КУНСТ (не было кино). Роман с приложениями - Сергей Чихачев

Режиссёр в холодном поту возвращается в машину. Пронесло! Там эти двое сидят, тоже вид имеют не ахти какой. Ну, слава богу. Поехали дальше.

Приезжают. Полянка такая, рядом лесок, никого народу. И железная дорога. Перекуривают. Достают мешок. Вытаскивают будущую кинозвезду. Подносят к рельсам. Далее художники участвовать отказываются. Тошнит их, видите ли. Режиссёр, матерясь, просит хотя бы подержать. Держат. Он быстренько приводит труп в нужное положение и взятыми из города подсобными материалами, вспомнив слесарную молодость на заводе, фиксирует тело на шпалах в положении стоя. Жуткая сцена. Боязливо отпускают. Стоит. Ура! Убегают в кусты, камеру достают и берут её наизготовку. Всё готово. Художники курят как перед расстрелом. Нервы на пределе. И слышат – едет. Поезд едет. Товарняк, судя по звуку. Камеру включают, на сучок пристраивают, чтобы не тряслась вместе с руками. Режиссёр в глазок смотрит – всё видно отлично.

И вдруг смотрят – а поезд-то с другой стороны показывается. Мать-перемать! Пассажирский. Гудит вовсю. Неужели пропало всё? Ан нет, вон он, товарняк показался. Выходит, целых два поезда сразу. Могли бы на любой колее устанавливать.

Товарняк подъезжает тем временем. И начинает гудеть, завидев человека на рельсах. Потом машинист экстренное торможение включает. А товарняк гружённый по самые помидоры. Поэтому скорость он сбавляет, но слишком медленно. Там тормозной путь восемьсот метров только по техдокументации. И с диким визгом железа, трущегося о железо, всё-таки сбивает объект. И проезжает, продолжая визжать. Ему тормозить ещё долго.

В момент сбивания режиссёр – нервишки всё-таки не выдержали – глаза закрывает на секундочку. И не видит, как всё произошло. А там подробности жуткие, лучше не рассказывать. Какая-то деталь, например, отлетела от туловища и – бах! – в окно проходящего мимо пассажирского стукнулась. Жуть. Потом глаза открыл. Пассажирский уже уехал. А этот товарняк всё тормозит, и конца не видно.

Режиссёр с художниками из кустов вылезают и бегом туда. Чтобы забрать подотчётное тело за те несколько минут, пока поездная бригада не подбежала в полном составе. Они чего-то не очень подумали о том, что поезд остановится и смываться надо будет в таком темпе.

Подбегают. Смотрят – мать честная! Возвращать-то нечего. Они-то думали, в сторону отшвырнёт. А тут то ли объект вниз утянуло, то ли еще что, только… В общем, мало что осталось. Фрагменты какие-то. У режиссёра адреналина в крови – на взвод десанта. Выхватывает мобильник, продюсеру набирает и визгливо сообщает сквозь скрежет, что так, мол, и так, но возвращать ему нечего. Тот ему – ты что, охерел?! Мы как договаривались?! А режиссёр всё визжит, что, мол, тут работать надо зубной щёткой две недели, чтобы всё собрать. Что он не виноват. Что так получилось. И что если их сейчас повяжут, то уж что-что, а фильм точно некому будет доснимать. Посадят всех за такие дела. Продюсер ситуацию просекает быстро, разбор полётов откладывает на более благоприятный момент и говорит: ладно, я с этими в морге сам договорюсь, а вы оттуда сливайте в темпе вальса. Поняли. Сливают.

Быстро запрыгивают в джип-развалюху, из кустов его выкатывают и на высшей скорости, по кочкам, опять на шоссе, а там и в Москву. Сняли, блин, матерьяльчик. В дороге чуть расслабляются. Даже о работе говорить начали, чтоб отвлечься, а то ноги у всех трясутся. Кассетка вот лежит, рядом с камерой, на заднем сиденье. Так что вы, ребятки, уж нарисуйте получше всё, говорит режиссёр. А ребятки только кивать могут. Это тебе не в монитор смотреть. Страшно всё-таки. Ну едут себе и пускай едут.

Часть вторая

Машинист жил себе один. Балабанов, допустим, по фамилии, Валерий Борисыч. Из Волоколамска сам. Оттуда дорог в жизнь не очень много ведёт. Чуть не посадили его по молодости и по пьянке. Ножик в кого-то воткнул из друзей-хулиганов – за справедливость.

С кем не бывает. Еле успели отмазать – комсомолец, то-сё – и по быстрому выперли в ПТУ в Москву, на машиниста учиться в Кулаковом переулке. Рабочий резерв партии, хрен посадишь. Не какой-нибудь там студентишка очкастый, интеллектом развращённый.

Ну отучился и жил себе дальше. Составы водил. Женился, то да сё. Пить, кстати, пытался всё завязать после инфаркта. Нельзя ему было пить-то. Врачи предупредили. А завязать трудно. Единицы могут. Иной, глядишь, завязал, а потом – хлоп рюмандель! И понеслась. А Валерий-то Борисыч страдал очень от этого. Рефлексии рабочему классу вроде бы не положены, ан нет – как напьётся, так страдает. Если бы, говорит, не водка, жизнь моя пошла бы по другой колее. Я бы, может, в институте бы выучился. Или начальником стал бы уже давно железнодорожным. Это он ту пьянку с хулиганкой вспоминал, наверное, да молодые годы.

