Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне расхотелось есть. Я больше не слышала в плове тмина — один злющий перец. Наверное, я отвыкла от жирной, мясной еды. Желудку было тяжело, будто там лежал камень.
Нет, камень лежал у меня на душе…
Все уже отвалились от стола. Одна бородатая старуха как заведенная работала челюстями. Дожевывала мясо, щедрой рукой тети Ашхен наложенное ей в тарелку. Рядом с ней сидела Римка. Я как-то забыла о ней в общей сутолоке, за шикарной едой.
Она была как сытая кошка, только что слопавшая глупую, зазевавшуюся мышь. А чуткая! Глаз ее тотчас раскрылся, мелькнула черная, стерегущая глубина… Очень довольная чем-то, она подмигнула мне. Я отвела взгляд, смотрела на лица вдоль размахнувшегося стола: соловели глазки, лоснились щеки и рты. Я, конечно, была не краше… Вспомнилась известная картина «Тайная вечеря». И еще церковное: «Все мы мирром одним мазаны».
Вот именно — мазаны!
Девчонки зашевелились. Двигали стульями, выгибались, зевая.
Стали таскать на кухню посуду.
Ирка хлопотала у граммофона, и он зарыдал лихое, цыганское. Все подхватили ленивыми голосами.
Я тоже носила тарелки. И все натыкалась на кого-то, словно муравей на людной тропе. А в голове застряло: «Мирром, мирром». Это «мирро» представлялось мне похожим на сало от плова — такое же склизкое и желтое, замаслившее мне все руки.
… Уходила я в девять, в самый разбег веселья. Девчонки топтались на пятачке скопом, визжали «цыганочку» отчаянными голосами. Но их разогнала по углам Марго.
Она выволокла манекен и, обхватив за классические бока, пустилась с ним в бешеный, слепой пляс. Безголовый партнер Марго больно лягал девчонок вылезшей деревянной ногой. Те вопили, Римка хохотала зло.
Смотреть на Марго было жутко.
… На улице густо сыпал снежок, сухой, прохладный.
Это уж точно последний снег. Так под ногой и тает.
Я обернулась, постояла. Я была одна в тихом и свежем — только я и мои следы на снегу.
Черной цепью приковывали они меня к Римкиному крыльцу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
— Шо ты сказала? Талисман?!
Манины пальцы сцапали голубую скорлупку. Были они грязные, с жирной чернотой вокруг ногтей.
Выпятив презрительно губу, Маня рассматривала талисман.
В панике метались серебряные нити.
— Слу-ухали мы байки за эти талисманы. Кто ж той брехне поверит?
— Вот и не брехня! А самый настоящий!
Я уже ругала себя. Расхва-асталась! Нет чтобы загородиться спиной и незаметно сунуть талисман в ящик.
Теперь пришлось выкладывать все по порядку — про стошестилетнюю Мастуру-кампыр, что белее вечного снега в горах. Как она дала маме свой талисман и сказала: «Возьми его, кызым, пусть любят тебя все люди». И как мама ни за что не хотела принимать такой подарок, а теперь хранит талисман в особом ящичке бюро. Стала бы хранить, если б он не был настоящий!
Маня потихоньку убирала губу. Глаза ее разгорались, будто в их глубине накаливались вольфрамовые волоски. Талисман она задумчиво катала в ладони.
Нити упали на серую галечку.
— Хочешь знать, — брякнула я, — я сама его только что испытала.
— Ну и как? — заранее ухмыльнулась Маня.
— Сразу помог, как в сказке!
Пришлось рассказать и про складчину. Как Римка окликнула меня на школьном крыльце и пригласила.
Вольфрамовые волоски вспыхнули в Маниных глазах. «Ага, проняло?», — торжествовала я. И протянула руку — забрать талисман. Но Маня зажала его в кулаке и спрятала за спину мгновенным движением.
— Дай его мне, а?
— Что ты? — испугалась я. — Никак не могу!
— Ну шо тебе стоит дать? Ненадолго! Мне для дела одного треба — во! — Свободной рукой Маня полоснула себя по горлу. — Ты ж не знаешь… Пацанки в училище брехню пустили, шо я ночью хлеб с тумбочек ворую.
Маня усмехнулась, вильнула глазами.
Что-то ответное, такое же блудливое, непроизвольно скользнуло по моему лицу. Я похолодела.
Но Маня ничего не заметила.
— «Еще, грят, сунешься, мы тебе устроим…» Так прицепились!.. «Вы поймали меня, шо краду? — спрашиваю. — Нет?! Ну и катитесь от меня до фени…»
Мне стало неприятно, тяжело с ней. Не хотелось слышать ее голоса, знать ее секретов. А больше всего мне не хотелось ни о чем вспоминать.
Но оно вспомнилось — нехорошо, телом: памятью моих пальцев, торопящихся и таких вдруг неловких; крадущихся ног, деревянных в коленках, сердца, готового разорваться от самого легкого дверного скрипа…
А Маня все просила:
— Дай талисман, а? От видочек у пацанок будет, когда вместо битья они сами понесут мне свои пайки?
И, подмигнув, захохотала.
Я пробовала отговорить ее: может, это случайно совпало — талисман и Римкино приглашение? Ну, подошла, пригласила. Что с того? Знала бы Маня, какая у нас была складчина…
А та все твердила, держа руку за спиной:
— Я ж не съем его, чего ты трусишься? А без него мне хучь у колодец…
Так и не отдала. Поклялась, что вернет талисман в субботу, когда их снова отпустят домой.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
— Саркисову ко мне!
Уже?!
Наши головы, как по команде, крутнулись от двери, где стоял Вадим Петрович, к дальнему углу класса.
Римка поднималась, будто звали отвечать невыученный урок. Пошла лениво, вразвалочку — одолжение директору делала.
Головы девчонок описывали обратный круг, в такт Римкиному шаганию. И все спотыкались об меня глазами. И тут же глаза отскакивали.
Елизавета Ивановна тоже посмотрела, будто взвешивала.
По своей привычке, Вадим Петрович ждал в дверях. Препровождал Римку бесстрастным взглядом. По лицу у него ничего не узнаешь. Но мы-то сразу поняли, зачем он зовет Римку! Все знали, кроме самой Римки (и Ирки). То-то Ирка бровями задергала — спрашивает. Дерг-дерг на Таньку, а Танька уткнулась в парту и ни гугу. Она и на собрании вчера молчала.
Дверь притворилась, не стукнув. Мы вернулись к тетрадкам — к серым страницам из оберточной бумаги, разлинованным на глазок.
Елизавета Ивановна у доски наверстывала время. «Тук-тук, тук-тук-тук» — выстукивал зажатый в кулаке белый кусочек известняка. Не оборачиваясь, она нараспев диктовала:
— Соединительные союзы… — И, повернувшись, азартно набросилась на класс: — Вспомним, какие это союзы?
Я любила ее уроки, вечно тянула руку. А сейчас пряталась за спины девчонок. У меня горели щеки и противно холодело под ложечкой. Будто падаю на высоких качелях вниз.
— Кто приведет пример? Ты?
— Ты!
— Быстрее, еще быстрее!
Мне было не до примеров. Вчера я объявила Римке войну. Заочную — Римки (и Ирки) не было на собрании. Как все выступали вчера! Сто лет мы так не говорили в классе — свободно, откровенно, никого не боясь.
А сначала было письмо…
Фронтовой этот треугольник я обнаружила на полу в коридоре. Не застав никого дома, почтальон просунул его в дверную щель.
«От Фроси?» — обрадовалась я.
Нет, наоборот, письмо было адресовано ей. Но почему на этот адрес?
Я вертела треугольник: вот он, овальный штемпель «Просмотрено военной цензурой», и адрес точно наш. А почерк чужой, некрасивый — курица лапой водила. Поня-атно: Фросю вспомнил кто-нибудь из прежних ухажеров. Мы уже получали такие письма.
Опоздал, голубчик! Она давно невеста другого. Знал бы, где теперь наша Фрося…
На правах бывшего ее письмоносца я развернула треугольник.
«Нагидочка моя!»
Я вздрогнула и опустила руку. И постояла так — серый клочок бумаги дрожал у меня в руке.
Потом поднесла его к глазам.
Нагидочка моя!
Прощаюсь с тобой, родная. Все, каюк, твоему Сашке жить не судьба… Тяжело мне, родная. Жгет внутри, терпеть нет мочи. И глаза он мне пожег к едрене-фене.
А все ж не отдали мы ему высотку. Жизнь вот отдаем, а землю нашу назад отымем.
Ты хотя не сгинь, нагидочка. Сбереги себя, теперь недолго. Дождись победы — это мой тебе последний наказ.
Живи, детишек роди. Мальчик будет, сынок, то просьба — назови его Александром.
Отомсти за меня, Фрось.
Нет! Я не поверила письму. Чьей-то чужой, торопливой руке (я отлично помнила Сашин твердый почерк). Не поверила подписи «твой Александр» — Саша все письма подписывал одинаково: «Мещеряков». Перевернула листок — больше ничего? И увидела на полу еще бумажку, с траурной каймой. Подняла. «Гвардии сержант Мещеряков… кавалер ордена «Солдатская слава»… в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками…»
Мама сразу решила: Сашино письмо мы Фросе пересылать не будем. Нельзя, сказала мама, чтобы письмо не дошло до нее. Но и другое невозможно — чтобы там, на фронте, ее сбило с ног горе.
- Закон тридцатого. Люська - Илья Туричин - Детская проза
- Волшебная палочка и прочие неприятности - Евгения Владимировна Малинкина - Детская проза / Прочее
- Кап, иди сюда! - Юрий Хазанов - Детская проза
- Маруся и её любимые занятия: Балет. Музыка - Жильбер Делаэ - Детская проза
- Там, вдали, за рекой - Юрий Коринец - Детская проза
- Пароль «Стрекоза» - Владимир Лукьянович Разумневич - Детские приключения / Детская проза
- Улыбка Ильича - Николай Владимирович Богданов - Детская проза
- Рыцарь - Катерина Грачёва - Детская проза
- День матери - Татьяна Богатырева - Детская проза
- 3олотая рота - Лидия Чарская - Детская проза