменами на стене милостивый приговор своего творца. В течение нескольких секунд он сидел совершенно неподвижно; затем выпрямился и встал так быстро, что мистер Ван-Уик вздрогнул.

Сначала он ударил себя кулаком в широкую грудь, потом вытянул горизонтально свою большую руку, которая не дрогнула, словно ветвь дерева в безветренный день.

— Нигде я не чувствую боли. Дрожит ли хоть немного рука?

Голос его прозвучал тихо, доверчиво, благоговейно, подчеркивая стремительность его движений. Он снова сел.

— Вы знаете, хвастаться тут нечем. Я — ничто, — сказал он своим мощным голосом, звучавшим, казалось, так же естественно и свободно, как течет река. Он взял окурок сигары, который отложил было в сторону, и добавил спокойно, слегка кивнув головой: — Случилось так, что жизнь моя нужна; она не мне принадлежит… не мне… богу это известно.

После этого он мало говорил в тот вечер, но мистер Ван-Уик несколько раз замечал, как пробегала под его густыми усами слабая доверчивая улыбка.

Впоследствии капитан Уолей принимал иногда приглашение пообедать в бёнгало. Он даже соглашался выпить стакан вина.

— Не думайте, что я боюсь вина, дорогой мой сэр, — пояснил он. — У меня была серьезная причина от него отказаться.

Как-то раз, откинувшись на спинку кресла, он заметил:

— Дорогой мистер Ван-Уик, вы отнеслись ко мне… по-человечески с первого же дня.

— Согласитесь, что это — моя заслуга, — лукаво намекнул мистер Ван-Уик. — Компаньон этого превосходного Масси… Ну-ну, дорогой мой капитан, я ни слова против него не скажу.

— Если бы вы что-нибудь и сказали, все равно это было бы бесполезно, угрюмо отозвался капитан Уолей. — Как я вам уже говорил, моя жизнь — моя работа — не мне одному нужны. Выбора нет… — Он помолчал, повертел стоявший перед ним стакан. — У меня есть дочь, единственное мое дитя.

Он сделал широкий жест, словно желая пояснить, что где-то далеко отсюда живет его маленькая девочка.

— Я надеюсь, что увижу ее еще раз, раньше, чем умру.

А пока мне достаточно знать, что у нее есть я, слава богу, здоровый и сильный. Вы не поймете, какое это чувство!

Плоть от плоти моей — и так похожа на бедную мою жену. И вот она…

Снова он помолчал, потом стоически произнес:

— Ей тяжело живется.

И голова его поникла, а брови по-прежнему были сдвинуты, словно он напряженно о чем-то думал. Но обычно ничто не смущало безграничного его доверия к высшей силе. Иногда мистер Ван-Уик размышлял о том, что физическое здоровье и жизненная сила этого человека укрепляли его душу. И он научился любить старика.

XIII

Вот почему мистер Ван-Уик утратил равновесие, когда Стерн торопливо сделал ему конфиденциальное сообщение на берегу, у борта темного безмолвного судна. Случилось что-то в высшей степени странное и неожиданное; и смятение его было так велико, что, позабыв о своих письмах, он быстро взбежал по трапу на мостик.

По левую сторону от штурвала два «боя» с косами накрывали портативный стол к обеду и, по обыкновению, огрызались друг на друга, а третий китаец, очень желтый, толстый, унылый и похожий на мистера Масси, с апатичным видом ждал, держа под мышкой салфетку и прижимая к груди стопку толстых обеденных тарелок. Простая лампа без абажура, принесенная снизу, из каюты, была подвешена к деревянной стойке тента; боковые жалюзи были опущены.

Капитан Уолей сидел в глубоком плетеном кресле и, казалось, пребывал в оцепенении, а мостик под тентом был похож на ярко освещенную палатку, где собраны различные предметы, необходимые для мореплавания; старый штурвал, помятый латунный нактоуз на крепкой стойке из красного дерева, два грязных спасательных круга, старый пробковый кранец в углу, ветхие палубные ящики с веревочными петлями вместо ручек.

Он стряхнул с себя оцепенение, чтобы ответить на необычно бодрое приветствие мистера Ван-Уика, но тотчас же снова погрузился в молчание. Явных физических усилий стоило ему принять настойчивое приглашение пообедать в бёнгало. Мистер Ван-Уик в замешательстве скрестил руки, прислонился к поручням, и, выставив вперед свои маленькие ноги в черных лакированных ботинках, украдкой присматривался к нему.

— Последнее время я замечаю, что вы как будто неважно себя чувствуете, старый дружище?

Последние два слова он произнес с задушевной мягкостью. Никогда еще не проявлялась так ярко подлинная близость их отношений.

— Ну-ну-ну!

Громко скрипнуло плетеное кресло.

«Раздражителен», — подумал мистер Ван-Уик и, направившись к трапу, сказал вслух:

— Я вас жду через полчаса.

— Через полчаса, — словно в трансе, повторил за его спиной капитан Уолей, не повернув серебристой головы.

