Танковая бойня под Прохоровкой. Эсэсовцы в огне - Курт Пфёч

– Замечательные времена! Вот в чем штука! Директор Цыпленок в Обояни. И тогда будешь рассказывать своим детям, как ты туда пришел и о большой битве под Курском. На улице будет идти снег, вы сидите у камина. На стене висит твой стальной шлем и шпага «ЛАГ». И в пятницу вечером ты будешь пить мюнхенское пиво. А когда нечего будет рассказывать – будешь выдумывать. – Он продолжал хохотать.

– Прекрати, старый фантазер!

– И раз в год будет отпуск. Тогда ты сможешь съездить домой в рейх. Посмотришь на часовых у рейхсканцелярии и подумаешь: «Все не так, как было в мои времена!»

Постепенно приступы смеха у друга стали действовать Блондину на нервы, и он вскипел:

– Откуда только можно почерпнуть столько глупости!

– Глупости? – Эрнст вдруг стал совершенно серьезным. – Ты действительно думаешь, что я говорю глупости? Все же ты еще очень наивен, Цыпленок! Если мы выиграем войну, то нас откомандируют сюда или на Ледовитый океан, а может быть, и в Сахару. Там будешь служить апостолом. Прививать культуру местным жителям. Дома, в рейхе, будут сидеть те же бонзы, которые уже сегодня удерживают свои позиции до последнего человека. В Берлине по Курфюрстендам будут прохаживаться специалисты по тепленьким местечкам. Ты будешь прогуливаться по Обояни. Я буду приезжать к тебе в гости на годовщины ее освобождения.

Блондин притянул верхнюю губу к носу.

– Странно, с этой стороны я историю еще не рассматривал. Если смотреть на вещи так, как ты, то мое будущее кажется обеспеченным. Апостол культуры в Обояни. Отправят для обновления и расширения идеологического курса в рейх. Там меня введут в курс нового положения вещей, я буду перепроверен разбирающимся в тонкостях коричневым человеком, правильно ли я все излагаю. К двадцать пятой годовщине службы будет приглашение на имперский партийный съезд. Моя дочь станет руководительницей Союза немецких девушек в Обояни, а потом перейдет в Союз немецких женщин, а мой сын, который…

– Который будет служит в «ЛАГе», потому что он такой же тупой, как и ты.

– Черт возьми, Эрнст, от твоих перспектив тошнит. А если мы проиграем войну?

– Тогда ты все равно будешь в Обояни. В качестве иностранного рабочего в каменоломне!

Они продолжали идти в ногу, курить, делиться своими мыслями и потеть.

Местность была холмистая. Земля сухая и растрескавшаяся, сухая трава, низкий кустарник и редкие заросли орешника. Ничего прочного, ничего привлекательного. Никакого контраста. Ландшафт был мягким и почти скучным. Отличался только левый фланг. Там были крутые холмы, сверкал огонь и колотили танковые пушки. Там вдруг проснулась немецкая артиллерия и прокатилась по всему горизонту.

Мимо проезжали связные-мотоциклисты. Один из них остановился далеко впереди командира роты, развернулся, поехал назад и что-то крикнул гренадерам. Эрнст махнул рукой. Мотоциклист затормозил и остановился.

– Хотел только попросить сигарету.

– И ты не смог стрельнуть у командира роты? И он тебя ни одной не угостил?

Дори рассмеялся и начал отряхивать рукава и грудь. От него пошла пыль. И Эрнст ругался, пока скручивал ему сигарету.

– Может быть, пыль тебе вкуснее?

– Ханс зовет, – Блондин толкнул мюнхенца в спину, – мы должны идти дальше!

– Беги, Цыпленок, – сказал Эрнст и повернулся к Дори: – И что говорится в твоем специальном сообщении?

– Иван снова занял оборону. Район обороны называется Грезное или что-то в этом роде. «Рейх» попал под сильный обстрел!

– А что будет у нас? Хорошо, что мы не впереди.

– Ты думаешь, Эрнст. Сначала марафонский бег, потом – поворот налево и участие в маленькой битве на окружение. Усек?

– А, черт побери! Когда же перед нами все успокоится?

Дори поправил очки, небрежно поднял руку в немецком приветствии и, уезжая, крикнул:

– Удовольствия вам в драке!

На ходу Эрнст кивнул на правый фланг и проворчал:

– Сейчас там все только начинается!

Блондин промолчал, подумав только: «Главное, что у нас пока тихо». Он пытался приспособить дыхание к ускоренному темпу марша. Они почти бежали, задыхаясь, слыша канонаду, и удивлялись тому, что как раз на их участке царила воскресная тишина.

Но уже через два часа удивляться им было нечему.

Через два часа застрочили пулеметы, загремели пушки «Тигров» и захлопали противотанковые пушки.

Через два часа русские гвардейские стрелки побежали под фланкирующий огонь головных рот «Лейбштандарта».

Ко второй половине дня все было закончено.