Но вот что его характеризует положительно – на работе почти не пил. Машинисты-то с помощниками, чего греха таить, в кабине позволяют себе. Хоть и редко, но иногда. А чего поезду? Он же по рельсам едет, свернуть не может. А человек профессиональный и выпив слегка поезд вести сможет. Но Борисыч ни-ни. Так, конечно, стаканчик мог опрокинуть по поводу, чтобы коллег не обижать, но не больше. Не то что некоторые. Нельзя ему. Сердце. К нему и не приставали после одного стаканчика, понимали.

Ну и как-то раз собираются они в рейс. А у помощника, как на грех, день рождения. Он отпроситься пытался – ничего не вышло. Кто болеет, у кого дети, а то и тёща. Пригрозил запоем. Вот в рейс скатаешь – и запьёшь. Будь человеком, товарищ. Плюнул он: ладно, мол, поеду.

Ну и поехали. Помощник, ясное дело, бутылку-то взял с собой. Бутылку – это образное выражение. Он три взял на самом деле. И вот выпивает железнодорожный народ в кабине. А Борисыч не выпивает. Ведёт себе поезд. Товарняк тяжёлый, цистерн полсостава – ответственность. Не до пьянки. У этих-то ответственность пропала на каком-то этапе. Борисыч, именинник, говорит, или ты выпьешь за моё здоровье, сучий сын, или я тебя знать не знаю! Повздорили слегка на эту тему. Потом машинист соображает, что если ссора продолжаться будет, то времени вперёд смотреть у него вообще не останется. Проще выпить.

Ладно, говорит, но маленькую. Маленькую, естественно, – отвечают ему. И дают ему маленькую. Стандартную маленькую, двести грамм. Он им: я кому сказал – маленькую! Они: ну ладно, ладно, не ребёнок, пей. Закуси, и не будет тебе ничего. А у них там и закусочка разложена, не очень хитрая, правда. Хлеб с колбасой в основном. Ну и соленьица кой-какие. Валерий Борисыч к компании присоединяется, стакан свой выпивает, занюхивает, закусывает подольше, чтоб не взяло уж совсем. Рация молчит, колёса стучат, всё тихо, спокойно. Закуривает он, оборачивается на дорогу – мать честная!!! – человек на путях стоит!

С машиниста хмель слетает в момент. Как и не пил. Господи, ну на пару секунд ведь! Только отвернулся же на чуть-чуть! И дают гудок, и рёв поднимается такой, что воплей этих козлов пьяных уж и не слышно. А человек стоит, не уходит. И машинист клинит тормоза. Аварийное торможение называется. Состав оседает, песок на рельсы, блокируются частично оси, визг железный. А человек всё ближе. И белый уже совсем Борисыч орёт, хоть его и слышать тот не может: «Уходи, блядь!!! Уходи!!!»

А тот не ушёл.

И вся эта махина, мазутом пропахшая, от дыма дизельного закопчённая, всеми своими тоннами того человека бьёт. И складывается несчастный вниз: скорость не очень большая, не отбросило его, а затянуло под локомотив и дальше.

Борисыч гудок отпускает, в кабине тишина полная, только скрежет и визг железный снаружи, и пьянь вся глаза вытаращила, и молчат. Потому что увольнение теперь, как минимум, а то и тюрьма Борисычу.

Заканчивает он торможение, останавливается товарняк. Машинист, белый весь, помощнику говорит: «Сообщай, сука, диспетчеру про ЧП!» Помощник кивает, понимает – слово хоть скажет – измолотят его. И сообщает новостишку. А то диспетчерам как раз, наверное, делать было нечего. Диспетчер информацию принимает, сообщает, что, раз уж они остановились неизвестно зачем, движение он перекрывает на участке, пусть ждут. Кого? Деда, итию мать, Мороза, жди! Кого?! Всех! Ментов, начальство, комиссию! Тут и помощник трезветь начал. Ждут.

Борисыч тем временем из кабины выпрыгнул, назад пошёл, смотреть – хотя на что там, к чёрту, смотреть уже?! Не на что. Шёл долго. Весь тормозной путь в обратном направлении. Дошёл. Ну так и есть. Фарш. И на вагонах ещё кусочки остались. Садится машинист на рельсу, закуривает, ждёт.

Чуть не плачет. Пустота огромная внутри у Борисыча. Человека убил. И всё из-за водки. Если бы не отвернулся, может, заметил бы его раньше, может, и пронесло бы как-нибудь. А чего, спрашивается, пронесло бы? Ну начал бы тормозить на сто метров раньше. Толку-то. Всё одно не успел бы. Но об этом машинист не думает. «Убил я! Я убил, мудозвон!..»

А местные менты довольно быстро приезжают: у них линейный отдел в нескольких километрах отсюда. Потом и свои подтягиваются, железнодорожники. Начальство мелкое. Потому что ЧП. Отводят в сторону Борисыча. Ну-ка скажи, пил? Чуток, говорит, выпил. Виноват я, товарищи. Я его убил. Ну, говорит зловеще начальство, плохо тебе будет, Валера. Ну держись! Ментам только об этом не говори, а то пятно на всех. А мы с тобой сами разберёмся – мало не покажется. Как минимум до конца жизни будешь вдоль поездов ходить, по буксам стукать.