Внизу, на палубе, около машинного отделения шел разговор; один из собеседников говорил медленно и сердито, другой с живостью отвечал.

— Говорю вам, этот негодяй заперся в своей каюте, чтобы напиться.

— Ничего не поделаешь, мистер Масси. В конце концов в свободное время парень имеет право запереться в своей каюте.

— Но не затем, чтобы напиваться.

— Я слышал, как он ворчал, что от этой возни с котлами всякий человек запьет, — лукаво сказал Стерн.

Масси прошипел, что не мешало бы взломать дверь.

Чтобы избежать встречи с ними, мистер Ван-Уик перешел в темноте на другую сторону безлюдной палубы. Доски маленькой пристани слегка застучали под его ногами.

— Мистер Ван-Уик! Мистер Ван-Уик!

Он не остановился; кто-то бежал за ним по дорожке.

— Вы забыли свои письма.

Стерн с пачкой бумаг в руке догнал его.

— О, благодарю!

Но так как тот продолжал идти рядом, мистер Ван-Уик остановился. Нависший карниз, спускаясь над освещенным фасадом бёнгало, отбрасывал в ночь черную прямоугольную тень. Вокруг все было неподвижно. Слышался стук ножей и тихий звон стаканов. Слуги мистера Ван-Уика накрывали на два прибора стол на веранде.

— Боюсь, что вы не доверяете моим добрым намерениям в связи с тем делом, о котором я вам говорил, — сказал Стерн.

— Я просто вас не понимаю.

— Капитан Уолей — очень смелый человек, но он поймет, что игра его кончена. Больше никто и ничего об этом от меня не услышит. Поверьте, я действую очень осмотрительно, но долг есть долг. Я не хочу поднимать шум. Я только прошу вас, как его друга, передать ему от меня, что игра кончена. Этого будет достаточно.

Услыхав о такой странной привилегии дружбы, мистер Ван-Уик почувствовал смущение и досаду. Он не желал унижаться и просить каких бы то ни было объяснений, а прогнать презрительно Стерна он считал неосторожностью — во всяком случае, сейчас. Уверенный тон помощника привел его в замешательство. «Как знать, в чем тут дело?» — думал, он. Человек лично не заинтересованный, он питал к капитану Уолею непоколебимое уважение; практический инстинкт пришел ему на помощь, и он скрыл свое презрение.

— Насколько я понимаю, дело очень серьезно?

— Очень серьезно, — торжественно подтвердил Стерн, радуясь, что добился наконец желанного эффекта. Он собирался было пылко выразить сожаление по поводу «печальной необходимости», но мистер Ван-Уик его оборвал — очень вежливо, впрочем.

Поднявшись на веранду, мистер Ван-Уик засунул руки в карманы и, расставив ноги, уставился на черную шкуру пантеры, лежавшую на полу перед качалкой.

«Похоже на то, что парень не осмеливается вести свою игру в открытую», — подумал он.

Догадка была справедлива. После щелчка, полученного от Масси, Стерн не решался открыть то, что было ему известно. Стремился же он к тому, чтобы получить командование пароходом и на некоторое время удержать его за собой. Масси никогда ему не простит, если он насильно навяжет свои услуги. Но если капитан Уолей по собственной инициативе покинет судно, командование останется за Стерном до конца рейса; так пришел он к блестящей мысли спугнуть старика. При создавшемся положении достаточно было туманной угрозы, прозрачного намека. Движимый непонятным чувством сострадания, он решил, что в Бату-Беру капитану легче будет признать свое поражение. Шкипер может спокойно сойти на берег и остаться со своим голландцем. Разве не держались они друг за друга, словно два вора? И, поразмыслив, он понял, что может добиться цели, действуя через этого закадычного друга старика. Это была еще одна блестящая мысль. Стерн по натуре своей предпочитал окольные пути. В данном случае он хотел по возможности держаться на заднем плане, чтобы не раздражать понапрасну Масси. Поменьше шума!

Пусть все произойдет само собой.

За обедом мистер Ван-Уик испытывал чувство одиночества, какое прокрадывается иногда, несмотря на самые близкие человеческие отношения. Капитан Уолей пытался есть, но потерпел явную и плачевную неудачу. Казалось, им овладела какая-то странная рассеянность. Рука его нерешительно шарила около тарелки, словно мозг, занятый своими мыслями, перестал ею руководить. Мистер Ван-Уик издали слышал, как он шел в глубокой тишине от берега реки, и обратил внимание на нетвердые его шаги. Носок ботинка задел нижнюю ступеньку лестницы, словно старик, погруженный в мечты, не заметил, как очутился около самой веранды. Будь капитан «Софалы» другим человеком, мистер Ван-Уик заподозрил бы его в старческой слабости. Но достаточно было взглянуть на старика, чтобы понять, что дело не в этом. Время, наложив свою печать, предоставило его самому себе, ибо он был нужен, и в этом, веруя простодушно, он видел доказательство божьего милосердия.