Ко второй половине дня Грезное было взято. Оборона русской 6-й гвардейской армии была прорвана. От 51, 52, 151 и 152-го гвардейских стрелковых полков остались только номера. Дорога на Обоянь, в тыл советской 1-й танковой армии, была открыта!

Но обо всем этом люди из отделения Длинного Ханса ничего не знали. Изможденные от марша и боя, они сидели между остатками стен бывшего хлева с обвалившейся крышей. Охранение от первого взвода залегло далеко в поле.

В руинах маленького жилого дома, выделяющихся остатками печи. Во дворе стоял целый колодец с журавлем. Ханс предупредил, чтобы воду из него не пили, но рассмеялся, когда увидел вооруженных котелками босых солдат, садившихся у колодца и медленно, с наслаждением поливавших водой распухшие ноги. Эрнст где-то стащил большую кастрюлю, помятую и местами ржавую, но достаточно большую, чтобы помыть не только свои ступни, но и своего светловолосого друга. Они сидели друг напротив друга, массировали ноги и стонали:

– А-а-а! О-о-о! Вот так хорошо!

– Хотел бы знать, как ты можешь все так организовывать, Эрнст? – удивился Камбала.

– Случайно, – проворчал мюнхенец, искоса глянув на берлинца. – Мне попалась кастрюля. Что мне было делать?

– Я и говорю, почему она попалась именно тебе, а не мне?

Они рассмеялись, и Эрнст снова искоса глянул на Камбалу:

– Камбала, у тебя есть еще что-нибудь перекусить?

Берлинец скривил лицо:

– Есть немного хлеба. Больше – ничего.

– Тогда доставай свой хлеб. Я дам тебе, что положить сверху. – А когда Камбала повернулся, добавил: – Позови Куно, слышишь!

Камбала снова скривил лицо, на этот раз довольно, и хотел было надеть сапоги.

– Оставь свои вонючие шкарбаны! Они никому не нужны! – Эрнст открыл свою сухарную сумку, поставил перед собой на землю одну початую и одну полную банки тушенки, достал из противогазного футляра завернутый в мокрую тряпицу кусок сливочного масла, проверил, как это обычно он делал перед каждым перекусом, остроту своего ножа, довольно улыбнулся и отрезал два куска хлеба толщиной в палец. Когда подошли берлинец и Куно, Эрнст и Блондин уплетали уже за обе щеки.

– Что такое? – спросил Эрнст остальных. – Вы что, не хотите?

Пауль и Йонг отложили свой пулемет и сели у кастрюли с водой. Только Петер отмахнулся и продолжил молча чистить свой карабин.

– Намажь Петеру бутерброд, Цыпленок.

Блондин намазал мягкое масло, положил кусок тушенки и примял его сверху ножом. Он вытащил одну ногу из кастрюли, немного подумал, потом поставил ногу обратно и протянул бутерброд Камбале:

– Камбала, возьми бутерброд и передай Петеру с приветом от Эрнста.

Петер взял бутерброд. Камбала что-то сказал ему, хлопнул дружески по плечу и рассмеялся. Потом оба они подошли, и Эрнст проворчал:

– Ну вот, приветствую за обеденным столом всю семью.

Между стеной двора и старым фруктовым деревом стояла противотанковая пушка. Артиллеристы увидели тесный кружок вокруг кастрюли с водой, удивились, и один из них крикнул:

– Вам что, уже еду подвезли?

– Нет, – отмахнулся Камбала, – мы на подножном корму!

– Мы? – возмутился Куно. – Мы? Ты подразумеваешь Эрнста? Если бы не он, то был бы у тебя на закуску собственный хрен с твоими говенными фотками сверху!

– Или салат из ушей дохлого осла, – рассмеялся Йонг.

– А так у тебя толстенный бутерброд, – поддержал Пауль своего друга.

Камбала перестал жевать и хватал ртом воздух.

– А где наш командир отделения? – быстро спросил Блондин.

И Камбала, которому не дали возразить, разочарованно продолжил жевать дальше.

– У командира взвода. – Эрнст вытер свой нож большим и указательным пальцами и взялся за флягу. – Там думают, что мы будем делать ночью после такого спокойного дня?

– И это ты называешь спокойным днем, старый хвастун?

– Кто дает мясо, Камбала, тому можно все, даже похвастаться.

Блондин пошарил в своей маскировочной куртке.

– Последняя пачка сигарет «с родины», господа! – Он почти торжественно открыл ее и пустил по кругу. – Покурите с толком!

– С чем? – Куно сунул сигарету в губы.

– С тем, чего у тебя нет, Куно, – ответил Камбала, довольный тем, что смог дать отпор хотя бы одному.

Они курили и шевелили с наслаждением пальцами ног. Эрнст шлепал по воде ногами, закатив глаза и урча, как довольный пес, валяющийся по траве. Далеко справа догорало то, что снаряды оставили от Грезного. Фронт был спокойным. Начинавшийся вечер – теплым и мирным. Эрнст ковырял кончиком ножа в зубах. Наконец он встал и сказал: