Моя желанная западня - Надежда Анатольевна Черкасова

нее. – Опаньки! Кажется, дамочка с пушкой, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь! А в следующую встречу я уже буду теткой с гаубицей? – не удержалась Софья от сарказма. – Расту профессионально прямо на глазах.

«Какие же вы все, мужики, хамовитые – просто жуть!» – думала она грустно, теряя последнюю надежду на справедливость.

– Что она здесь делает? – Кротов перевел взгляд на Липатова.

– На тебя жалуется. Вот, полюбуйся. – Липатов протянул Кротову заявление Софьи. – По ее показаниям, так именно ты подбросил сумку с курткой в крови убитой Казуч на дачный участок Свиридова, чтобы того подставить.

Глаза Кротова, наливающиеся кровью от охватившего его бешенства, колючками впились в Софью. Ей даже показалось, что он готов ударить ее, но еле сдерживается. Ах, как же ему сейчас мешает Липатов.

«Ну что, Кротов, парируй. Скажи так: значит, это все-таки на даче были вы? И тогда станет ясно, что и ты там был. Липатов наверняка мне поверил, это видно по его еле заметному замешательству. Интересно, как ты будешь оправдываться? Единственная возможность – обвинить меня».

– Дамочка что-то путает, – процедил Кротов сквозь зубы, пристально глядя в глаза Софьи, словно запоминая ее на всю оставшуюся жизнь. – Я, конечно, был на даче Свиридова, но только в прошлом году.

– Вот видите, Софья Павловна, ваше слово против слова Валерия Николаевича. Что вы на это скажете?

– Что вам не удастся обвинить меня в лжесвидетельстве. Я найду доказательства, что именно вы, Валерий Николаевич, подбросили сумку.

– Вам бы прежде об этом догадаться. Только не забывайте: свидетелей должно быть двое. Вы хотя бы осознаете, что обвиняете в противоправных действиях полицейского? Слушай, – Липатов вопросительно глянул на Кротова, – а может, прикрыть ее лавочку, пока она чего серьезнее не натворила? Забери-ка ты ее прямо сейчас к себе в обезьянник.

– Не имеете права! – вскочила с места Софья. Она чувствовала, как сердце сжалось в комок от ужаса, а перед глазами замелькали мушки. – Зря я к вам пришла. Мне нужно было сразу обратиться в прокуратуру. В следующий раз я так и сделаю.

– Надо было. Но вы же не обратились. А теперь ваш поезд, мадам, уже ушел. Сумки-то у вас больше нет.

– Но есть свидетели, что я вам ее отдала, – понятые, а также мои письменные свидетельские показания.

– Считайте, что их тоже нет. Так что выбирайте: или в обезьянник, или к себе домой и под ногами больше не путаться.

Защипало в носу, увлажнились глаза, и Софья поняла: если сию же минуту не покинет кабинет, разревется, как ребенок, у которого отняли игрушку.

Она выскочила вон, еле различая дорогу, размываемую стоящими в глазах слезами.

Сколько же недопустимо грубых ошибок ею совершено за три дня: с органами в пух и прах рассорилась, сумку потеряла, Юрия подвела! Но главное – и на самую малость не приблизилась к разгадке тайны убийства.

А теперь еще ходи да оглядывайся, чтобы Кротов или его сообщники по башке чем не тяпнули. Хорошо бы ей уехать из города, пусть даже на недельку. А за это время Юрия обвинят во всех тяжких и упрячут в тюрьму?

Однако в столицу-то ей однозначно наведаться придется. Хоть что-то разузнать об этой Марине: чем жила, с кем жила, как жила? Пока Софья не вникнет в ее личную жизнь, выяснить причину смерти невозможно.

А если это просто случайность – например, глазки кому-нибудь строила, а потом обидела отказом? Или ограбить хотели, да силы не рассчитали?

Нет уж, не так все просто, раз в смерти подозревают работника органов. Такое не каждый день происходит. А потому или это разборки между своими, или искать следует там, откуда жертва шут ее знает зачем сюда заявилась. Вот и выходит, что в Москву надо ехать немедленно.

Только страшновато одной-то. Но не брать же с собой Вожака? И оставить не на кого. Одни проблемы кругом.

В офис не поехала. Усталость и нервное напряжение валили с ног, голова пухла от обилия мыслей и страхов. Сейчас Софья мечтала лишь об одном: поскорее добраться до кровати и забыться крепким сном. Это средь бела дня-то? Именно так, иначе она за свою нормальную пока еще психику не ручается.

Звонок в дверь расколол чудное сновидение, которое распалось на мелкие осколки. Софье очень не хотелось выскальзывать из объятий ласкового мачо, но одна только мысль, что за дверью топчется обиженная ею – аж три дня назад! – Варя, могла вытащить даже из могилы.

Открыв дверь, Софья спросонья разглядывала худого неухоженного паренька, опасливо косящегося на грозного Вожака.

– Сидеть! – скомандовала она и погладила по голове пса. – Вожак, это свой. Вадик, ты за деньгами? Лично тебе не дам ни копейки, я уже говорила. Или с мамой что?

– С мамой. Третий день лежит, не встает. Только повторяет: «Моя жизнь – дерьмо!» Я уже и врача вызывал. Но та ничего толком сказать не может. Предлагает маму в больницу определить… психиатрическую.

– Вы что там, совсем с ума посходили – какая еще больница? Довели мать, а теперь избавиться хотите?! – Софья даже на крик перешла. Не признаваться же сыну, что это она назвала жизнь его матери дерьмом. – А ну пойдем! Вожак, лежать! Я сейчас.

Квартира Вари на той же площадке, но напротив и по планировке словно зеркальное отражение, только без одной комнаты. Однако как же она отличается от Софьиной: давно выцветшие обои, стонущий под тяжестью шагов обшарпанный пол, с тоской взирающая на хозяев безликая старая мебель, которой давно пора на свалку. Три комнаты, и ни в одной даже глазу нечем зацепиться. Кровать Вари больше похожа на груду хлама, а сама она, бледная и неухоженная, словно часть этой невзрачной обстановки.

Софья почувствовала, как сжалось до боли сердце: это она открыла Варе глаза на действительность, которую та упорно не хотела замечать, чтобы совсем не свалиться от безысходности. Но если дать жалости выйти наружу да еще слезу пустить, тогда они все тут утонут, и Софья вместе с ними.

Придется выбирать: жалеть или не жалеть. Если не жалеть, то действовать. И немедленно, пока эта проклятущая безысходность заразной болезнью не перекинулась на Софью.

– Пусть мама полежит, а мы с тобой на кухню, – бодро заявила Софья Вадику. Хотя какой из него Вадик – чай, не маленький мальчик.

Кухня представляла собой еще более плачевное зрелище: немытая посуда в раковине и на столе, плита…

Да что там говорить: разруха и нищета таращились на Софью из всех щелей и углов.

– Вадим, я сейчас моющие средства принесу. А ты пока полы подмети и