Спасти шпиона - Данил Корецкий

Что за фигня?!

Леший встрепенулся и впился взглядом в литографию, на которой в нише дворцового коридора стоял, расставив ноги, живописный воин в шароварах, перепоясанной кушаком свободной рубахе и мавританском тюрбане. Отставленной рукой страж опирался на копье с широким листовидным клинком. Если раньше Лешему казалось, что это обычный часовой, то сейчас он рассмотрел, что копьеносец не достигает и половины высоты ниши. К тому же лицо… Круглые вытаращенные глаза, широкий приплюснутый нос, огромный выпуклый рот… Больше похож на неандертальца, чем на современного человека. Или на обезьяну… Как те подземные твари, если они не привиделись.

Что было в действительности? Чего не было?.. Что-то было, конечно, и Хорь тому свидетель. А все остальное? А подземный город? А похожие на утопленников тени в древних епанчах… и, главное — руины обоза, тощий двуглавый орел с монограммой Палеологов на груди?.. Какая чушь! Какая… Но так хочется верить. Леший не позволял себе закурить, чтобы случайно не повредить кальки, хотя внутри тянуло и сосало, словно громадная бездонная скважина, но и оторваться от стола для перекура было выше его сил, — он жевал спички, целый коробок изжевал, пытаясь восстановить свой маршрут по старым бояриновским картам. И главная мысль: прошел ли он этот маршрут в действительности?

Размытое мутное марево. Кошмарный сон. Болезненный бред. У ста человек спроси — все так ответят. Только вчера он взялся постирать свои «залазные» штаны и под подкладкой обнаружил неровную темную монету… Отмочил в содовом растворе, оттер полировочной пастой: конный Георгий Победоносец пронзает копьем поверженного дракона — пять копеек 1575 года!

Значит, не бред, не болезнь, не вымысел! Вот оно — вещественное доказательство! К половине четвертого ночи, когда перед глазами поплыли зеленые узоры и он, закрыв, наконец, толстый отяжелевший том, присел в кухне на пол и с наслаждением закурил, — он твердо знал, что места, в которых он побывал, находятся под Боровицким холмом. Возможно, в северной его части. Возможно, под одной из Арсенальных башен Кремля. Возможно, под Никольской. Дальше начиналась область непроверенных догадок. Но и это… Леший хмыкнул. Это как слетать во сне на Луну, а потом проснуться и увидеть себя в теленовостях в кадрах лунной хроники.

Кремль. Значит, под Кремль есть дорога, и он ее прошел. Хворый и полуживой. И вернулся. И пройдет еще раз.

* * *

Новый термин в профессиональном сленге — «черный субботник». Никакой связи с группой «Black Sabbath». И с бесплатным обслуживанием проститутками «крышующих» бандитов или правоохранителей — тоже ничего общего. Слово сие означает бескорыстную, добровольно-принудительную помощь оперов, разумеется, в свободное от основной работы время, следственной группе полковника Галкина, расследующей дело о теракте на Дубровке. Одних только свидетелей в нем около тысячи, с каждым нужно как минимум один раз встретиться, поговорить, оформить протокол, возможно, признать потерпевшим, если понадобится, изъять и приобщить к делу одежду и другие вещественные доказательства. Этак следствие на пару лет затянется! А дело резонансное — у всех на слуху, у самого высокого начальства на контроле. Значит — что? Увеличить финансирование, привлечь дополнительный кадровый ресурс, максимально использовать научно-технические средства? Да, но это западноевропейский вариант. В России свой путь, и имя ему — аврал, штурм, субботник. Дешево и сердито.

В общем, Юра Евсеев на «черном субботнике» тоже отпахал свое: честно отработал десять свидетелей. Точнее, девять свидетелей и одну свидетельницу: Марину Олеговну Павловскую, тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения, москвичку, студентку Академии хореографии, — стройную кареглазую шатенку с тонкой талией и красивыми ногами. Марина участвовала в спектакле, танцевала в групповом номере «Машинистки» — там было много непрофессиональных актеров. Когда началась заварушка, она находилась за кулисами. Вместе с двумя подругами успела убежать в гримерку, там они заперлись и забаррикадировались, а ближе к ночи, связав одежду, через окно выбрались наружу. Вот, в принципе, и все.

Нет, не все. Рассказывала Марина просто и толково, не жеманилась, не драматизировала. Иногда даже улыбалась смущенно: двум из трех подруг, Марине в том числе, пришлось убегать в одних колготках — их связанные джинсы остались висеть на окне. (У третьей подруги была юбка.) Вот эта улыбка что-то в Юре определенно перевернула. Закончив с протоколом, он неожиданно для себя задал Марине Олеговне один не относящийся к делу вопрос. И получил простой и ясный ответ. Дело в том, что в зрительном зале в тот день сидел ее хороший знакомый. Просто хороший знакомый. Однокурсник. Но он специально пришел на спектакль из-за нее. Позже в протоколах он проходил как «труп-номер-такой-то-автобус», то есть был в числе тех, кто умер до или во время операции и находился в печально известном автобусе номер двенадцать. Две огнестрельные раны — в грудь и живот. В общем, сказала Марина, глядя Юре в глаза, пока она не хочет ни с кем встречаться.

Юра почувствовал, что краснеет. Или бледнеет.

— Нет, я не имею в виду, что это ваши люди, — поправилась она. — Просто если бы не я, он сидел бы дома. И был бы жив. Понимаете?

— Понимаю, — сказал Юра.

Уже дома он вспомнил, что с Шурочкой своей познакомился тоже во время субботника. Не «черного», обычного.

Через две недели Марина позвонила сама — у нее была его визитка, он раздавал их всем свидетелям. Она сказала, что вспомнила кое-что еще по делу и могла бы при встрече рассказать.

На следующий день они ужинали в «Манеже», а потом гуляли по набережной. О «Норд-Осте» не было сказано ни слова. Вечер пролетел, как комета. Кроме улыбки, в самом деле, очень милой, у Марины нашлось немало других достоинств. Замечательная девушка, одним словом. Когда-то серьезно занималась спортом, брала городские и общероссийские кубки по гимнастике, при этом знает, как звали цыганку, у которой Пушкин устраивал «мальчишник» перед свадьбой, бесконечно уважает Жюля Верна и вообще хорошую фантастику, терпеть не может Юрия Нагибина за его «Дневники», любимые композиторы — Джеф Линн и Сибелиус. И все это без малейшего намека на кривляние и рисовку. Просто и ясно. И как-то не обидно для Юры, даже наоборот. Он будто сам прочел синий двухтомник «Воспоминаний о Пушкине» и прослушал диск с «Грустным вальсом» и «Тапиолой», и ему все это тоже понравилось.

Они прошли от Кремлевской набережной до Лужников, ноги под конец отваливались, а вернувшись домой, Юра обнаружил, что до сих пор улыбается.

— Хватит лыбиться, — посоветовал он своему отражению в зеркале. — Кажется, в эту игру мы уже играли.

Тем не менее в субботу поехали в Парамоново, на фестиваль этнической музыки. Танцевали, ели горячие расстегаи и опоздали на электричку. Ночевали в местной плохонькой гостинице с душевой в общем коридоре. Когда не занимались любовью, болтали и хохотали, словно обкуренные. Не спали ни минуты. Юра не знал, что так бывает.

* * *

Переоделись в «сухом доке», где еще хватало дневного света из распахнутого люка. Надо было видеть, какое лицо сделалось у Хоря, когда Миша залез в облепленный бесчисленными карманами прорезиненный комбинезон, обул легчайшие пластиковые сапожки, надел на голову каску с прибором ночного видения и пелериной, прикрывающей шею, опоясался толстым поясом воловьей кожи, куда нацепил кучу всякого сверкающего железа: нож, топорик, трос с грузом, кусачки, пассатижи, датчик углекислого газа, два «мегалайтовских» фонаря, на которых можно котлету поджарить, а еще какой-то необычный прибор — глубиномер, что ли?!.. Ни Хорь, ни Леший никогда не видели глубиномеров… Да и инфракрасных очков в арсенале московских диггеров не водилось. А еще у него что-то солидно погромыхивало в рюкзаке, весившем, наверное, под тонну.

Леший-то еще дома успел рассмотреть все это великолепие, он был морально готов, поскольку квартирант перевез с Маяковки все свое барахло, да и Мишина патологическая страсть к порядку ему тоже была известна. Но Хорь-то готов не был, он как-то позеленел и чуть усох в своей брезентовой курточке и трикотажной «пидорке» с дешевым налобником.

— А на хрена тебе каска, слушай? — вербализировал он свои внутренние переживания. — В хоккей играть будешь?

— Там посмотрим, — доброжелательно отозвался Миша.

— Ничего… Я тоже, когда первый раз «закидывался», всякой херни на себя понавешал, — ободрил его Хорь.

Для Бруно Леший принес старые брюки и куртку соседкиного сына, но они оказались чуть великоваты. Бруно, привыкший выступать в расшитом звездами ярко-зеленом трико, был недоволен, хотя от громких выступлений на этот раз воздержался. Леший нацепил ему на лоб фонарик и сказал:

— Вот теперь ты точно человек-звезда!